Мы публикуем видеозапись и стенограмму лекции американского и российского экономиста, бизнес-аналитика Леонида Вальдмана о новом этапе развития американской экномики - и о том, как уже прошедшее выглядит с учетом развития.в последние годы.
Текст лекции
Добрый вечер! Спасибо большое за приглашение, мне всегда очень приятно выступать в «Полит.ру». Я выступал здесь в 2006 году и в 2008 году. И сегодняшнюю лекцию я назову также, как и тогда - «Американская экономика", но только 2013 год. Это позволяет максимально широко описать то, что сейчас происходит в американской экономике в посткризисный период. Потом я попробую сформулировать уроки этого кризиса и посткризисного развития. Уроками я считаю то, что по крайней мере, для меня было чем-то необычным, неожиданным. Затем я постараюсь представить возможное будущее, как для американской экономики, так и для глобальной, в частности, для России.
В посткризисный период Америка развивалась очень неровно, неравномерно, рост был довольно слабый и неустойчивый. Обычно после рецессии экономика, накопив отложенный спрос, растет достаточно быстро, по крайней мере, в начальный период. В этот раз это не так. Кризис, который разразился в 2008-2009 году, был настолько тяжел, что вся обычная динамика посткризисного роста оказалась невозможной. Давайте посмотрим на слайд №1.
В левом верхнем углу вы видите динамику национального валового продукта США в процентах к предыдущему кварталу, пересчитанную в годовом исчислении. Она умеренная и неровная. Справа вверху показана динамика роста промышленного производства, которое растет примерно так же: не очень уверенно, не очень сильно.
Что в первую очередь характеризует состояние американской экономики в посткризисный период - это ситуация в области занятости (слайд №2).
На этом графике представлены все послевоенные американские рецессии, начиная с 1948 года. Каждая из них показана особым цветом кривой. По каждой рецессии вы можете видеть как, каким темпом и до какого уровня росла безработица. Пики безработицы для каждой рецессии сцентрированы относительно единой оси, выделенной пунктиром, что позволяет сравнивать картины падения занятости во всех послевоенных рецессиях. Слева от этой оси показано количество месяцев, которые необходимы были экономике, чтобы от предыдущего пика занятости добраться до самой нижней точки потерь рабочих мест. А справа от этой оси - сколько экономике потребовалось месяцев, чтобы восстановить предкризисный уровень безработицы. На графике видно, что обычная американская рецессия проходит путь от пика занятости до нижней точки примерно за три квартала. И восстанавливается примерно так же или быстрее.
Красным цветом внизу показана нынешняя рецессия. Как видите, она самая необычная из тех, что встречались в послевоенный период, - и самая глубокая, и самая продолжительная. Наверху точка ноль не обозначает, что безработицы нет вовсе. Нет, эта точка показывает наименьший уровень безработицы перед каждой рецессией. И за время рецессии безработица выросла еще на 6% с лишним. В эту рецессию безработица достигала 10%, что для Америки необыкновенно много. Прошедшие после достижения этой точки 44 месяца оказались недостаточными, чтобы восстановить предкризисный уровень безработицы. Это тяжелая, очень долговременная безработица. Может быть, она даже не циклическая, а структурная, т.е. не такая безработица, которая зависит от цикла и после кризиса восстанавливается. Структурная безработица означает, что потерянные рабочие места экономика не может вернуть из-за изменения структуры экономики. Так ли это мы пока не знаем. Пока рабочие места восстанавливаются медленно.
На следующем графике показаны расходы на заработную плату в отношении к валовому национальному доходу (слайд №3).
Люди, вообще говоря, ходят в магазин не с рабочими местами. Они туда приносят деньги, заработанные на этих рабочих местах. Если создаваемые рабочие места по уровню оплаты хуже тех, которые люди потеряли до кризиса, то этот график нам немножко об этом расскажет. Новые рабочие места сейчас создаются в не очень выгодных с точки зрения заработка отраслях. Например, розничная торговля, рестораны, отели и т.д. И на графике видно, что рост рабочих мест в посткризисный период не транслируется в соотносительный рост зарплат. Но на графике видно, и что в длинной исторической перспективе для Америки характерно все меньше и меньше соотносительно платить за труд. И доля зарплаты в объеме экономики падает. Она была когда-то больше 50%, а сейчас приближается к 40%.
Следующий график показывает нам ситуацию в области жилой недвижимости (слайд №4).
Как вы помните, этот кризис разразился в первую очередь именно в этой отрасли и затронул весь банковский сектор. Поэтому интересно посмотреть, что происходит с недвижимостью. Традиционно в Америке, когда заканчивается кризис и начинается новая фаза роста, ситуация в области недвижимости дает сильный толчок к развитию экономики, поскольку люди во время кризиса не очень много покупают недвижимость, и после кризиса, когда восстанавливается экономика, спрос на недвижимость растет.
Представленный график показывает динамику цен на жилую недвижимость в очень длинной исторической перспективе. Здесь видно, что период роста был очень длинный и яркий, но резко закончился с этим кризисом. После чего произошло достаточно сильное падение. Сейчас этот график демонстрирует колебания конъюнктуры. С одной стороны, это означает, что уже наверняка достигнуто дно в этом падении, если не случится снова какая-либо макроэкономическая катастрофа. Наступившая стагнация весьма полезна. Стагнация означает, что кризис уже не развивается, что падение закончилось. Дальше инвесторы как бы "пробуют воду": это дно или это не дно, можно ли возвращаться в этот сектор и инвестировать сюда, или лучше подождать еще. Вы видите, что здесь обозначился такой легкий рост. Может быть, это начало нового цикла. Пока мы не знаем.
Если говорить о недвижимости, то для экономики вообще ценны сделки в области жилой недвижимости, но прежде всего по продажам новых домов. Почему? Если мы перепродаем друг другу квартиры, от этого немногое меняется. А вот если люди покупают новые дома, то это означает, что нужно создать новые рабочие места для строительства этих домов, создать новые рабочие места в отраслях промышленности строительных материалов, перевозок. Потом в эти дома люди будут покупать всякие домашние приборы (плиты, холодильники, кондиционеры и т.д.), их тоже надо произвести. Продажа новых домов дает импульс развитию экономики. Вы видите, что кризис, произошедший в продаже новых домов, в Америке был очень сильный (слайд №5).
С годовых объемов 1.200.000 или 1.400.000 домов продажи упали на уровень 300.000 домов в год. И сейчас немножко поднялись до уровня свыше 400.000 домов в годовом исчислении. Конечно же, это рост, если считать от нижней точки, но относительно того, что представлял собой этот сектор в предкризисный период, это, конечно, еще очень слабый рост.
Дальше мне хотелось бы вам показать несколько графиков, которые характеризуют ситуацию с долгом, накопленным домашними хозяйствами. Это еще одна болевая точка американской экономики.
То, что вы видите сейчас на графике (слайд №6), - это ипотечная задолженность.
Она также очень быстро росла и, как видите, особенно в 2000-е годы просто, как на ракете, улетала вверх. Федеральный резерв очень интенсивно снижал в те годы процентные ставки до уровня 1%, а потом они очень медленно поднимались. Все это давало рост стоимости недвижимости и необходимость для людей, которые хотели ее купить, залезать во все большие и большие долги. Уровень долга достиг максимума в первом квартале 2008 года и с тех пор постепенно снижается. Как видите, снижается не так быстро, как поднимался. И сейчас уровень долга соответствует примерно 2006 году. Кроме того, здесь еще нужно принять во внимание, что домашние хозяйства могут по-разному сокращать свою задолженность по ипотечному кредиту. Если семья не может платить по ипотечной задолженности, банк забирает дом за долги и перепродает. Это означает, что семья, лишившись дома, больше по ипотеке задолженности не имеет. Поскольку безработица продолжает оставаться очень высокой, доходы населения восстанавливаются очень слабо, долги все еще огромные, то не так уж велики источники для погашения долга. Вот почему темп сокращения задолженности населения невысок.
Помимо долгов ипотечных есть и потребительские долги. На следующем графике именно они и показаны (слайд №7).
Он гораздо меньше, чем ипотечный долг. Вы видите, что во время кризиса этот долг стал сокращаться, потому что банки ограничивали кредиты населению. Если население не может платить по взятым кредитам, то что уж давать новые? После окончания спада в экономике этот кредит не только восстановился на предкризисный уровень, но и ушел значительно выше. Если бы не это, американская экономика вовсе бы и не росла. Потому что в американской экономике более 70% валового национального продукта определяется потребительским спросом, остальное - это спрос корпораций и правительства.
Если быть честными, то долги населения нужно мерить не только в абсолютном выражении, но и относительно роста экономики. Как раз на следующем графике эта мера и показана (слайд №8)
Поскольку после кризиса экономика худо-бедно, но подрастала, соответственно, в пропорции к росту экономики, в пропорции к валовому национальному продукту относительный уровень долгов упал до уровня порядка 83%.
Это сокращение задолженности в какой-то степени обеспечено сильным снижением процентных ставок, которым занималась Федеральная резервная система.
На следующем графике (слайд №9) показаны в длинной исторической перспективе процентные ставки на самый популярный ипотечный кредит - 30летний кредит с фиксированной ставкой под залог недвижимости.
