Какую практическую пользу извлекает международный бизнес из прикладных научных работ экономистов? Как банкам защититься от недобросовестных заемщиков? Как на самом деле мир вышел из кризиса? Какова роль в экономике культурных феноменов? На эти и другие вопросы отвечает известный в США и Канаде экономист белорусского происхождения Игорь Лившиц. Я побеседовал с г-ном Лившицем во время IV международной конференции по экономике и финансам, которую провел недавно Белорусский экономический исследовательско-образовательный центр (BEROC).

Игорь Лишиц

Академический директор BEROC, ассоциированный профессор Университета Западного Онтарио (Канада). В 1997 году получил степень магистра в области экономической политики в университете Иллинойса, в 2002 году – докторскую степень по экономике в университете Миннесоты. Сфера исследовательских интересов: потребительское кредитование и банкротство, внешний долг и суверенный дефолт, политическая экономика, источники международных различий доходов и преграды росту, инвестиции в человеческий капитал и производительность труда. Презентовал свои исследования на многочисленных международных конференциях и семинарах в университетах и центральных банках. Публиковался в American Economic Review, American Economic Journal Macroeconomics, Journal of Economic Theory, Journal of Monetary Economics, Economics Letters.

Лидеры – в поисках «однорукого экономиста

– Игорь, как Вы пришли в экономическую науку?

– Случай помог. В середине 1990-х я окончил факультет прикладной математики Белорусского политехнического института. Мечтал продолжить образование за границей. В информационном образовательном центре «Education in the USA» (спонсированном Соросом) мне не смогли подсказать предложений по специальности. Но выяснилось, что через неделю закрывают прием документов на программу Freedom Support Act, которая включала экономику среди дисциплин. И поскольку математическая экономика была одной из перечисленных тем, решил попробовать. Едва успел собрать необходимые документы. Прошел по конкурсу, поехал учиться на магистра в Иллинойский университет. И вскоре – влюбился в эту молодую, живую экономическую науку. Сегодня закладываются ее основы, поэтому активный исследователь имеет шанс внести заметный вклад. Так, мы с моими соавторами по научным статьям – Джимом МакГи и Мишель Тертилт – стали одни из первых, кто стал работать над «количественными» моделями банкротств частных лиц.

– А чем математические экономисты отличаются от обычных экономистов?

– Говорят, президент Трумэн мечтал найти для своей команды… «однорукого экономиста». Имеется в виду, что экономисты, как правило, избегают давать однозначные рецепты, уклоняются от точных прогнозов, выражаются обтекаемо: «С одной стороны… с другой стороны…» По-английски это звучит: «С одной руки… с другой руки…» Так вот, современные специалисты по математической экономике как раз и являются «однорукими экономистами», которых тщетно искал Трумэн. Мы анализируем статистику, выявляем скрытые закономерности, строим работающие модели. Опираясь на эти модели, мы готовы давать более однозначные ответы на вопросы политиков, чиновников, бизнесменов. И еще: в своей работе я всегда стараюсь придерживаться принципа, который высказал один из моих первых профессоров: экономика – это прикладной здравый смысл. Другими словами, если я не смогу объяснить смысл своей научной статьи собственной бабушке – это будет плохая статья.

– Вам понравилась система образования в США?

– В Америке – не обучают, а учат учиться: самостоятельно подбирать информацию, искать применение добытым знаниям. Также американская система стимулирует командную работу. В Университете Миннесоты, где я готовил докторскую диссертацию, нам сразу сказали: вы научитесь большему от своих однокурсников, чем от профессоров. И в самом деле: на первом курсе мы занимались с профессорами пять часов в день, а с однокурсниками – десять. На старших курсах эта пропорция еще больше увеличилась в пользу командной работы. Недаром сегодня большинство моих соавторов – бывшие коллеги по докторантуре. К слову, Миннесота – идеальное место, чтобы писать докторскую: там всегда стоит плохая погода. И я, наверное, неплохо справился с этой работой, потому что после меня Университет Миннесоты принял еще несколько белорусов, добившихся известности в международном профессиональном экономическом сообществе: Михаила Голосова, Олега Цывинского, Екатерину Карташову, Максима Трошкина.

Как «вычислить» потенциального банкрота

– Чем вас заинтересовала тема банкротств частных лиц?

