В. Кулагин
Почетный профессор МГИМО Владимир Кулагин – о новых «мидитрендах» мировой политики, сформировавшихся за годы глобального финансово-экономического кризиса.
Недавно прошедший в Давосе экономический форум стал своеобразным индикатором настроений мировой экономической и политической элиты: при всех оговорках глобальный кризис завершается – пора обратить основное внимание на то, что ожидает мир впереди и как выстраивать новую стратегию с учетом уроков прошлого, прорисовывающихся вызовов и возможностей будущего. Надо заметить, что в последние годы значительная интеллектуальная работа в этом направлении уже была проделана впрок международным научным и экспертным сообществами. Результаты этих дискуссий все больше привлекали внимание государственных органов долгосрочного планирования, становились предметом обсуждения в мировых СМИ.
Установился более-менее широкий консенсус относительно того, что основной мегатренд новейшего времени – глобализация – при всех своих недостатках выдержал бурю кризиса. Несмотря на довольно радикальные вмешательства государств в экономическую, прежде всего финансовую сферу, рыночные принципы остаются определяющими в парадигме функционирования подавляющей части мировой экономики. Выдержала эгоистические соблазны и существующая система регулирования многосторонней мировой торговли ВТО. Существенно возросшее социальное напряжение все же не привело к радикальному слому политико-государственных институтов ни в одной из стран мира. (Экономический кризис был одним из факторов феномена «арабской весны» и последних событий на Украине, но далеко не главным из них). Не стал экономический кризис и источником сколько-нибудь масштабных межгосударственных вооруженных конфликтов или гонки вооружений. Даже в годы кризиса продолжалось поступательное развитие технологий, особенно в сфере «цифровой революции», энергетики, фармацевтики, био- и нанотехнологий. Кризис вывел на новый уровень роль транснациональной общественности, негосударственных организаций, требующих их более активного участия в локальной и мировой политике.
Но столь же очевидно, что в годы кризиса сформировались новые или приобрели новую актуальность старые проблемы, вызовы и возможности – тенденции, имеющие среднесрочную перспективу. Их можно было бы обозначить как новые «мидитренды» мировой политики.
1. Одним из самых обсуждаемых является обозначившийся еще докризиса, но приобретший сегодня особую остроту мидитренд «вымывания» среднего класса, хронической, слабо реагирующей на экономический рост высокой безработицы, расширения разрыва между богатыми и малоимущими. Это явление имеет транснациональный масштаб, но прежде всего оно угрожает социальной, политической стабильности западных обществ, их традиционному культурно-цивилизационному укладу. Как ни странно, такая ситуация результат резкого повышения производительности труда, роботизации многих производств, переноса их, а следовательно, и рабочих мест в развивающиеся страны. Показательно, что президент Обама посвятил задаче восстановления среднего класса большую часть своего послания о положении в стране 2014 года. Ряд исследователей видят решение этого вызова в радикальном реформировании системы образования и переподготовки, адекватном стремительному развитию новых производственных технологий. Многие представители большого бизнеса понимают масштабность и потенциальную угрозу, в том числе и их позициям, в принципе готовы «делиться» с малоимущими, но предупреждают, что слишком радикальное перераспределение доходов может привести к сокращению инвестиций и замедлению темпов экономического роста. Рассматривается и вариант «реиндустрализации» – возвращения ряда производств с развивающихся рынков на Запад.
Одновременно кризис вызвал серьезные глобальные подвижки на идеологическом поле. В дополнение к культурно-цивилизационным расхождениям наметилось новое противоречие между либерализмом и консерватизмом. Последний завоевал дополнительные, часто радикальные позиции не только в развитом, но и в развивающемся мире, где он и раньше имел более глубокие корни. Это естественное следствие тягот кризиса, трудности адаптации к стремительному развитию технологий, изменению уклада жизни, появлению новых ценностей и угроз, наконец, серьезных просчетов отдельных правительств. Просвещенный консерватизм требует более постепенной эволюции, стабильности. Радикальная же его разновидность чревата политической реакцией, ксенофобией, отказом от прогресса. В этих условиях возрастает роль культурных элит, церквей. От нахождения нового баланса между либерализмом и консерватизмом в значительной степени зависят многие процессы внутренней и международной политики.