Как видите, когда-то, во времена Рейгана, он достигал 18%, но с тех пор постепенно снижался. Никогда в этот период он не был таким низким, как в последние годы.
На следующем графике (слайд №10) показано совокупное богатство американцев.
Что такое совокупное богатство? В Америке, сюда включается совокупное богатство домашних хозяйств и неприбыльных организаций вместе взятых. Так устроена статистика, поскольку считается, что, вероятно, благотворительная организация - это довольно часто скрытая форма ухода от налогов. В совокупное богатство включается все, чем домашние хозяйства и неприбыльные организации владеют за минусом того, что они кому-либо должны. Вы видите, что в длинной исторической перспективе это богатство росло довольно сильно и достигло уровня 69 триллионов долларов. Для того, чтобы лучше видеть, что произошло во время и после кризиса, давайте этот же график посмотрим в более спрессованной временной перспективе (слайд №11)
Потери во время кризиса составили 13 триллионов долларов. Вдумайтесь: за пару лет потерять фактически пятую часть того, что накопили все поколения американцев, - это, в общем-то, катастрофа. Кризис был действительно страшный, разрушительный. Но по счастью, есть у нас настоящие герои, которые всех или кое-кого от горя спасут. И первый из героев - председатель Федерального резерва Бен Бернанке, который напечатал столько денег, что ими не только утер слезы, когда богатые тоже плакали, но и обеспечил дальнейший рост этого богатства. С его помощью американцы за несколько лет не только восстановили потери, но и разбогатели пуще прежнего. Немножко странным кажется этот рост богатства на фоне невыразительного роста американской экономики. Вроде и рост ВНП недостаточно хорош, да и недвижимость, хоть и подросла в цене, но далека от уровней, которые были до кризиса. Откуда же тогда этот рост богатства? Статистика показывает, что главный фактор - это рост фондового рынка, рост котировок широкого спектра корпоративных акций.
Известно, что Федеральный резерв может очень хорошо влиять на уровень фондового рынка. И более того, он склонен к тому, чтобы надувать новый пузырь. Это не от вредностей и злонамеренностей его чиновников под руководством Бернанке. Это популярный среди центральных банкиров способ стимулировать экономику. Логика здесь такова. Если рынок акций будет подниматься, то будет улучшаться инвестиционный климат. Будет расти уверенность, что худшее позади и можно вкладывать деньги в развитие, нанимать новых работников, обновлять оборудование. Поэтому, эмитирую денежную массу, Федеральный Резерв нисколько не против того, чтобы эти его действия приводили к росту фондового рынка, который чувствует заботу Федерального резерва первым, а реальная экономика - второй. В августовских оценках инвестиционного банка Мэррил Линч было показано, что если принять стоимость корпоративных акций в мире за 100%, то американский фондовый рынок будет добрую половину стоить.
На следующем графике (слайд №12) видно, как менялась в длинной исторической перспективе стоимость фондового рынка корпоративных акций.
Хорошо видны три зубца. Первый, на рубеже 2000 года, - это тот пузырь, который называется "пузырь доткомов". Когда он был проткнут, то рынок сильно упал. Но при Буше он восстановился и достиг еще более высокой точки, которая опять-таки была сорвана последним кризисом 2008 года. Сейчас новыми усилиями Федерального резерва и этот уровень тоже превзойден. Может быть, это новый пузырь, мы этого пока не знаем. Федеральный резерв не занимается предотвращением пузырей. Он ждет, когда они сами лопнут, а потом разбирается с последствиями.
В Америке распределение собственности на корпоративные акции весьма неравномерно и сконцентрировано в основном у относительно небольшой части американцев. Поэтому имущественное неравенство Америки нарастает очень быстро. Это не новое явление, а длинный тренд. И он до сих пор продолжается. Посмотрите следующий слайд (№13)
Здесь представлен график универсального показателя измерения имущественного неравенства, расчитанного для Америки, коэффициент Джини. В длинной исторической перспективе вы видите, как он возрастает от отметки 0,38 и приближается к 0,5. Уровень 0,5 вы в мире можете встретить в таких классических экономиках развитого имущественного неравенства, как Латинская Америка. Я придаю этому значение не потому, что я сторонник каких-то социалистических идей "справедливого распределения общественного продукта". Отнюдь. Я придерживаюсь того мнения, что социум - это такая равновесная саморегулируемая система, которая умеет находить тот или иной способ коррекции в распределении материальных благ. Когда я вижу, что коэффициент Джини приближается к таким уровням, я начинаю интересоваться вопросом, как это перераспределение может выглядеть в Америке (слайд №14).
Может быть, и так, что 1% американцев по богатству сопоставим с остальными 99%. И эти 99% с таким положением вещей несогласны и готовы его изменить любым доступным способом.
Теперь мне хотелось бы вам рассказать о том, что происходит с расширением кредита. После рецессии Федеральный резерв обычно предпринимает усилия для того, чтобы расширить кредит и тем самым запустить новую ростовую часть экономического цикла. Но в этот раз происходит нечто нетипичное (слайд №15).
Да, конечно, отчетливо виден провал на уровне 2010 года, когда кредитование было, в общем, очень маленьким. А сейчас этот уровень восстановился на предкризисных отметках. Но дело в том, что в начале фазы подъема он должен быть существенно выше. В этом году особенно показательно, как меняется кредит. Скажем, в первом квартале он в годовом исчислении вырос на 3,5%, во втором - на 2,5%, в третьем - на 0,6%. Кредит затухает.
Причем даже это кредитование происходит как бы "из под палки". На следующем графике (слайд №16) показано, какой процент кредитования является форсируемым.
Иными словами, о том, что банки не совсем добровольно предоставляют кредит. Есть у них корпоративные клиенты, с которыми заключаются долгосрочные договора об открытии кредитных линий. Когда клиентам нужны кредиты, они обращаются в банк, - и банк обязан им выдать кредит, поскольку кредитная линия открыта. Вы видите, что сейчас около 95% всех кредитов - это кредиты именно такого типа, что означает, что за пределами тех случаев, когда банки не могут отказать в кредите, они почти не кредитуют. И это несмотря на то, что Федеральный резерв предпринял "геркулесовые усилия" по расширению денежной массы и созданию условий для расширения кредитования в посткризисный период.
Говорить о состоянии американской экономики и не говорить о состоянии федерального бюджета невозможно.
На следующем графике (слайд №17) показаны поступления и расходы федерального бюджета США в период 2005-2013 г.г.
Синие столбики показывают поступления в бюджет, а желтые столбики показывают расходы федерального бюджета. Как видите, в предкризисный период эти поступления были меньше, чем расходы бюджета. Бюджет был дефицитным, но не так сильно, как во время кризиса. Естественно, что во время кризиса доходы бюджета падают, т.к. снижение доходов населения и бизнесов приводит к снижению массы налогов. А расходы растут, поскольку правительство участвует в стимулировании экономики. И дефицит стал расти стремительно. После того, как этот кризис завершился, ситуация нехотя, но все-таки улучшается, расстояние между этими столбиками сокращается.
Все эти годы, кризис - не кризис, социальные выплаты правительства нарастают (слайд №18).
Синим цветом здесь показаны пенсии, а желтые столбики - это расходы на медицину. Самые нижние зеленые столбики - это расходы на пособия по безработице. Понятно, что они носят наиболее циклический характер. Выплаты пенсий и расходы на медицину растут вне зависимости от того, кризис или не кризис. Почему? Потому что население Америки стареет, демографический кризис уже не является категорией будущего, и будет оказывать достаточно сильное негативное воздействие на ситуацию с федеральным бюджетом.
Посмотрите на ситуцию в системе социального страхования (слайд №19). Здесь показана динамика взносов в систему и платежей из нее.
Синим цветом показаны взносы в систему, а желтым - выплаты государства из нее. И в 2005 году взносы были меньше выплат из системы. Эта система уже давно дефицитна. Во время кризиса эти разрывы стали нарастать очень сильно. Ничего удивительного в том, что Америка стала набирать долги очень резво. Сейчас взносы в эту систему стагнируют, что, в общем, объяснимо при нынешней ситуации с занятостью. А выплаты продолжают возрастать, хотя уже не так быстро, как в первые годы после кризиса.
На следующем слайде (№20) как раз и показан государственный долг в пропорциях к объему экономики.
Он и в абсолютных отношениях очень большой, и вырос почти что вдвое за время после кризиса. В относительном выражении, вы видите, он достиг для Америки нехарактерно высокого уровня. Сейчас он больше, чем объем экономики.
И чем больше государственный долг, тем сложнее перспектива расходов на его обслуживание (слайд №21). Здесь показаны платежи по процентам за кредит.
Хотя долги выросли очень сильно, платежи более-менее находятся на малоизменяющихся уровнях. И решающее значение здесь имеют операции Федерального резерва по снижению процентной ставки. Сейчас расходы на обслуживание долга составляют порядка 415 млрд. долларов в год. И это при очень низких ставках процентов за кредит. Если представить, что вдруг закончится эта замечательная жизнь и процентные ставки начнут нормализироваться, начнут подрастать, то при нынешнем уровне долга подъем процентной ставки хотя бы на 1% означает дополнительно 170 млрд. выплат по процентам за долг.