– В начале 2001 года, когда еще свежи были в памяти мексиканский и российский дефолты, я исследовал проблему невыплат государственных долгов. Мои однокурсники и будущие соавторы Джим МакГи и Мишель Тертилт предложили переключиться на смежную тему банкротств частных лиц. Хотя совокупный долг граждан США не так уж велик – 20% от ВВП (не считая ипотек и т.п.), но для банков это нетривиальная проблема, а для самих должников – тем более. Также меня привлекло, что этой темой прежде практически никто не занимался. Хотя законодательство по частным банкротствам появилось в США еще в 1920-е годы.

– В чем заключается научный вклад вашей команды?

– Мы построили простую и практичную количественную модель, позволяющую просчитать поведение частных заемщиков. По сути, институт банкротства – альтернатива страховому полису. Опросы банкротов и анализ статистики позволили нам выявить ключевые риски, не покрытые страховкой. Мы назвали их риском расходов. По сути, это расходы, не зависящие от выбора человека. Это, прежде всего, не покрытые страховкой больничные счета, судебные издержки, расходы, связанные с разводом, с неожиданными и нежеланными детьми. Также мы взглянули по-новому на риск потери работы (его мы назвали риском доходов). Считалось: чем выше риск потери работы – тем более привлекательна для человека возможность объявить себя банкротом. Оказывается, нет, не так все просто. Компьютерный анализ показал, в чем на самом деле заключается «прикладной здравый смысл», управляющий поведением людей. Чем выше шансы человека быстро найти новую работу – тем выше вероятность, что он решит пережить временные трудности, вновь взяв деньги в долг. А возможность банкротства ограничивает возможности брать в долг. Поэтому возможность банкротства привлекательна только в том случае, когда шансы быстро найти подходящую работу опускаются ниже определенного порога. Также наша модель учитывает возрастные различия: так, молодые семьи зарабатывают мало, но имеют много желаний, поэтому берут в долг чаще зрелых семей.

– Кто-то использует вашу модель на практике?

– С ней работают многие: академические ученые, специалисты Федерального резервного банка США, Банка Канады, кредитные отделы частных банков, финансовые консультанты. Кстати, недавно рейтинговое агентство Moody’s взяло на работу моего аспиранта…

«Банкротство защищает должника от банкира»

– Легко ли в Америке стать банкротом?

– С конца 1970-х до конца 1990-х количество банкротств частных лиц в США и Канаде выросло в 3–4 раза. Объемы долга тоже выросли, но поскромнее – раза в два или меньше, смотря что мы включаем. Из этого вытекает, что банкротство стало для людей менее пугающим. К слову, когда Алана Гринспена в конце прошлого века спросили, почему так сильно выросло количество банкротств, он ответил: американцы стыд потеряли. И это не моральная оценка. Раньше широко использовался термин: «стигма банкротства». Он означает, что банкрота никто не хотел брать на работу, к нему плохо относились соседи и т.д. И мы решили найти количественное подтверждение идеи, что эта «стигма» уменьшилась или исчезла. Согласно нашему анализу, стигма действительно ослабла, последствия банкротства пугают людей намного меньше, чем раньше. К тому же сама процедура банкротства в США довольно проста. Гражданин приходит в федеральный окружной суд, раскрывает структуру долгов и собственности, платит сумму порядка $1000 – и все, долги ушли. Никто не сможет предъявить ему претензий, кроме бывшей жены и налоговой инспекции. Можно начинать новый бизнес, устраиваться на работу в другом конце страны. Это делает экономику более динамичной – но создает дополнительную нагрузку на банки: они больше рискуют, давая в долг. Как метко высказался один из судей Верховного суда США, банкротство существует для того, чтобы защитить должника. Потому что иначе он бы работал только на банкира, и это лишало бы его стимула работать хорошо.

– А как в других странах?

– В континентальной Европе система сильно отличается. Например, в Германии, где системы частных банкротств до 1999 года вообще не существовало, списать долги гораздо тяжелей – зато и банки охотнее выдают кредиты. К тому же у европейцев риски расходов и доходов гораздо ниже, чем в Америке, и государство больше защищает людей от рисков, понижая полезность банкротства.

– И чья система, на ваш взгляд, лучше?

– Я считаю, что американцам больше подходит американская система, поскольку она выросла из местной деловой культуры, традиций. Правда, я считаю, сегодня она могла бы быть чуть-чуть пожестче в финансовом плане к должникам. Чтобы стыда у них стало побольше… Для европейских условий, соответственно, более адекватна европейская система. Законодательство развитых стран строится не на пустом месте. Добавлю: если какие-то вещи не совсем правильно решены на законодательном уровне – их откорректирует рынок. Банкиру не нужен сдавшийся должник. Банкир всегда придумает, как реструктурировать долг, чтобы вернуть хотя бы часть кредита.