2. Наметившийся процесс после кризисного развития заставил внести коррективы в прогностическую картину мировой «геоэкономики». Позитивная в целом тенденция восстановления развитых экономик соседствует с существенным замедлением темпов роста «новых рынков», таких, например, как Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР, Турция и ряд других ранее быстро развивавшихся экономик. Речь пока идет не о сползании их в рецессию, но о замедлении темпов роста. Экономический «прилив» на Западе может несколько приостановить эту тенденцию, снять с мели некоторые корабли развивающихся экономик. Но, по мнению многих исследователей, новые развивающиеся рынки требуют внутренних радикальных и болезненных структурных реформ. Например, для Китая – это существенное дополнение экспортной модели моделью повышения внутреннего спроса.
Теряют актуальность и еще недавно доминировавшие методики линейных прогнозов, согласно которым, например, уже в ближайшее десятилетие Китай должен был бы превзойти США по экономической мощи, а страны БРИК – превратиться в новый полюс мировой экономики со всеми политическими, военными и идеологическими последствиями. Теперь все больше внимания уделяется не столько линейной экстраполяции темпов роста, сколько качественному содержанию сравниваемых экономик, накопленным за предыдущую историю инфраструктурным и человеческим потенциалам, инновационным технологическим возможностям. Ставится под сомнение и корректность комплементарной для развивающегося мира методики сравнений валовых внутренних продуктов по паритету покупательной способности, а не по обменным курсам валют. Одним словом, утверждения об экономическом закате Запада выглядят сегодня несколько преждевременными.
3. Сравнительно благополучный выход США из экономического кризиса и сохранение, даже укрепление их позиций по сравнению с другими центрами силы ставит вопрос о приоритетах внутренней и внешней политики этой державы. С одной стороны, назрел очевидный запрос на первоочередное занятие внутренними делами, на «перестройку» самого американского общества и государства – решение масштабных проблем воссоздания среднего класса, сокращения государственного долга, развития транспортной инфраструктуры, реформы образования и здравоохранения. Американское общество осознает, что американская модель участия в глобализации в нынешнем виде несет не только плюсы, но и ощутимые минусы, народ устал от тягот ведения длительных войн в Ираке и Афганистане.
Вновь возобновились дебаты о новой, посткризисной внешнеполитической стратегии США. Речь не идет о возвращении к изоляционизму. Значительная часть экспертов и ряд высокопоставленных чиновников выступают против возобновления характерного для нулевых годов курса на «лидерство-гегемонизм» с преимущественной опорой на военную силу. Сегодня все чаще звучат призывы к переходу к стратегии «лидерства из задних рядов» (leadership from behind) с преимущественной опорой на экономическую и иные составляющие «умной силы». Военная сила может применяться только избирательно, в крайних случаях, например, если Иран снова изменит курс относительно создания ядерного оружия или если «возвышение» Китая перестанет быть мирным. Рекомендуется завершить прямое участие американских вооруженных сил «на земле» в длительных по оценкам прогнозистов конфликтах на Большом Ближнем Востоке, оказывая содействие союзникам в регионе «из-за горизонта».
Правда, существует и другая точка зрения. Ряд американских экспертов и политиков (в основном, правого республиканского крыла, да и некоторые «ястребы» из демократов) считают, что страна не должна отказываться от «вдохновляющей» цели распространения демократии, использования подавляющего конвенционального военного преимущества. Снижение «наступательного градуса», по их мнению, не активизирует, а демобилизует союзников, будет служить дополнительным фактором ослабления глобальной управляемости.