Для того чтобы почувствовать эту сумму, достаточно назвать одну цифру. Оборонный бюджет США сейчас составляет 527 млрд. долларов, поэтому достаточно поднять процентные ставки на 3%, чтобы практически перекрыть расходы на оборону США. Понятно, что при такой ситуации есть все основания тормозить подъем процентных ставок сколь возможно долго.
Наверное, самое яркое явление кризисного и посткризисного периода - это расширение денежной массы (слайд №22).
Это нечто небывалое. На представленном графике можно видеть, как она постепенно подрастала и к началу кризиса составляла порядка 800 млрд. долларов. Этого было достаточно, чтобы обеспечить рост экономики и регулирования процентных ставок, достаточный доступ к кредитным ресурсам и т.д. С тех пор за несколько лет денежная масса выросла в разы. Сейчас она превышает 3,6 триллиона долларов. Как вы помните, в Америке сейчас действует Третья программа количественного смягчения (QE-3). Первая была во время кризиса в острую фазу. Она была по-своему полезна, потому что позволила ликвидировать острую панику на рынке, прекратить цепь банкротств. Финансовая система во время кризиса очень нуждается в поддержке Центрального банка. Поэтому особых возражений против операций по расширению денежной массы Федерального резерва в кризисный период ни у кого не было. Поскольку экономика дальше не особо развивалась, то последовало QE-2, сейчас - QE-3.
QE-3 - открытая программа, т.е. программа, в которой заранее не оговорены ни общие объемы расширения денежной массы, ни продолжительность операций. Она еще не закончена, поэтому об ее эффективности пока рано говорить. Программа QE-2, «количественное смягчение-2», которая состояла из пакета стимулирования в 600 млрд. долларов, закончилась, и ее эффективность посчитали сами же сотрудники Федеральной резервной системы. Эффективность оказалась на удивление маленькой. Истратив 600 млрд. долларов, Федеральная резервная система сумела обеспечить рост экономики на 0,13% и поднять инфляцию на 0,03% - совершенно маленький, ничтожный результат. В таких случаях утешают утверждениями типа "а если бы мы эту программу не реализовали, то было бы еще хуже". Кто знает?
Эмитируя денежную массу, Федеральный Резерв скупает в первую очередь у банков правительственные и ипотечные облигации. Что же банки делают с полученными таким образом деньгами? На следующем графике (слайд №23) сопоставлены две кривые.
Красным показана расширяющаяся денежная масса, а синим показаны избыточные резервы банков. Вы знаете, что есть обязательные резервы, которые коммерческие банки должны держать на балансе Центрального банка на случаи потерь для защиты их вкладчиков. До кризиса у банков практически не было никаких дополнительных депозитов в Федеральной Резервной Системе сверх обязательных резервов. Для банков деньги - это их производственный инструмент, с помощью которого они зарабатывают свою прибыль. Естественно, они, заботясь об эффективности использования своих денежных ресурсов, старались максимально кредитоватьэкономику. Но с началом кризиса поведение банков изменилось и у них появились и стали быстро расти избыточные резервы. На графике видно, как синхронно меняются эти две кривые. Подрастает денежная масса и синхронно подрастают избыточные резервы, потому что эти деньги в экономику не идут.
Чем объяснить это изменение поведения банков? Во-первых, банки понесли достаточно серьезные потери во время кризиса и большого аппетита на риски нет. Во-вторых, встает вопрос: а кого им кредитовать? Корпоративный сектор купается в деньгах, особо в кредитах не нуждается. Понятно, что когда деньги дают почти что даром, он увеличивает свои запросы на кредиты. Но им не так много надо. Население кредитовать? Оно еще не рассчиталось по прежним долгам. Наращивать ему кредит не так-то просто и безопасно. Да, небольшой рост потребительского кредита банки профинансировали, но этим и ограничились, а по ипотеке долги продолжают сокращаться. Поэтому банкам особо некого кредитовать. Кроме того, есть еще один фактор, я вам его сейчас вам покажу.
На следующем графике (слайд №24) показана процентная ставка, которую Федеральный резерв платит на эти избыточные резервы.
Когда кризис начался, Бернанке очень боялся, что вот, сейчас он запустит печатный станок, "напрудит" денег, и как он потом эти деньги будет из экономики изымать? У него из-за этого было очень сильное беспокойство. Он говорил, что из-за этого плохо спит. Его можно понять. И тогда же, в 2008 году, он через Конгресс провел законопроект, наделивший Федеральный резерв правом выплачивать процент на депозиты банка. Думалось, что регулируя этот процент, он будет удерживать банки от избыточного кредитования экономики, которое опасно, потому что может привести к бешеной инфляции. Тогда он установил эту процентную ставку и выплачивает 0,25% на избыточные резервы. Много это или мало? В нынешних условиях это даже много, потому что эффективная ставка федеральных фондов сейчас 0,08%. Банки ничего не делая и имея деньги, которые Федеральный резерв закачал в систему и держал у них на счете, получают в 3 раза больше без всяких рисков. Получается своего рода шизофрения у Федерального резерва. С одной стороны, он расширяет денежную массу для того, чтобы расширить кредит, с другой стороны - сам же сдерживает расширение кредита, устанавливая процентную ставку много выше, чем на минимально рискованные рыночные активы. Не удивлюсь, если приходом нового председателя Федерального резерва эта кредитная процентная ставка понизится, или упадет до 0, или до уровня того, что платят на рынке.
В этой связи следует обратиться к истории этого года, когда весной Бернанке выступил и сказал, что, вообще говоря, Федеральный резерв подумывает о том, чтобы несколько сократить программу расширения денежной массы. Этого было достаточно, чтобы рынок отреагировал исключительно нервно. По всему миру рынки "посыпались", потому что началось бегство капитала. Если Федеральный резерв прекращает эту райскую жизнь, расширение денежной массы, то идет приспособление рынка к будущему, когда эта раздача "подарков", по крайней мере, ограничивается. А на самом деле надо ждать, что после ограничения она заканчивается совсем. Рынок очень сильно поднял доходность облигаций, в том числе, как вы видите, 30-летних ипотечных облигаций (слайд №25).
Обратите внимание на резкое возрастание доходности этих ипотечных облигаций в правом нижнем углу графика. Реакция рынка была, как если бы Бернанке не просто заявил о намерении медленнее наращивать денежную массу, а и выполнил уже это намерение. Одного слова председателя Федерального резерва оказалось достаточно, чтобы условия кредитования резко ухудшились. И не просто ухудшились. Подъем процентных ставок удорожил финансирование сделок по приобретению недвижимости. Начавшаяся было положительная динамика на рынке недвижимости стала стагнирующей. После этого Федеральный резерв предпринял целую PR-кампанию, чтобы объяснить рынкам, что не все так страшно, и вы нас неправильно поняли. Мы не то имели в виду. Кконечно же, наши действия будут зависить от перемен в экономике. И, может быть, мы вообще ничего не будем делать. Как вы видите, рынок понизил эту возросшую доходность облигаций, но не вернул ее туда, где она была. Рынок ждет, что если не сейчас, то через месяц, через три месяца Федеральный резерв вернется к этой угрозе и будет сокращать свои активные операции с денежной массой.
Буквально пару недель назад прошло несколько сообщений от крупных банков в этой связи. Такой крупный американский банк как Bank of Americaобъявил, что до конца года сокращает 4 000 сотрудников в отделении ипотечного кредитования. Как вы понимаете, когда рынок недвижимости растет, никто не сокращает этих работников. Наоборот, нужно новых набирать. 2,3 тысячи человек собирается сокращать другой очень крупный американский банк "Уэлш Фарго". Самый крупный - J.P. Morgan - объявил, что в следующем году его ипотечное подразделение сократится на 15 000 человек. Как видите, банки ничего хорошего не ожидают.
В завершение обзора ситуации в денежно-кредитной сфере, хочу показать вам еще один слайд (№26)
Здесь показан уровень наличных средств на счетах крупных банков. Как видите, в 2013 году ситуация изменилась. Несколько лет подряд банки держали наличными примерно один и тот же уровень средств, а сейчас начали их резко наращивать. Можно сказать, удвоили их. Ничего удивительного. Если Федеральный резерв собирается умерять свою денежную агрессию, облигации, как правительственные, так и ипотечные, становятся не очень надежным местом вложения капитала. И наличные в этой ситуации лучше. Для тех, кто хотел бы вложить свои средства в подобные облигации, стоило бы посмотреть на этот график. После кризиса мнению банков о рискованности вложений стоит доверять.
Обзор состояния американской экономики я на этом завершу и дальше хотел бы вам сказать об уроках, которые можно из этого кризиса извлечь.
Первый урок - опасно подходить к такому кризису с высокими государственными долгами. Потому что во время кризиса они начинают расти очень быстро, просто кратно. В Америке они удвоились. В Европе, вы видели, тоже очень страшная динамика. Вопросы финансирования и рефинансирования государственного долга очень нелегко решать в таких условиях. Не все же обладают американской привилегией быть эмитентами мировой резервной валюты.