Как на самом деле мир вышел из кризиса

– Как банки справляются с растущими рисками?

– С помощью технологии Data Mining – интеллектуального анализа данных. Уже в 1980-е годы, как только позволила растущая мощность компьютеров, банковские аналитики занялись выявлением скрытых закономерностей в гигантских массивах данных. Например, анализ данных может показать, что клиенты, живущие на данной улице, почему-то более дисциплинированно выплачивают проценты, чем жители соседнего района. Или что болельщики определенной спортивной команды банкротятся чаще других болельщиков и т.п.. Все добытые данные учитываются при расчете рисков, принятии решения о выдаче кредита, рассылке предложений потенциальным клиентам. Например, недавно Банк Аризоны неожиданно прислал мне кредитную карту с надписью, что я выпускник Иллинойского университета и даже с изображением статуи моей Альма-матер. Очевидно, они где-то добыли информацию обо мне – и я попал в сегмент, который их заинтересовал.

– Тем не менее, технология Data Mining не помогла избежать мирового кризиса…

– Удержать от долговой ямы частное лицо проще, чем целое государство. Отдельный гражданин не может долго жить не по средствам: никто в долг не даст. Государству такой фокус иногда удается. Понятно, что до 2008 года США недостаточно регулировали свою финансовую систему. Эта проблема отчасти преодолена. Хотя и не до конца: мы, как всегда, вылечили предыдущую болезнь, а не предупредили будущую… Тем не менее, кризиса в США и Канаде уже нет. А вот за Европу я беспокоюсь больше.

– Почему?

– В ряде европейских стран кризис имеет более фундаментальный характер, связанный с культурным фактором. Экономисты не могут объяснить, как влияет культура на экономику. Тем не менее, такое воздействие существует. Так, нет более важного вопроса для экономиста, чем вопрос: почему Африка бедная, когда остальной мир богатеет? Вероятно, ответ на него мы найдем, когда научимся просчитывать влияние культурных феноменов и подставлять их значения в экономические формулы… Многие европейские страны – та же Латвия или Греция – перед кризисом охотно набирали долги и жили не по средствам. Но что сделали латыши? Дружно затянули пояса. Сработал менталитет, культурная матрица: латыши и в 1991-м поступили так же. И довольно быстро Латвия вышла из кризиса. Что сделали греки? Сказали: затягивать пояса – не греческое это дело. Лучше мы проведем референдум: платить или не платить долги. Когда я об этом услышал – чуть не сгорел со стыда: решение греков равносильно референдуму об отказе от силы гравитации. Поэтому за Латвию мне спокойно, а за Грецию – нет.

–А как удалось выйти из кризиса Соединенным Штатам?

– Сработал тот же самый культурный фактор. В США любой кризис заканчивается тем, что люди начинают рассчитывать на себя. Я потерял деньги? Значит, я должен заработать новые. Мне стал не по карману дом за полтора миллиона? Ничего, пока поживу в доме за семьсот тысяч. Упала доходность акций пенсионного фонда? Что ж, это тоже не конец света: поработаю до пенсии три лишних года. Люди изменили свое экономическое поведение – и страна вышла из кризиса. Я был поражен, что удалось реанимировать американскую автомобильную промышленность. Я был уверен, что она умрет. Да, часть заводов пришлось закрыть, и они зарастают бурьяном. Но автомобильные компании удержались на плаву, ужались, оптимизировали свой бизнес – и вышли на прибыльность.

– Американское правительство хоть как-то приложило руку к выходу из кризиса?

– По моему убеждению, его заслуга как раз и заключается в том, что оно не мешало экономике выздоравливать самой. Кстати, то же самое касается и Германии. Когда Меркель заявила, что Германия вышла из кризиса – речь тоже, по сути, шла о самооздоровлении. Потому что никаких особенных антикризисных программ в этой стране не принималось.