4. Еще одним новым мидитрендом экономического взаимодействия мира является намечающаяся корректировка системы мировой торговли. Существующий тарифный режим ВТО в целом отвечает интересам большинства его участников. Но среди развитых стран растет недовольство тем, что ряд развивающихся стран злоупотребляет нетарифными преимуществами – чрезмерным субсидированием своих государственных предприятий, отдельных отраслей, сдерживанием заработной платы, бесплатным копированием передовых технологий, экономией на природоохранных технологиях, искусственным занижением курсов валют и т.п., что приводит к завышенной конкурентоспособности их товаров и услуг при равной высоте тарифов. Дохийский раунд ВТО, призванный постепенно выправлять эти перекосы, результатов пока не дает, в основном, из-за оппозиции развивающегося мира. Поэтому западные страны планируют создание и расширение зон свободной торговли между развитыми экономиками. Суть этой стратегии в том, чтобы, сохраняя общий таможенный уровень ВТО с развивающимися рынками, существенно снизить или упразднить тарифы в торговле с развитыми странами-участниками таких объединений. В качестве прообраза таких торговых объединений рассматривается НАФТА, отмечающая в этом году 20-летие своего довольно успешного функционирования. Сегодня речь идет о формировании Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства между США и ЕС, а также Транс-Тихоокеанского экономического партнерства с участием США, Японии, Канады, Австралии, ряда других развитых экономик региона и небольшого числа развивающихся экономик тихоокеанского побережья Латинской Америки. В последнем не предполагается участие Китая. Пекин может рассчитывать на членство в этой зоне только в случае принятия совместно с другими участниками унифицированных принципов отказа от защиты своего рынка вышеуказанными нетарифными мерами. ЕС ведет переговоры об учреждение подобной зоны с Японией.
Создание таких зон свободной торговли не противоречит принципам ВТО и не может существенно сократить торговые потоки между их участниками и не входящими в них экономиками в абсолютном выражении. Но товарообмен будет развиваться быстрее между участниками таких торговых зон. В этой связи уже звучит озабоченность относительно того, что не включенные в эти зоны экономики будут рассматривать их как враждебные торговые блоки, что режим ВТО распадается на две неравные части. Однако сторонники создания подобных зон свободной торговли утверждают, что такое развитие событий будет дополнительным стимулом для более быстрого сокращения нетарифных защитных мер развивающимися странами. Анализ вариантов ответного создания зон свободной торговли развивающимися экономиками показывает малую вероятность и низкую эффективность таких образований.
5. За ажиотажем кризисных потрясений длительное время вне поля внимания оставались процессы, которые привели к существенному изменению энергетической картины мира. В результате «сланцевой революции» Соединенным Штатам впервые за много десятилетий удалось существенно приблизиться к реализации задачи обеспечения своего производства собственными энергоресурсами. Поставки сжиженного природного газа, ранее направлявшиеся с Ближнего Востока и из Северной Африки в США, теперь перенацеливаются на Европу и Азию. В самой Европе, правда, со значительным временным лагом, а также в Китае прорабатываются планы подключения к сланцевому прорыву. Увеличивается добыча и экспорт иракской нефти. В случае достижения более длительного урегулирования и снятия санкций с Ирана иранская нефть дополнит поставки этого сырья на мировой рынок. Это не означает крушения баланса предложения и спроса на глобальном энергетическом рынке и резкого обрушения цен на энергоносители. Возобновление экономического роста, даже не такими высокими темпами, как до кризиса, несколько восстановит баланс спроса и предложения, хотя эксперты предсказывают тенденцию к снижению цен на газ и нефть в среднесрочной перспективе. Изменится и роль ОПЭК. Все конкретные последствия этого мидитренда, особенно для нефте- и газо-экспортирующих стран еще трудно предсказать, но очевидно, что в результате его развития параметры традиционной системы энергетической безопасности, как мы ее знали до кризиса, будут меняться.
6. Довольно противоречивыми сегодня представляются процессы, происходящие в ареале военно-политической безопасности. Все чаще высказывается мнение, что в «колоде» мирового взаимодействия карта «геоэкономики» «бьет» карту военной «геополитики». В условиях качественно возросшей взаимозависимости рынков, потоков инвестиций, технологий, осознания общности экономической судьбы мира, только укрепившегося во время глобального кризиса, взаимное экономическое сдерживание начинает играть ту же роль, которую играло ракетно-ядерное сдерживание в годы холодной войны. Любой вооруженный конфликт между крупными державами неизбежно приведет к взаимному закрытию рынков, бегству инвестиций, нарушению технологических потоков, в первую очередь для конфликтующих сторон с неизбежными катастрофическими последствиями для региональной, да и глобальной экономики.
