Статья первая
КОРПОРАЦИЯ МОНСТРОВ
Алан Гринспен, один из ведущих либеральных экономистов мира, возглавлявший почти двадцать лет (1987-2006) Федеральную резервную систему США, в своей книге «Эпоха потрясений» (2007 год) начал главу о России с эпизода своей встречи в МВФ с Андреем Илларионовым (в то время советником президента по экономическим вопросам). Последний обратился к Гринспену с вопросом: «Не хотите ли во время своего следующего визита в Москву встретиться со мной и моими друзьями и поговорить об Айн Рэнд?». «Сказать, что я был поражен – значит не сказать ничего, – пишет Гринспен. – Рэнд была ярой сторонницей свободного рыночного капитализма и заклятым врагом коммунизма, и интерес к ее идеям в узком кругу российских интеллектуалов, облеченных властью, просто ошеломил меня». Не просто интерес – несколькими годами ранее на презентации русского перевода одной из книг этой американской писательницы г-н Илларионов назвал ее своим кумиром и одним из величайших философов XX века. Вот что писала об этом газета The Moscow Times в апреле 2000-го года: «Андрей Илларионов надеется, что под влияние идей Рэнд попадет вся Россия», «Издатели и переводчики книги хотят попытаться убедить Министерство образования включить изучение работ Рэнд в обязательную школьную программу».
Хиллари Клинтон говорила об Айн Рэнд, что для нее это образец для подражания. Рэнд приглашали на инаугурации американских президентов, а тиражи ее книг о сущности капитализма уступали в США только Библии. Эмигрантка из России Алиса Розенбаум, писавшая под псевдонимом Айн Рэнд, стала иконой неолиберализма и одним из его важнейших теоретиков не просто как направления экономики, но как философии, претендующей на единственную истину в мировых масштабах. Сегодня, когда под флагами этой истины действительно начинаются уже «новые крестовые походы», особенно интересно внимательно всмотреться в ее первоисточники. В отличие от благостных рассуждений отечественных либералов, аккуратного молчания политиков и крупных бизнесменов, делающих на либерализации свой «профит», там мы можем увидеть истинное лицо этой философии безо всякой мишуры.
КУЗНЕЦЫ СВОЕГО СЧАСТЬЯ
Идеи Рэнд, которые, по данным исследования Библиотеки Конгресса США, оказали на американцев в XX веке влияние, уступающее лишь Библии, в комментариях не нуждаются:
«Торговец – вот символ взаимоотношений между разумными людьми, нравственный символ уважения к человеку. Мы, живущие ценностями, а не грабежом, – торговцы по сути и духу. Торговец – это человек, зарабатывающий то, что ему достается, не дающий и не берущий незаработанного. Торговец не ждет, что кто-то заплатит за его неудачи, не просит, чтобы его любили за его недостатки. Торговец не растрачивает себя физически на жертвы, а духовно на милостыню. (…) Торговец – символ справедливости».
«Не существует "права на работу" – существует только право на свободную торговлю, а именно: право человека начать работу, если другой человек решит его нанять. Не существует "права на жилище", существует только право на свободную торговлю: право построить или купить дом. Не существует "права на справедливую оплату или справедливую цену", если никто не хочет ее платить, не хочет нанимать человека или покупать его товар. Не существует прав потребителей на молоко, туфли, кино или шампанское, если никто не захочет производить эти товары (есть только право самому начать их изготовление). Не существует прав особых групп, не существует прав фермеров, рабочих, бизнесменов, служащих, нанимателей, прав стариков, молодых и еще не родившихся. Право собственности и право на свободную торговлю – единственные экономические права человека»
«Считается, что свободный рынок несправедлив как к гению, так и к обычному человеку. Первое возражение обычно формулируется в виде вопроса: «Как Элвис Пресли мог зарабатывать больше, чем Эйнштейн?» Ответ на это прост: люди работают, чтобы жить и наслаждаться жизнью, и если Элвис Пресли для многих представляет ценность, они имеют право тратить свои деньги на свои удовольствия».
«Веками битва за мораль шла между теми, кто утверждал, что наша жизнь принадлежит Богу, что благо – это самоотречение ради призрачного рая, и теми, кто проповедовал, что благо – это самоотречение ради убогих на земле. И никто не сказал, что жизнь принадлежит вам и благо состоит в том, чтобы прожить ее».
«Либо новая мораль, основанная на рациональной личной выгоде, и как следствие – свобода, справедливость, прогресс и счастье человека на земле. Либо – старая мораль альтруизма, и как следствие – рабство, насилие, непрекращающийся террор и печи для жертвоприношений».
«Единственная моральная цель человека – его собственное счастье».
Логическим выводом из всей этой феерии «объективизма» – именно так Рэнд назвала свою философию – становится объявление капитализма самой моральной системой жизни в истории человечества, поскольку морально только то, что защищает стремление к личной выгоде.