– Некоторые экономисты уверены, что это был не обычный циклический кризис, а системный. Что вскоре на смену капитализму придет совершенно новая экономическая система…

– С чего бы это? Посмотрите, кто оказался наиболее эффективным и быстрее вышел из кризиса? Страны с наименее регулируемой капиталистической экономикой. Капитализм – живая система, которая, как бамбук, везде ищет возможность прорасти. С другой стороны, мы видим стагнацию во Франции с ее зарегулированной экономикой и 75-процентными налогами на самых богатых. И дело не только в налогах. В Дании и Швеции налоги тоже высокие – но люди работают, проявляют инициативу, потому что барьеров и контроля со стороны государства в этих странах не так уж много. В конечном счете, важен не уровень налогов, а возможность легко уволить человека, который плохо работает. В то же время капитализм меняется. Происходит его гуманизация. Люди повсеместно стремятся сделать так, чтобы неравенство не передавалось из поколения в поколение. Чтобы талантливые дети бедных родителей не были обречены на бедность. Чтобы они имели доступ к хорошим школам. Таких изменений в системе, на мой взгляд, вполне достаточно.

– Как влияют на экономику новые технологии?

– Я не специалист по технологиям. Могу только согласиться со своим белорусским коллегой, руководителем Белорусского экономического исследовательско-образовательного центра BEROC Павлом Данейко, который говорит, что мир движется в сторону «экономики 3D-принтера». Производители многих товаров исчезнут, потому что потребитель сможет, когда захочет, распечатать любой из этих товаров на своем домашнем 3D-принтере. Это может привести к серьёзному спаду ВВП. Но при этом колоссально увеличится качество жизни людей. На самом деле, мы и сейчас не учитываем в ВВП большой объем экономической активности. Например, вы повесили вывеску «Кафе» и приготовили обед. Окей, это будет учтено в ВВП. Но если вы тот же самый обед подадите дома свои гостям – те же самые действия нигде не будут зафиксированы. И такой «невидимой» экономической активности в «экономике 3D-принтера» станет намного больше. Ее производственная часть сократится. И это, на мой взгляд, здорово. Потому что, по логике вещей, вырастет значение образования и культуры. И пусть я останусь без работы – но я буду рад, если человек как вид хомо сапиенс станет лучше: переродится из «экономического животного» во что-то более духовное.

Как страны и компании ищут свое место в мире

– Недавно прошла новость, что Китай уже в этом году станет крупнейшей экономикой мира по паритету покупательской способности. Как вы считаете, Китай реально сильнее США?

– Нет. Паритет покупательской способности не учитывает распределения богатства на душу населения. Вообще, в Китае любой показатель умножается на количество населения – и это может произвести впечатление. Но, например, реальная военная мощь Китая не сопоставима с мощью НАТО. Несопоставим с канадским, американским или европейским ни уровень развития технологий, ни качество жизни. Последнее для меня наиболее важно: какая мне разница, живу я в маленькой Голландии или в больших Соединенных Штатах Европы? И вообще, я бы посоветовал обратить больше внимания на Индию. В Китае – централизованная негибкая система управления и перегретая экономика (многие предприятия включены в «розетку» дешевых банковских кредитов). Местные китайские власти повсеместно строят свои маленькие коммерческие империи. А большие корпорации – не доверяют своим менеджерам и сковывают их инициативу многочисленными ограничениями. В этом плане Индия с ее демократией, свободным предпринимательством, колоссальным потенциалом для роста и реформаторскими намерениями нынешних властей разительно отличается от Китая.

– Сейчас много пишут о возвращении из Китая на Запад производственных мощностей.

– Да, в Европе и Америке возник определенный спрос на товары, произведенные на месте. Но в масштабах Китая намного большее значение имеет бегство производственного капитала во Вьетнам и другие страны, беднее и, главное, дешевле Китая. Когда-то самая дешевая производственная рабочая сила была в Японии, потом – на Тайване, в Южной Корее, Китае. Сейчас – во Вьетнаме. Со временем предприятия начнут перемещаться в Индию и Бирму. В конце концов, если так пойдёт, все мировое производство сосредоточится в Африке (а все, чего нам недостает, мы будем печатать дома на 3D-принтерах). И Китаю уже сейчас приходится взбираться по лестнице качества, искать новые источники и модели роста.

– Дайте, пожалуйста, совет отечественным предпринимателям: как вести бизнес, чтобы избежать банкротства и добиться успеха?

– Я думаю, предпринимателям не нужны советы. В своих проектах, в микроэкономике они разбираются лучше нас. Все, что я могу им дать, что дают мои коллеги по BEROC – это более широкий взгляд на мир. Понимание, как работают рынки, в т.ч. зарубежные, какие тренды берут верх в разных странах и отраслях. Умение использовать открывающиеся возможности, опираясь на знание законов экономики и прикладной здравый смысл.

http://ideas4future.info/2014/08/18/economica_-_prikladnoi_zdravyi_smysl/