Так, например, китайское руководство постоянно подчеркивает мирный характер своей стратегии «возвышения». Специалисты, концентрирующие внимание на военных вопросах, с тревогой указывают на рост военных расходов Китая, развертывание новых видов военно-морских вооружений, космических программ, временами ужесточение позиции относительно судьбы «спорных островов» в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях. На этом основании предлагается сместить центр тяжести американского военного присутствия с Большого Ближнего Востока в Тихоокеанский регион. Иногда даже упоминается идея создания «Тихоокеанского НАТО». В свою очередь, специалисты в области международных отношений более широкого профиля серьезно сомневаются в том, что Китай выберет более конфронтационный военный курс, рискуя продолжением экономического «возвышения». А перенесение центра тяжести нынешней внешнеполитической стратегии США с «вовлечения» Пекина в мировые дела на «сдерживание» его может иметь опасный провоцирующий эффект.
7. Изменяются подходы и к средствам ведения вооруженной борьбы. Например, все больше ставятся под сомнение утверждения о том, что в случае отрыва одной державы от другой, например, Соединенных Штатов или России, в области стратегических ракетно-ядерных вооружений та, что получит такое преимущество, обязательно использует его в политической и экономической области. Китай, существенно отстающий по этим вооружениям от двух супердержав, занял одну из лидирующих и влиятельных позиций в комплексе мировой политики в первую очередь благодаря своим экономическим достижениям, и вряд ли на него можно оказать давление ракетно-ядерным превосходством. Наличие или отсутствие ядерного оружия у одной из сторон, по существу, не сказывается на конвенциональных вооруженных конфликтах, когда одной из воюющих сторон является ядерная держава. Обладание ядерным оружием может иметь определенное сдерживающее воздействие, когда конвенциональный конфликт грозит столкновением ядерных держав, поддерживающих противоборствующие в нем стороны. Вполне вероятно, что в случае долгосрочной нормализации отношений с Ираном несколько снизится и острота проблемы стратегической противоракетной обороны (ПРО), по крайней мере, на европейском направлении.
8. Другой особенностью сегодняшнего состояния комплекса военно-политической безопасности является осознание снижения эффективности военной силы в условиях ассиметричной вооруженной борьбы. Как правило, даже подавляющее военно-техническое и численное превосходство государственных вооруженных сил, особенно иностранных, не гарантирует окончательной победы над вооруженными формированиями, ведущими ассиметричную, партизанскую с элементами терроризма борьбу «не по правилам», особенно если у них сохраняется поддержка со стороны населения. Даже в случае формальной военной победы в традиционном понимании, как показала практика, требуются колоссальные средства по созданию новой государственности, политической системы, изменения ментальности населения. Примеры Ирака, Афганистана привели к окончательному осознанию бесперспективности вмешательства с целью изменения режимов, да и господствовавшей недавно стратегии «построения наций» заново.
Такое снижение эффективности возможного силового «принуждения к миру» происходит параллельно с новой вспышкой внутренних конфликтов различной степени интенсивности – от полномасштабной гражданской войны в Сирии, применения оружия в Киеве и Центральноафриканской республике до крупных беспорядков в Венесуэле, Таиланде, Турции, Бразилии, тлеющих очагов конфликтности, сохранившихся в странах, переживших «арабскую весну». Можно предположить, что угроза возникновения таких конфликтов будет возрастать по мере ухудшения экономической ситуации, особенно в тех странах, где еще недавно работали обнадеживающе высокие темпы экономического роста.
На повестке дня стоит задача выработать обновленную формулу урегулирования нового поколения внутренних конфликтов. Сегодня они поддаются лишь частичному внешнему воздействию, преимущественно дистанционному, экономическому, дипломатическому, желательно получившему легитимацию со стороны ООН или авторитетных региональных организаций.