Второй урок, который мы можем вынести из этого кризиса, - это очень тесная связь между правительством и банками. Она определяется не только тем, что банки во время финансового кризиса нуждаются в поддержке государства, что вытекает из конструкции денежной системы с частичным резервированием. Кроме того, их отношения характеризуются ситуацией кроссхолдинга: банки держат у себя на балансе облигации правительства, а правительство одалживает деньги банкам. Получается взаимная зависимость. И, не дай Бог, если с банками что-то случится. Тогда что-то случится и с государственным долгом. В Америке это еще было не так ярко, как в Европе.
Третий урок состоит в том, что во время кризиса очень сильно возрастает роль центрального банка. В Америке достаточно быстро исчерпались возможности федерального правительства по стимулированию экономики. С такими долгами не особенно постимулируешь. Если все же надо оказывать стимулирующее воздействие на слабую экономику, приходится обращаться за ресурсами к центральному банку. Тем более, что это не настолько демократическое учреждение. Это Конгресс состоит из противоборствующих друг с другом партий, которые оппонируя друг другу, соответственно, сдерживают друг друга в расходовании государственных средств. А в Федеральной резервной системе никаких партий нет. Это технократический кабинет, который достаточно свободен в принятии решений. Есть, конечно, своя политическая ответственность, свои политические ограничения, но, тем не менее, он более свободен, чем Конгресс или правительство, в стимулировании экономики. И потому его и без того немалая роль и значение во время кризиса сильно возрастают.
Еще один урок состоит в том, что монетаристская техника, действие которой мы увидели во время кризиса, не одинакова по своему проявлению. Во время острой фазы монетаристские операции Федерального резерва действительно оказались эффективны, что и следует признать. Действительно, удалось блокировать этот кризис, и хотя Lehman Brothersскончался, но больше никому пропасть не дали из крупных китов. Поэтомукупирование кризиса средствами монетаристской политики Федерального резерва оказалось успешным. Но вот все, что было потом, вызывает другую оценку. Монетаристская техника не работает, как метод стимулирования экономики. Также монетаризм не имеет рецепта улучшения структуры экономики.
Еще один удивительный урок, вытекающий из кризиса и посткризисного периода - это необозримость пределов расширения денежной массы. Денежная масса за короткий период выросла с 0,8 триллиона долларов до 3,6 трлн.долларов. И ничего страшного пока не случилось. При этом ни одно пророчество галопирующей инфляции, как следствия подобной беспримерной эмиссии, не подтвердилось. Причину отсутствующей инфляции мы уже разбирали. Для того, чтобы получить высокую инфляцию, мало запустить печатный станок. Необходимо, чтобы коммерческие банки, к которым попадают вновь созданные деньги, отправили их в экономику, кредитуя нефинансовый сектор. А поскольку кредит расширяется после кризиса невыразительно, то созданная денежная масса оседает на принадлежащих банкам депозитных счетах эмитировавшей ее Федеральной Резервной Системы и инфляции нет. Но тогда в чем же полезность этой эмиссии? Среди прочего в том, что Федеральный Резерв может скупать в огромных количествах облигации правительства, делая рефинансирование государственного долга малозависящим от национальной и глобальной экономической динамики. До кризиса надо было считать, сколько Америка отправляет рабочих мест в Китай, как это влияет на формирование потока долларов, которые у Китая скапливаются, сколько долларов он сможет отправить обратно в Америку и купить американские облигации. Отправленные в Китай и полученные обратно доллары позволяют рефинансировать американский государственный долг. А теперь покупки правительственых облигаций Федеральным Резервом делают не столь уж важным вопрос, что там покупает Китай и все остальные.
Еще один урок этого кризиса - усиливающееся расхождение интересов государства и корпоративного сектора. Корпоративный сектор сейчас пребывает в блестящем финансовом состоянии, чего нельзя сказать о государственных финансах. Государственный долг и в Америке, и в Европе, и в Японии, и во всем развитом мире огромный. Раньше всегда считалось, что правительственные облигации - это облигации, свободные от риска. По этой причине все процентные ставки всегда традиционно складываются от правительственных облигаций. Ну скажем, доходность облигаций испанского правительства должна быть ниже, чем доходность облигаций, выпускаемых испанскими компаниями. Почему? Потому что правительство может реально отвечать по своим обязательствам не только собственным имуществом или потоками налогов, но и не своим имуществом, имуществом и доходами резидентов своей налоговой территории. Например, оно может изменить законодательство и увеличить налоговые сборы, или ввести новые налоги. В эпоху глобализации, когда преимущественным типом крупных корпораций стали транснациональные корпорации, их денежные средства более не концентрируются в штаб-квартире. Они могут находиться где угодно. Сейчас за пределами Америки корпорации держат гораздо больше денег, чем в пределах Америки. Еще в 2008 году я написал статью в журнале "Эксперт", где затронул вопрос об экономических доктринах американских политических партий. Традиционный подход республиканцев состоял в необходимости поддержки национальных корпораций, рассчитывая на то, что государственные меры стимулирования приведут к повышению инвестиционной активности корпораций, к созданию ими новых рабочих мест. Мне казалось и кажется сейчас, что все это совершенно устарело. В эпоху глобализации, думая что вы стимулируете американскую экономику, на самом деле вы стимулируете рост заказов в Китае, где происходит создание новых рабочих мест для их выполнения. Когда доля внешней торговли расширяется с 10% до 30% и дальше, экономика становится принципиально открытой, и старые механизмы стимулирования не работают. Поэтому связь и сочетание интересов между американскими корпорациями и американским правительством начинают расходиться.
* * * * * * *
Какой образ будущего вырисовывается, исходя из всего вышесказанного? Одна из особенностей ситуации, в которую попала сейчас Америка и которая будет постоянно давать о себе знать в дальнейшем, - это утрата рычагов воздействия на экономику. Бюджет, как я говорил, при достигнутом уровне государственных долгов уже мало кого может стимулировать. Он сам нуждается в том, чтобы находились ресурсы для рефинансирования долга, а помогать другим уже трудно. Федеральная резервная система может накачивать денежную массу, но, как мы видели, она не приводит к какому-то особенному росту экономики. Да, она прекращает панику, но не приводит к росту. С утратой возможности для государственного стимулирования любой следующий кризис будет особенно чувствительным для экономики, потому что за десятки лет все привыкали к тому, что если что-то не так, правительство и монетарные власти позаботятся, они простимулируют, они дадут какую-то анестезию. Но в том-то и дело, что следующий кризис может происходить без какой-либо анестезии или с анестезией, которая никакую боль не утишает, а значит риски дестабилизации в будущем в этом смысле возрастают.
Другая вещь, касающаяся будущего, опять же связана с монетарнойполитикой Федерального резерва. Стоило только заикнуться о возможном ограничении роста денежной массы и немедленно последовала реакция рынков во всем мире и ухудшила экономическую ситуацию в Америке. И ведь это только устно заявленное намерение! А что будет, когда это намерение осуществится? Федеральный резерв пока из месяца в месяц откладывает начало конца этого монетарного расширения. Когда он сократит эти закупки облигаций, как рынок это будет переживать? А когда он прекратит эти закупки, расширение денежной массы совсем прекратится, как это отразится на рынках и экономике в целом? А когда-то Федеральный Резерв начнет сокращать свой накопленный портфель правительственных и ипотечных операций и, получая оплату за их продажу, начнет ликвидировать создаваемую сейчас денежную массу? Как экономика будет реагировать на сжатие денежной массы? Все видели как болезненно проходили программы строгой экономии в Европе.
ффект должен быть похожим Трудно себе представить, как загнать этого монетарного джинна в бутылку. Но может быть и не надо так драматически возвращать все на круги своя, сокращая денежную массу до предкризисного уровня? Ведь нынешнее положение вещей не демонстрирует пока какой-либо внятной угрозы финансовой стабильности. Такую логику рассуждений можно часто слышать в наши дни. И действительно, резкая реакция рынков в этом году на угрозу постепенной стабилизации денежной массы показала какой опасной может быть нормализация денежного обращения. И все же, чтобы согласиться с таким подходом, следует ответить на один вопрос: как без резкого сокращения денежной массы вернуть действенность обычным процедурам монетарного регулирования через установление ставок процента по федеральным фондам? Наверное, стоит напомнить, что изменение процентных ставок Федеральным Резервом происходит не административно, а путем рыночных операций, когда менеджеры Федерального Резервного Банка Нью-Йорка по поручению Совета Управляющих Федеральной Резервной Системы покупают или продают правительственные облигации, способствуя тем самым движению процентных ставок вниз или вверх. Но для того, чтобы эти операции были эффективны как раз и нужна нормализация денежной массы. Если денег в системе будет слишком много, то процентные ставки вряд ли сдвинутся с места. С подобной ситуацией Федеральный Резерв уже столкнулся 10 лет назад, когда на его объявления о повышении процентной ставки рынок как будто не обращал внимания. Тогдашний Председатель Федерального Резерва Алан Гринспен говорил, что по его мнению рынки ведут себя загадочно. А тогдашний еще рядовой член Федерального Резерва Бен Бернанке объяснял, что ничего загадочного в поведении рынков нет, т.к. просто наблюдается избыток сбережений, вызванный активной политикой аккумуляции долларовых резервов со стороны развивающихся стран. И именно по этой причине Федеральный Резерв запаздывает с повышением процентных ставок, т.к. избыток сбережений, избыток денежной массы блокируют меры монетарных властей. Возвращаясь из этого недавнего исторического экскурса в наше время, следует подчеркнуть, что без нормализации денежной массы ситуация может повториться, но уже в куда более опасных масштабах. Вот и получается, что загнать обратно в бутылку монетарного джинна трудно, на это, может быть, уйдут годы. Но и оставлять столь раздутой денежную массу тоже опасно.