ОПРАВДАНИЕ КАПИТАЛИЗМА
Сам Алан Гринспен писал о Рэнд, «кружок» которой он посещал не один год: «Именно она убедила меня долгими разговорами и ночными спорами, что капитализм не только эффективен и практичен, но морален». В этой фразе есть над чем задуматься. Гринспен никогда не был человеком левых, или сколько-нибудь социалистических убеждений. В 40-е годы, учась в School of Commerce, Accounts and Finance при Нью-Йоркском университете, когда все вокруг почти поголовно были поклонниками идей Кейнса о госрегулировании экономики, и мало кто сомневался в правильности рузвельтовского «Нового курса», Гринспен, как он пишет в своей автобиографии, эти взгляды не разделял. Во времена менее давние он был архитектором неолиберальных экономических схем эпохи Рейгана и Буша-старшего. К чему оправдания?
И все же именно их мы слышим. Да, капитализм – система жесткая, но необходимая. «Капитализм порождает противоречия внутри нас. В каждом человеке живет агрессивный предприниматель и безынициативное существо, для которого предпочтительна менее конкурентная экономическая среда, где все получают одинаковый доход». Конкуренция же «заставляет совершенствоваться». «Идея капитализма – созидательное разрушение, отказ от старых технологий в пользу новых», «Чем больше государство ограждает от конкуренции, тем сильнее снижает уровень жизни народа».
Гринспен упрекает европейских интеллектуалов в их предвзято-презрительном отношении к неолиберальным идеям. Он цитирует премьера Франции Эдуарда Баладюра: «Что такое рынок? Это закон джунглей, закон природы. Что такое цивилизация? Это борьба против природы» и возражает – но ведь экономический рост, построенный на законе джунглей, позволяет повысить продолжительность жизни, сделать доступной медицину, развивать систему образования и улучшать условия работы.
Россия прямо сейчас испытывает все это на себе – только со знаком минус. И вновь Гринспен приводит аргументы, что в таких странах как Россия, в регионе СНГ, Латинской Америке некий идеальный честный капитализм не срабатывает, потому что не соблюдаются законы и недостаточно защищаются права собственности. Но полагать, что человек, двадцать лет бывший одной из ключевых фигур в мировой финансовой системе, так наивен и не знает истинных правил игры, совершенно не приходится.
В своей последней книге 80-летний гуру свободной экономики очень хотел убедить читателей именно в том, в чем его самого – тогда еще начинающего экономиста – когда-то вроде бы убедила Айн Рэнд. В том, что эта самая свободная экономика не просто удобна, или дает наилучший результат с точки зрения прогресса и благосостояния, но и моральна, и несет людям благо. Хотя, если бы Алан Гринспен был действительно последовательным «объективистом», последнее обстоятельство его бы весьма мало волновало. Ведь как писала его учитель и кумир: «Вы спросите, какие у меня моральные обязанности перед человечеством? Никаких, только обязанности перед самим собой».
АРИСТОТЕЛЬ И ДЕТИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
«Айн Рэнд дает людям основополагающую философию жизни, философию, основанную на разуме. Эта философия учит каждого человека тому, что у него есть моральное право жить не ради других, а ради собственного счастья», – говорил Питер Шварц, глава Института Айн Рэнд. Откуда же взялся такой интересный «эгоистический» разум? Утверждается, что основоположником этой идеи был … Аристотель.
Великий философ античности действительно заложил основы европейской логики и рационализма. Но рассказывать о том, что из этого следует идеал «человека-торговца» и стремления к неограниченному богатству, просто смешно. Аристократическая культура античности с презрением отвергала подобные мотивы. Именно Аристотель известен как предтеча теории среднего класса – он утверждал, что устойчиво только то государство, где богатство распределено между гражданами без «перекосов» в сторону излишне богатых и слишком бедных. Главной добродетелью философ считал умеренность. Именно Аристотель назвал человека «общественным животным», подчеркивая, что человек несет в себе инстинктивное стремление к совместной жизни, и что жизнь человека вне общества невозможна: «Никто не согласился бы владеть всеми благами мира, если ему не с кем поделиться ими».