9. Изменяются и подходы к стратегии борьбы с международным терроризмом. Надежды на относительно быстрое «наступательное» подавление этого феномена путем крупномасштабных воинских операций вторжения в мусульманские страны против инфраструктуры и лидеров международного терроризма оправдались лишь частично. Разгром ядра «Аль-Каиды», уничтожение Бен Ладена и его ближайших соратников дало определенный результат. Но одновременно это привело к автономизации террористических формирований в Пакистане, Ираке, на Аравийском полуострове, некоторому оживлению «самодеятельной» активности сторонников экстремального исламизма в США, Европе, России. «Арабская весна», наряду с позитивными последствиями, дала дополнительный толчок развитию экстремизма и терроризма в Ливии, Египте, Сирии. Высказываются опасения, что после вывода иностранных войск из Афганистана может начаться широкое проникновение экстремистов в страны Центральной Азии. Опыт первого десятилетия этого противостояния показывает, что борьба с терроризмом силами в основном западных вооруженных сил на территориях мусульманских государств нередко приводит к обратному эффекту – росту поддержки экстремистов против «иностранных оккупантов». Одновременно сокращается поддержка таких операций со стороны населения западных государств, несущих основное бремя такой борьбы. Неизбежно нарастают противоречия относительно подобной стратегии даже среди союзников по контртеррористической коалиции.
С учетом бурных процессов в регионе Большого Ближнего Востока, порожденных «арабской весной», выхода на передний план общерегиональной оси конфронтации между суннитами и шиитами, а также наметившегося военного дистанцирования стран Запада от этого региона, ряд специалистов по контртеррору все чаще говорят о необходимости «исламизации» борьбы с терроризмом – усилении непосредственной роли мусульманских государств региона при оказании им «дистанционной» помощи со стороны западных участников антитеррористической коалиции. При этом предлагается продолжить развитие «оборонительной» составляющей антитеррористической борьбы – мероприятий по перехвату зарубежных террористов на своих национальных границах и противодействию террористической деятельности своих граждан внутри стран.
Что касается разведывательной деятельности, в частности, перехвата телефонных и электронных сообщений своих и иностранных граждан, которую ведут далеко не одни Соединенные Штаты, то специалисты считают, что без этого эффективность борьбы с международным и локальным терроризмом резко снизится. По их мнению, усилия демократических стран должны быть нацелены на то, чтобы такое прослушивание было законодательно более строго ограничено необходимостью борьбы с терроризмом, а не использовалось для других внутриполитических, хозяйственных и иных целей. Что касается применения средств перехвата для подслушивания союзников и противников, то это, считают они, качественно иная сфера традиционной межгосударственной деятельности, которая должна регулироваться (если это возможно) как самостоятельная проблема, отдельная от задач борьбы с терроризмом.
10. Наконец, по-новому форматируется проблема «глобального управления». Параллельно с нарастанием плотности ведущих глобальных процессов происходит автономизация их специфических проявлений в различных регионах мира и по отдельным предметным областям. Все чаще проблемы внутренней политики отдельных государств взламывают национальные границы и становятся острыми международными проблемами. Информационная революция существенно повысила потенциал мобилизации общественности против несправедливых по ее мнению режимов и устаревших институтов, но не привела к повышению эффективности усилий по созданию новых. Все чаще для решения возникающих проблем мировому сообществу приходится импровизировать и создавать новые переговорные площадки и институты различной степени эффективности. Все чаще одни исследователи говорят о торжестве «многополюсного» или «многоцентричного» мира, а другие – о разрастании глобального управленческого «хаоса», или «анархии». Привлекательной представляется теория «сетевой дипломатии» глобального управления, но она еще недостаточно проработана и опробирована на практике.
Ряд отмеченных выше мидитрендов после кризисного мира еще недостаточно устойчив и необязательно поддается линейному прогнозу. Их реализация на практике зависит от конкретных действий правительств, государственных и общественных организаций. Но именно эти мидитренды могут стать фокусными точками переформатирования взаимодействия после кризисного мира в среднесрочной перспективе.
Комментарии (0)