Характеризуя сложившееся положение можно сказать, что мы живем в сугубо экспериментальной экономике. Никогда в такой не жили, поэтому ее никто не понимает. Все теории, которыми пользовались для понимания различных состояний экономики, к этой экономике не очень-то относятся. Строго говоря, непонятно, кто же теперь профессионал в области экономики? Те, кто таковыми являются по образованию и роду занятий, не имеют опыта работы с такой экономикой. Похоже, мы все возвращаемся в первый класс.
Говоря о будущем, следует вернуться к ситуации с государственным долгом США. Если трезво смотреть на дело, этот долг выплатить нельзя. Поскольку объем долга сейчас примерно соответствует масштабу американской экономики, то сокращение долга хотя бы на 10% будет означать гораздо более сильный спад, чем во время последнего кризиса. И этот спад вызовет глобальную рецессию. Кроме того, выплачивать полностью или даже большей частью этот долг необязательно. Ведь и по сию пору вся мировая валютная система построена вокруг доллара США. Это означает, что если Россия, страны Юго-Восточной Азии, или Китай хотят иметь какие-то долларовые резервы, долларовые сбережения, у кого-то должен быть их дефицит. И даже точно известно, у кого - у Америки. Но все-таки одно дело, когда какое-то, пусть даже растущее количество долларов находится у нерезидентов, и другое дело, когда система выходит совсем из каких-либо представлений о равновесии. Само представление о том, каков должен быть уровень американского государственного долга, тоже плывет, оно тоже находится в развитии. Еще недвано была популярна точка зрения, что государственный долг не должен превышать 90% объема валового национального продукта, ибо такое превышение чревато долговременной стагнацией экономики. В процессе дальнейшей эволюции воззрений на сей предмет можно представить, что достаточно консервативным окажется подход, состоящий в том, что государственный долг не только не следует сокращать, но что он должен расти и дальше, но не быстрее, чем темп роста экономики в целом. А более агрессивным будет считаться подход, призывающий не обращать внимание на какие-либо ограничения и наращивать денежную массу быстрее, чем темп роста экономики для того, чтобы ускорить этот рост, преодолевая стагнацию. Подобные разговоры уже вовсю ведутся. Уолл-стрит с большим вниманием склоняет ухо к устам тех, кто выступает с наиболее агрессивными предложениями на эту тему, как например, такие довольно титулованные экономисты, как Майкл Вудфорд, или Адэр Тернер.
Если вписывать происходящее в более широкий исторический контекст, то я рискну предположить, что мы имеем дело с растянутым во времени завершением истории мировой валютной системы, построенной на долларе, который не обеспечен ничем, кроме мощи американской экономики. Послевоенное Бреттон-Вудское соглашение установило мировой порядок, где доллар обеспечивался золотом, а все остальные валюты привязывались к доллару. Им необязательно было иметь золото. Достаточно лишь поддерживать стабильный обменный курс с долларом. В начале 70-х годов эта система радикально изменилась. Во время президенства Никсона было объявлено примерно следующее: "Правительство США более не разменивает доллары на золото. Вам не нравится доллар? Прекрасно. Ваше право его не покупать. Но если вы верите в силу американской экономики, в ее мощь, в ее передовые позиции в мире, вкладывайте свои сбережения в доллар ". Люди в возрасте, наверное, помнят, что когда-то и купюра достоинством в 10 рублей имела надпись, что рубль обеспечивается всем достоянием Советского Союза, в том числе золотом, драгоценными металлами и так далее. Это была надпись в стиле доллара времен Бреттон-Вудса. Теперь этого нигде больше не существует. Впрочем, и в Советском Союзе реально вы же не могли пойти в банк и получить золото по своему червонцу! Но вернемся к доллару. После того, как в начале 70-х годов началась эмиссия доллара, необеспеченного золотом, очень многие параметры денежной массы, кредитов, долгов стали коренным образом изменяться. И меня не покидает ощущение, что этот период, начавшийся 40 лет назад, мы изживаем. Не то что это немедленно, сейчас закончится. Нет, но мы приближаемся к концу этого периода экономической истории. И если это так, то это означает не только кризис сложившейся мировой валютной системы, основанной на необеспеченном золотом долларе. Это еще и конец экономической теории, которая обслуживала эту фазу экономической истории, это конец монетаризма. Я ни в какой мере не хулитель монетаризма, как экономической теории. Наоборот, считаю что он оказался исключительно состоятельной, эффективной экономической теорией, которая особенно в эпицентре валютной системы, в Америке, позволила получить массу всяких экономических благ. И она, кстати, оказалась очень практичной, потому что позволила сформулировать вполне утилитарные техники управления денежной массой, управления процентной ставкой и, что самое главное, управления экономическим циклом. Монетаристская техника позволяла очень сильно раздвигать границы ростовой фазы экономического цикла, сокращать и смягчать фазу кризиса. Разумеется, любая успешная теория стремится постулировать свою вечность и непреложность для любых состояний экономики. Но мне кажется, что это не так. Монетаризм, как система экономических взглядов и вытекающих из них практических рекомендаций, эффективен лишь при определенных условиях. Мне кажется, что неудачи Федерального резерва в посткризисный период по использованию монетаристской техники для воздействия на экономический цикл как раз и характеризуют, может быть, начало конца монетаризма, как практической теории, обслуживающей экономическую политику. Может быть, я неправ, это мое предположение.
Если завершается эта 40-летняя история, то под моинение попадает само понятие резервной валюты. Конечно, может будет другая резервная валюта. Многие поглядывают на юань, и китайские власти делают очень многое для того, чтобы сделать его международной валютой. За последние годы они приложили для этого много усилий. Но недостаточно сделать юань распространенной валютой. Для того, чтобы юань выполнял роль резервной валюты, нужно иметь глубокие финансовые рынки, в которых можно оперировать с этой валютой, нужно иметь очень разные рыночные инструменты, нужно иметь развитое коммерческое право и совершенно независимый суд, чтобы инвесторы чувствовали себя безопасно, делая сбережения в юанях или оперируя через юань по всему миру, и так далее.
Но может быть, никакой особой резервной валюты в будущем и не будет, и то, с чем мы имеем дело сейчас, относительно недавняя история. Если вы посмотрите на период до 1997-го года, когда разразился азиатский кризис, такого накопления долларов в мире не было. Это не было даже характерным признаком экономического поведения. Когда разразился азиатский кризис, слабость валют стран Юго-Восточной Азии стала предметом спекулятивной атаки, очень тяжелого кризиса в этом регионе. И страны Юго-Восточной Азии, а также многие другие страны стали накапливать доллары в посткризисный период для того, чтобы укрепить национальные валюты, защитить их от таких набегов, чтобы поднять статус национальной валюты и сделать устойчивыми свои внутренние финансовые системы. До этого момента такого роста долларовых сбережений нерезидентов не было. А следовательно, может и не является такой уж необходимостью накапливание долларов? Посмотрите на Банк Англии, Европейский Центральный Банк. Почему они не накапливают доллары? Потому, что эмитируемые ими валюты пользуются заслуженным или даже неоправданно высоким доверием инвесторов. Но глобальная ситуация заметно изменилась за истекшее десятилетие и вполне нетрудно себе представить существенные перестановки в рейтинге репутации различных национальных валют. И если глобальное ребалансирование экономики приведет к устойчивому автономному от США и Западной Европы росту экономик ряда развивающихся стран, то поднимется и рейтинг их валют. А значит, исчезнет и побудительная причина к приобретению и сохранению долларовых сбережений. Когда и если это произойдет, и положение доллара, и его обменные курсы, и оценка американских акций и облигаций, включая правительственные, может претерпеть существенные и болезненные изменения.
Для развивающихся стран, включая Россию, кризисный период воспринимался, как нежелательное, но неизбежное в рамках капитализма явление. Мол, ну вот, да, кризис, бывает, пройдет и возобновится рост пуще прежнего, как это всегда было. Это представление было совершенно неверным. Неверным потому, что аномалией являлся не кризис, аномалией являлся докризисный рост в нулевые годы. Такой рост может продолжаться только недолго, лишь несколько лет. После кризиса вернуться к прежнему положению вещей невозможно. Осознать это у многих правительств в развивающихся странах занимает много времени. Но еще труднее сделать из этого осознания соответсвующие выводы. В период нулевых годов, на фоне быстрого роста многие развивающиеся страны, и Россия в том числе, надавали очень много социальных обязательств. Часть этих обязательств была выполнена и легла определенным бременем на государственные бюджеты. Часть обязательств еще только сформулирована и стала программой предвыборных обязательств властей. И если прежний докризисный рост не возобновляется, то отвечать по накопленным и будущим обязательствам особенно-то нечем. Перспектива выглядит куда бледнее, чем ожидалось. Это создает "окно возможностей" для любых оппонентов действующих властей. Они могут ударяться в какой угодно популизм, пытаясь заработать политические очки. Соответственно, и действующее правительство точно так же соревнуется с ними в популизме, просто чтобы не потерять власть. Поэтому посткризисный период - это и осознание того, что впереди не все так красиво, как ожидалось, и постепенное признание реальности. Вы видели, как прокатилась в последние годы целая волна недовольства именно в тех странах, которые особенно хорошо росли в предкризисный период, исключая Китай (где, в общем, не особенно попротестуешь). Но в целом ряде стран, как например, в Бразилии, Индии, Турции, России неудовлетворенность населения, ожидавшего "продолжения предкризисного банкета", недовольство нарастало и выливалось в какие-то протестные формы.
У меня нет оптимистического сценария для развития в ближайшие годы, и, прежде всего, потому что за этот длинный период, может быть, не все 40 лет, но последние 20 точно, - монетаристская техника была освоена так, что роль кризиса, которая, вообще говоря, в экономическом цикле очень важна и позволяет экономике очищаться от "шлаков", очищаться от неэффективных бизнесов, неэффективных рабочих мест и приобретать хорошую спортивную форму, жилистость, эти кризисы купировали раз за разом. В результате проблемы не решались, они переносились на будущее, они усугублялись по ходу. Вы видите, что американский долг, который перед кризисом нарастал очень быстро, за что Буша ругали, несопоставимо маленький по сравнению с тем, каким он стал сейчас. Так что проблема только усугубилась, и это довольно типичная ситуация. В этом непростом мире и для России, в общем-то, риски будут нарастать. Понятно, что пока Китай создает новую экономику, особенно востребованы всякие природные ресурсы, и у России, как поставщика миру энергетических ресурсов и таких инвестиционных товаров, как черные металлы, блестящая конъюнктура. В период, когда такого инвестиционного роста в мире не предполагается, а, наоборот, впереди у Китая достаточно трудная и опасная перестройка модели роста, переход с экспорта на внутреннее потребление, мировая конъюнктура для России может быть рискованной. Это может отражаться на котировках цен на энергетические ресурсы. Возможные финансовые потрясения, которые я попробовал описать, могут сказаться на накопленных валютных резервах России не только в результате какой-то девальвации доллара, если таковая случится, но и потери курсовой стоимости тех бумаг, в которые валютные резервы вложены. Если Россия покупает, скажем, американские правительственные облигации, а эти облигации падают в цене, то естественно, что Россия несет портфельные потери. Ухудшение торгового баланса для России особенно чувствительно, поскольку в России торговый баланс сильно влияет на государственный бюджет, что повышает риски устойчивости российского бюджета даже при накопленных валютных резервах. С другой стороны, ослабление западных экономик представляет для России редкий шанс использовать свое положение и в экономическом, и в политическом пространстве. Поскольку Россия не интегрировалась в европейскую экономику и обладает самостоятельной валютой, она не переживает так сильно те проблемы, которые переживает сейчас, скажем, Европа. И население России не так обременено долгами, как в западных странах. В этом смысле Россия может выиграть, как привлекательная экономика на перспективу. Другое дело, что институциональное устройство России таково, что она может и не воспользоваться тем шансом, который ей выпадет, но все же такой шанс ей будет предоставлен. Когда в Европе бушевали мировые войны, Америка находилась на периферии, и блестяще воспользовалась этой исторической возможностью для того, чтобы выдвинуться на авансцену экономического развития и стать не просто первоклассной экономикой, но и супердержавой. Этот шанс у России есть; сможет она им воспользоваться или нет, я не знаю.
Спасибо вам большое за внимание и долготерпение.
Обсуждение лекции
Борис Долгин: Спасибо большое.
Первый вопрос. Вы во многих случаях, комментируя графики и делая прогнозы, опирались на как будто бы интуитивно понятные закономерности. В какой степени вы при этом опираетесь на какую-то экономическую теорию? Вообще, дает что-то современная экономика, наука последних лет, в понимание того, что происходит?
Леонид Вальдман: Знаете, я в жизни много всяких теорий изучал, какие-то мне нравились больше или меньше, но я всегда удерживался от влюбленности в какую-либо из них, потому что, как когда-то говорил Гете, "Теория - это очки, через которые вы смотрите на мир". Я боюсь, как бы я не надел какие-то очки, которые бы мне давали искаженное представление об этом мире. Мне непонятно, какой теорией я пользуюсь.
Борис Долгин: Ведь не бывает никакого взгляда вне призмы; вы все равно смотрите через какое-то, может быть, недосформулированное, но некоторое свое представление, как это устроено, - вот что это за представление?
Леонид Вальдман: Тогда, значит, я всеяден, ем из всех кормушек, из кормушек всех экономических теорий и стараюсь разглядывать то, что у нас перед глазами. Не знаю, насколько это хорошо получается. Я скажу, как я себя проверяю. Я много в жизни делал ошибок, но в какой-то момент у меня сложилась картинка экономического процесса, которая позволяла мне делать какие-то прогнозы. Если мой прогноз оказался верен, то значит верной была и моя картинка экономического процесса. Если прогноз не сбывается или сбывается отчасти, я обязан произвести ревизию своей картинки. И в общем, пока мне не приходится делать какой-то кардинальный пересмотр своей картинки. Но было много такого, что потребовало ее дальнейшего развития, совершенствования и коррекции. Отчасти, я рассказывал об этом сегодня, разбирая уроки прошедшего кризиса.
Борис Долгин: Вы собираетесь ее как-то попробовать сформулировать, как некоторое теоретическое основание, которое проверяется тем, что оно работает прагматически, совершенствуется и так далее, но, наверное, это можно попробовать сформулировать?
Леонид Вальдман: Можно, но я, наверное, не стану этим заниматься.
Борис Долгин: Хорошо. Вопрос второй.
У вас была картинка, кадры "Оккупай Уолл-стрит". Вы говорили о том, что существует и такой, альтернативный, взгляд, подход. А в чем суть этого альтернативного подхода?
Леонид Вальдман: Альтернативного подхода нет. Просто, когда у вас нарастает практически непрерывно кризис, социальные риски тоже нарастают. Я очень хорошо вижу, живя в Америке, как совсем богатые люди не видят никакого смысла в деньгах, которые они зарабатывают, т.к. эти деньги не обслуживают уже никакие их потребности. Они в возрастающей степени отправляют эти деньги на благотворительность. А с другой стороны, растет спектр тех, кто проигрывают в таком процессе распределения материальных благ. Здесь и нарастающая бедность, переход среднего класса во что-то ниже среднего, ухудшение состояния американских городов, ухудшение состояния американской федеральной инфраструктуры. Америка все больше и больше становится отсталой страной, хотя продолжает оставаться самой крупной и в перспективе динамичной экономикой в мире.
Борис Долгин: А как это можно сделать иначе?
Леонид Вальдман: Не знаю. Я только знаю, что социум - это такая равновесная система, которая найдет способ себя отрегулировать, отрегулировать распределение материальных благ. Если это распределение уходит в экстремум, то социум найдет способ поправить. Скорее всего, это означает выдвижение в Америке каких-то популистских партий. Скажем, Республиканская партия, которая достаточно сильно лидировала при Буше, породила внутри себя, то что называется TeaParty, тоже вроде бы консервативное по направленности общественное крыло, но явно направленное не только против либералов, но и крупного капитала, особенно финансового. Или другой пример. Обама, как вы видите, ищет способ введения системы социальной системы здравоохранения. Почему? Потому что до Обамы страна с 300-миллионным населением имела 47 миллионов человек без какой-либо медицинской страховки. И это не мигранты, это граждане без нормального доступа к системе здравоохранения. Понятно, что это аномалия. И понятно, что она порождает движение за социализацию медицины, которое дает политическому лидеру, его продвигающему, победу на выборах, и повторную победу на выборах. Вот, пожалуйста, как социум себя корректирует. А что он будет делать с распределением денежного дохода? Что-нибудь еще, но будет искать выход.
Борис Долгин: Спасибо. Оставшиеся 3 вопроса я буду уже чередовать.
Константин Иванович: Спасибо за очень хорошую лекцию. Особенно мне понравился конец, где нужно экономистам, как вы рекомендуете, пойти в 1-й класс. Тут я наткнулся на интересную информацию. Были в свое время опубликованы IQ президентов США - наши сведения, о наших руководителях, конечно, засекречены, - если наложить на кризисы IQ экономистов и руководителей финансовых структур, то пробовал ли кто-нибудь обнаружить связь между этими вещами?
Леонид Вальдман: Мне кажется, это, в общем-то, не так важно. Не то, что можно кого угодно посадить на верхнюю позицию. Но если, скажем, мое предположение о том, что заканчивается 40-летний цикл, верно, то вы можете посадить президентом любого, пусть самого гениального человека и он не сможет исправить это положение. Да, будет что-то отличаться, выигрывает выборы Обама или Ромни. Может быть, это на чем-то скажется, но не радикально, и не только в Америке, а и по всему миру. Если мы имеем дело с проблемами, которые носят такой эпохальный характер, учет IQ здесь не поможет.
Константин Иванович: Тогда такой вопрос. Глупеют экономистыили становятся умнее?
Леонид Вальдман: Они умнеют.Я знаю огромное количество американских экономистов, которых мне читать очень интересно. Я считаю их намного умнее себя и мне интересно у них учиться. Там есть у кого учиться и в академической науке, и в бизнесе. В Федеральном резерве есть блестящие специалисты, очень эрудированные. Дело в другом. Мы переживаем кризис парадигмы, как мне кажется, и в этом смысле все накопленные экономическое знания находятся под пересмотром. Поменять сейчас что-либо трудно. Вот скажем, я выступаю сейчас с текущей критикой монетаризма, как экономической теории, но мне нечего предложить взамен. Эта парадигма, может, изживет себя, и вместо себя что-то выдвинет, но пока не видно ничего, что может прийти ей на смену.
Борис Долгин: А если говорить не об основах анализа, не о теории, а все-таки о том, что, на ваш взгляд, может быть фактором роста? Вы показали, насколько мало содействует накачка экономики деньгами, а есть у вас гипотеза?
Леонид Вальдман: Это, в общем-то, даже совсем нетрудно предположить. Что в этом посткризисном периоде не произошло так это расширение кредитования. Отчасти оттого, что финансовое регулирование сдавило банки. Отчасти оттого, что банки понесли очень сильные финансовые потери и "зализывают раны". Отчасти это произошло оттого, что Федеральный резерв одной рукой их стимулировал, другой дестимулировал. Дело в том, что в отсутствии инфляции ничего удивительного нет, потому что эта система как бы двухкамерная: Федеральный резерв должен создать дополнительную денежную массу, а банки должны эту денежную массу пустить в экономику. Если первое происходит, а второе не происходит, нет ни роста, ни инфляции, и это именно то, что мы имеем сейчас. Банки, как я говорил, сейчас, в 3-м квартале, вырастили кредитную массу на 0.6%, и это просто не рост, а Федеральный резерв каждый месяц по 85 миллиардов, т.е. по триллиону в год в систему запускает.
Борис Долгин: Иными словами, продолжение накачки, но ослабление регулирования?
Леонид Вальдман: Если банки воспользуются этим.
Борис Долгин: А как стимулировать банки, что бы они воспользовались этим? Как не дестимулировать, вы обозначили, чуть меньше зажимать, а как стимулировать?
Леонид Вальдман: Стимулировать, опять же, легко. Например, понизить до нуля ставку процента по депозитам банков на избыточные резервы, составляющую сейчас 0,25 %. Это первое. Второе, понизить для них обязательные резервы. Это вы знаете, как кредитный мультипликатор работает. И кредит может расшириться. Не обязан, но может. Третье - это то, что делает сейчас Федеральный резерв, "выдавливая" банки из всех безрисковых активов. Если Федеральный резерв покупает все больше и больше правительственных облигаций у банков, у них остаются на руках наличные деньги. Либо они сидят на наличных, либо они пускают их в работу. Если они не могут больше покупать правительственных облигаций, значит, должны кого-то кредитовать. Любое расширение кредита будет идти в экономику. Произойдет ли это? Теоретически возможно.
Наталья: Я хотела уточнить: из вашей лекции, как я поняла, количественное смягчение, которое поступает в экономику, в какой-то степени мертвым грузом остается в банках. А почему тогда заявление о возможном свертывании этой программы вызвало такой обвал на развивающихся рынках, если, в принципе, эти деньги лежат мертвым грузом? И, во-вторых, почему если американские корпорации чувствуют себя не так уж и плохо, в плане свободной ликвидности, почему они не создают новые рабочие места, почему они не инвестируют в экономику, если у них есть деньги?
Леонид Вальдман: По первому вопросу. Есть такое понятие, по-английски называется carry trade, в сущности, это явление, которое появилось не сейчас, а, наверное, после того, как в Японии упали в область около нуля процентные ставки. Когда в одной стране низкие процентные ставки, вы там одалживаете деньги и переносите их в другую страну, где процентные ставки более высокие, Скажем, вы одолжили на год деньги в йенах, где вы платите 2% годовых, вы переносите эти деньги на год в Индонезию, где по ним платят 10% годовых. Через год вы продаете индонезийские облигации и получаете 10% на одолженные вами деньги, возвращаете свой кредит в Японию, платите 2% годовых и 8% оставляете себе. Вот это называется carry trade. Иначе говоря, это спекулятивная игра типа "арбитраж процентных ставок", игра на разнице процентных ставок в разных странах. Но дело в том, что теперь Америка, опустив процентные ставки почти до нуля, стала выполнять роль, которую раньше выполняла Япония. Вы можете одалживать доллары, переносить их по всему миру, где процентные ставки выше, вкладывать там и потом возвращать обратно. Если начинается что-то, что может привести к повышению процентных ставок, ваша позиция становится опасной. Ваше обязательство составляет уже не 2%, как стоимость одолженных вами денег. Вы вернете 2% плюс разницу: разницу изменения курса валют стран, в которых вы одалживали и вкладывали деньги, разницу между текущими и будущими процентными ставками. И так далее. Ваши риски возрастают, и, соответственно, ваша норма прибыли находится под риском. Вот тогда начинается рыночная адаптация к изменению положения вещей. Вот почему по всему миру прошла волна адаптации к заявленному Бернанке изменению политики Федерального резерва. И это сказалось на всех рынках, включая Россию.
По второму вопросу. В посткризисный период корпорации не находят предмета для расширения бизнеса, потому что нет особенно расширяющегося спроса. Американский потребитель так хорошо покупать, как прежде, уже не может. Накопленные потребительские долги сдерживают рост кредитования. Во время кризиса происходит недоиспользование производственных мощностей и заботой корпорацией становится их загрузка, а не создание новых. С другой стороны, когда Китай столкнулся с этим американским кризисом, то с точки зрения динамики рабочих мест испытал куда более сильное потрясение, чем американцы: Китай в течение одного квартала потерял 20 миллионов рабочих мест, и китайское правительство должно было выступать с программой совершенно экстренной помощи по созданию новых рабочих мест. В масштабах экономики она была даже гораздо больше американской программы стимулирования. В частности, они стали строить еще больше новых предприятий. Действующие сидят без заказов, а они строят новые в тех же отраслях. Почему? Потому что пока вы строите, вы нанимаете рабочих для строительства. А еще вам цемент поставляют, железобетон, электроэнергию и так далее, что также способствует созданию рабочих мест в сопряженных отраслях. Вам ведь сегодня нужны рабочие места? У вас 20 миллионов человек на улице. Вот и создали огромное количество дополнительных избыточных мощностей. Где-то месяц назад я читал заявление китайского правительства, что они сейчас разработали программу демонтажа избыточных мощностей. Я подумал, какая классная вещь! Можно удваивать валовой национальный продукт, ничего не создавая: один будет выкапывать ямку, другой - закапывать, обоим засчитаем производительный труд, заплатим деньги. Ямки вроде как и нет, а валовой национальный продукт просто вдвое растет! Таким образом, возвращаясь к вашему вопросу, можно сказать, что корпорациям не для кого выращивать производственную мощность, инвестировать некуда. Если они находят реальный спрос на что угодно, они сразу пускают свободные ресурсы в дело и реализуют инвестиционные проекты.
Борис Долгин: В продолжение предпоследнего вопроса, о роли растущей рефлексивности в экономике, роль заявлений, прогнозов по поводу ожиданий, по поводу, докуда оно будет расти, что с этим происходит? Ситуация, когда уже на заявление Бернанке среагировали таким образом, она ведь не уникальна. Ситуация, когда реагируют на прогнозы тех или иных госдеятелей или представителей корпораций, когда ожидания сами становятся фактором некоторых самосбывающихся пророчеств, эта рефлексивность, она явно в современной экономике гораздо больше, чем она была 20 лет назад, существенно больше, чем она была 100 лет назад. Что дальше?
Леонид Вальдман: Если вы посмотрите, какие сейчас закладываются прогнозы на следующий год, на ближайшие годы, они достаточно тревожны, исторически в Америке привыкли к тому, что 6-й - 7-й год после рецессии - пора уже и новую рецессию ожидать. Для меня самая опасная точка на глобусе - это Китай, потому что его актуальная задача - провести реформу для того, чтобы перестроиться на внутренний рост. Для них понятно, что экспортная модель экономики, на которой они росли все предыдущие годы, практически не имеет перспективы. Уход от экспортной модели не уникален потому, что до Китая по этому пути прошла Южная Корея, до того Япония, а еще раньше Германия. Все когда-то были на этом пути и очень хорошо развили собственные экономики. Но когда-то надо переходить на внутренний спрос и сделать рост экономики более здоровым. Но для Китая переход с экспортной модели - это крайне рискованная вещь, потому что все страны, которые я до того называл, были не социалистическими или коммунистическими, это были рыночные экономики, той или иной степени зрелости, но в чем-то похожие друг на друга. Китай - это все еще отчасти командная экономика с коммунистической политической системой. Для них экономическая трансформация еще имеет и необходимую политическую составляющую, а это большие риски, потому что дестабилизация политической системы Китая очень рискованна. Поэтому я думаю, что Китай, при всем осознании необходимости реформ, будет испытывать большие трудности, неустойчивость в этом переходе, и это будет рождать риски для всего мира. Если у Китая получится и через несколько лет он совершит этот переход, откроется совершенно другая динамика развития мировой экономики. Китай будет наследником Америки, как мирового лидера. Китай будет локомотивом роста, предъявляющим спрос и Африке, и Латинской Америке, и России, и другим странам, и, соответственно, будет тащить за собой мировую экономику. Пока это не произошло, Америка и Европа могут валять дурака, откладывать болезненные реформы, санировать свои экономики в щадящем режиме и проводить достаточно авантюрную политику.
Александр: Скажите, пожалуйста, почему на фоне кризисных событий в Европенет социалистических, экономических учений, то есть не известных экономистам?И второе, если вы знакомы с работой Михаила Хазина об интеграции, что бы вы могли об этом сказать?
Леонид Вальдман: У меня ощущение, что марксизм - на марше. По западной литературе вижу, что эта тематика расширяется, и число монографий и статей, посвященных этой тематике, все больше. Это круг мыслей, к которому люди возвращаются. Сам я думаю, что с этим не связана какая-то большая перспектива, но вижу, что да, это захватывает многие головы. Маркс учил, что для того, чтобы дожить до социализма, нужно перерасти рынок. Переросли ли его? Я не уверен. На мой взгляд, то, о чем я не сказал в своей лекции, но про что я часто думаю, это то, что в определенном смысле то, что мы переживаем, - это последствия очень активного участия государства в экономической жизни, активизм и федерального правительства, и Конгресса, особенно Федеральной резервной системы в Америке. Я вижу, как это разрушает рыночные механизмы саморегулирования, поэтому мне кажется, что если этот кризис дойдет до конца, то вот этот активизм когда-то закончится. Может быть, то, что как раз возможности стимулировать экономику исчерпываются, может, это и будет тот фактор, который вернет через тяжелые потрясения возможность экономике саморегулироваться рыночным путем. Но тогда социализм еще дальше отодвинется в будущее.
Борис Долгин: То есть от госкапитализма - к свободному рынку?
Леонид Вальдман: А от свободного рынка - к социализму, если верить Марксу. Капитализм - это последняя стадия, за ней социализм.
Борис Долгин: Если сейчас мы имеем такое гипертрофированное государственное участие, которое мешает свободному рынку…
Леонид Вальдман: Это полугосударственный капитализм, а нужно, чтобы был нормальный рынок. Когда он исчерпает свои ресурсы, вот тогда будет простор для роста социалистических идей. Ну по крайней мере, так марксисты думают. По образованию и складу мышления я и вправду экономист. И как экономисту мне трудно быть большим любителем социалистических идей вот по какой причине. Капитализм, я продолжаю в это веровать почти религиозно, - это наиболее эффективный способ использования ресурсов. Социализм в этом уступает, но превосходит в распределении общественных благ. Он к этому имеет и склонности, вкус, и развитые механизмы, иногда доходящие до абсурда, но в этом его сила. И мне кажется, что место капитализму и социализму было, есть и будет всегда. Вопрос о пропорциях. Переехав в Америку и пожив там, я почувствовал, что совершаю какой-то сдвиг влево, но далеко влево не могу уйти, просто в силу своего экономического склада мышления. В социализме трудно найти эффективность, в капитализме трудно найти социальную меру. Надо их балансировать.
Борис Долгин: Второй вопрос был связан с Хазиным, причем Михаилом, а не Андреем, который у нас выступал здесь.
Леонид Вальдман: Я не очень хорошо знаком с работами Хазина. Конечно, имя на слуху. Что-то я читал, но не систематически, не успеваю.
Вопрос из зала: Возвращаясь к той фотографии, где молодой человек держит плакат «нас 99%». Прокомментируйте ее, там же еще плакатик, что-то такое про жирных.
Леонид Вальдман: Понятно, что когда людям плохо, они протестуют, и когда общественные блага распределяются сильно неровно, то желание как-то это поправить в данной ситуации должно нарастать.
Вопрос из зала: А сама цифра 99%?
Леонид Вальдман: Есть процент населения, который я сейчас не помню уже, каким процентом богатств американских владеет, но очень большим, близко к 60% всего, чем владеет Америка.
Вопрос из зала: 1% ?
Леонид Вальдман: Нет, не 1%, а первые 10%. Это очень много. И не то, чтобы я призывал делиться. Но мне просто кажется, это нарастающая опасность, для Америки очень несвойственная, потому что никогда в нее так еще сильно глубоко социалистические идеи не проникали. Это все-таки страна, где есть культура предпринимательства, есть развитое уважение к тем, кто берет на себя риски предпринимательства и много работает. Тем не менее, когда так неровно делится общественный пирог, риски возрастают.
Борис Долгин: Вы говорили о конце цикла, связанного с валютной системой. Если в нынешней ситуации валюты ничем не обеспечены фактически, существуют резервные валюты, иногда еще что-то, куда это может сдвигаться? Логическим перечислением с указанием вероятности.
Леонид Вальдман: Давайте посмотрим на это так. 40 лет назад Никсон сказал, что на золото больше не размениваем, за американским долларом стоит мощная американская экономика. Если вы доверяете, то можете держать свои сбережения в долларах. Не доверяете? Пожалуйста, держите в чем-то еще. И пока это было так, доллар очень высоко котировался. Но доллар, как и любая другая ценность, чем он реже, тем ценнее. Если вы прибавляете по триллиону долларов в год к тому, что еще недавно исчерпывалось цифрой 800 миллиардов, то редкость доллара куда-то девается. С редкостью должна деваться и ценность, поэтому чисто логически ценность доллара должна убывать, и, соответственно, склонность к сбережению доллара должна во времени падать. Понятно, что пока вы не видите никакой альтернативы, пока не вырисовывается никакая другая модель существования мировой валютной системы. По инерции продолжает тележка катиться. И если вы посмотрите на накопление валютных резервов, доллар продолжает увеличиваться на руках населения мира, хотя уже не так быстро, как это было до кризиса. На что это может поменяться? Либо это меняется на другую резервную валюту (я говорил о юанях, но при этом оговаривал, что юаню нужно пройти огромный путь, прежде он сможет заменить доллар не только как валюту лидирующей экономики, но и как валюту, за которой стоит глубоко эшелонированный финансовый рынок, коммерческое право, спокойствие инвесторов и прочее). Может быть, это не одна такая валюта, а некоторое количество валют.
Борис Долгин: Ну да, сейчас фактически корзины валют часто имеют.
Леонид Вальдман: Может быть, что-то еще, что было еще до азиатского кризиса. Это тогда накопление доллара приобрело особый характер. А до того и у Америки не было такого дефицита, и платежный баланс был совсем другой. Помните еще времена, когда Америка всем говорила: "Будете плохо себя вести, не дадим инвестиции". Теперь все дают инвестиции, Америка не является раздатчиком инвестиций. То есть, эта картинка относительно недавняя. Поэтому, как минимум, мы можем вернуться в ситуацию, которая была до азиатского кризиса, когда выраженные резервные валюты просто не существуют.
Почему нужно накапливать доллары на балансе центрального банка? Если это возрастающая ценность, то понятно, а если это убывающая ценность, то зачем?
Борис Долгин: А что накапливается?
Леонид Вальдман: Доллар. А что, на балансе у Федеральной резервной системы есть другие валюты? Ничего кроме доллара нет. И даже золота почти нет. Соединенное Королевство накапливает доллары? Нет, не накапливает. Можно жить без этого? Япония действительно накапливает, много. В Японии это был способ регулирования внешней торговли, а для Соединенного Королевства Великобритании - нет. Поэтому, оказывается, можно жить собственной валютой, не имея за спиной этой валюты долларов, как резервной валюты. Это возможно.
Борис Долгин: Если предполагать, что собственная валюта столь же крепка или несильно менее крепка, чем доллар.
Леонид Вальдман: Да, но вот крепость валюты - это нечто, измеряемое только силой экономики. Посмотрите, скажем, на швейцарский франк. Разве Швейцария большая экономика? Нет, конечно, но доверие швейцарскому франку очень большое, потому что это надежное средство сбережения, и потому что это глубокий финансовый рынок. Кстати говоря, воспользуюсь этой возможностью и еще дам пару цифр. Я говорил о монетарной агрессии Соединенных Штатов. Но посмотрите, как соотносится объем денежной массы с объемом американской экономики. Денежная масса стала 3.6 триллиона, а валовой национальный продукт 16.7 триллиона, то есть примерно четверть. А для Японии это соотношение составляет 50%, т.е. вдвое больше, чем соотносительный объем денежной массы Америки. А если вы посмотрите на швейцарский франк, то с удивлением обнаружите, что объем денежной массы Швейцарии относится к объему валового национального продукта Швейцарии как 85 к 100. Гораздо больше! Почему? Для швейцарцев это несчастный случай, это вынужденная необходимость скупать все евро, какие в Швейцарию привезут, для того, чтобы не дать подняться курсу швейцарского франка к евро, потому что это убивает конкурентоспособность всей швейцарской промышленности. Вот уж действительно, все относительно.
Вопрос из зала: Ежегодно повышает?
Леонид Вальдман: Нет, не ежегодно, я беру просто объем денежной массы Швейцарии и объем валового национального продукта Швейцарии.
Вопрос из зала: Она же постоянно покупает евро? Стерилизация денежной массы тоже есть?
Леонид Вальдман: Я рассказал только те цифры, которые знаю.
Борис Долгин: Спасибо большое, это было опять очень интересно.
Комментарии (1)