В качестве идеала в обществе стремящихся к личному счастью мы видим некоего энергичного, рационального и успешного победителя в конкурентной борьбе. Но такая фигура в действительности никогда не была идеалом в традиционной европейской культуре. Даже если «вычесть» из нее все, связанное с христианством. Просвещенный эстет-интеллектуал, европейский элитартный идеал XX века, скорее похож на портрет «величавого» – так Аристотель называл наиболее совершенного человека: «Итак, величавый проявляет себя прежде всего в отношении к чести; вместе с тем и в отношении к богатству, и к власти государя, и вообще ко всякой удаче и неудаче он, как бы там ни было, будет вести себя умеренно и не будет ни чрезмерно радоваться удачам, ни чрезмерно страдать от неудач, ведь даже к чести он не относится как к чему-то величайшему… И тот, кто величав, не подвергает себя опасности ради пустяков и не любит самой по себе опасности, потому что вообще чтит очень немногое. Но во имя великого он подвергает себя опасности и в решительный миг не боится за свою жизнь, полагая, что недостойно любой ценой оставаться в живых. <...> Он способен оказывать благодеяния, но стыдится принимать их… Признак величавого – не нуждаться никогда и ни в чем или крайне редко, но в то же время охотно оказывать услуги. И тот, кто величав, склонен владеть прекрасными и невыгодными вещами, а не выгодными и для чего-либо полезными…»
Трудно представить себе портрет существа, более далекого от теории разумного эгоизма. Пожалуй, даже столь ненавидимые Рэнд и ее поклонниками коммунисты – с их борьбой трудящихся против своих цепей и типами человека-творца и титана духа – оказываются менее далекими от типа деятельного сверхчеловека, нежели античный идеал разумного философа-созерцателя.
ДВОЙНОЙ ОБМАН
Формально главной мишенью и врагом либеральной философии является коммунизм и социализм – общество, ставящее общее благо и справедливость выше частных интересов и не признающее эксплуатации по праву силы и денег. Рэнд обвиняла социалистов в мистицизме, коллективизме и альтруизме, в том, что они отрицают разум и стремление к деятельному созиданию. Подобные «передерги» можно простить частному лицу – на глазах которого происходили революции и гражданская война в России, и имеющему личные счеты с обидчиками. Но не исследователю, да еще и называющему себя «объективистом». Если посмотреть на реальные идеалы СССР времен индустриализации, там скорее обнаружится воспевание человека-титана, покорителя природы, индустриального строителя, того самого рационального деятеля. Те же самые люди, которые обвиняют советскую систему в жестокости по отношению к нелояльным гражданам, тут же упрекают ее в противоположных качествах – излишнем альтруизме, жертвенности и заботе о благе ближнего. «Империю зла» упрекают в том, что она излишне добрая?! Очевидно, что социалистические идеалы и реалии СССР были весьма далеки от жертвенности и всепрощения. А провозглашает их своими целями совсем другая система – христианство.
Итак, происходит «двойной» обман. Во-первых, утверждается, что творчество, созидание и активная деятельность – удел лишь разумных эгоистов в конкурентной среде. «Всеми своими познаниями и достижениями человечество обязано труду и непоколебимой цельности упорных новаторов. Если бы не они, оно давно бы вымерло». Безусловно. Но весьма сомнительно, что мотивы этих новаторов были на уровне «ты – мне, я – тебе». Сама история прогресса в науке и история технических достижений – будь то в античные времена, в эпоху Возрождения, в век Просвещения, да и в новейшее время, включая и советский период, – не дает оснований для подобного редукционистского взгляда на мотивы научного познания и технического творчества. Совершенно невозможно представить себе Галилея, Лейбница или Циолковского с рассуждениями о том, что научные открытия и философия нужны лишь в том случае, если за них кто-то будет платить деньги на свободном рынке. Однако вновь и вновь общечеловеческое стремление к изучению и созданию нового, развитию и знаниям приватизируется каким-то одним общественным устройством.
Вторая глобальная ложь этой теории в том, что якобы главный враг на пути к счастью – это мистическая вера в добро и справедливость для всех, забота о ближнем, и идеал равенства и братства, препятствующий здоровой конкуренции, якобы максимально пропагандируемый левыми, а на самом деле – христианством. Именно христианский идеал человека, «самоотречение ради убогих», как определяла его Рэнд – подлинная мишень неолиберальной философии, тогда как левые идеи – лишь в той степени, в какой они сами несут в себе черты этого идеала.
«Дикарским мистицизмом» считала Рэнд – и несомненно считают ее поклонники сегодня – любую религию, философию или мировоззрение, которое ставит перед человеком цели, превосходящие личный комфорт – будь то религиозное служение, уход от мира или даже просто банальное желание помочь тем, кто слабее. В 1967 году Рэнд написала «Реквием по человеку» – так она назвала энциклику папы Павла VI «Populorum Progressio» («О развитии народов»).
В своей энциклике Павел VI писал об индустриальной революции: «Однако к несчастью, в этих новых условиях была создана система, которая рассматривает прибыль как основной стимул экономического прогресса, конкуренцию – как первейший закон экономики, а частную собственность средств производства – как абсолютное право, которое не приемлет ни ограничений, ни долга перед обществом... не имеет ограничений и не подразумевает общественных обязанностей. (…) С первых же страниц Писание учит нас, что все сотворенное – для человека, и он должен развивать все это разумными усилиями и совершенствовать своим трудом, так сказать, в свою пользу. Если мир сотворен для того, чтобы предоставить каждому человеку средства к существованию и орудия, дающие возможность развиваться, то у каждого человека есть право обрести в мире то, что ему необходимо. Об этом напоминает последний Собор: "Бог предназначил землю и все, что на ней, для каждого человека и каждого народа. Тем самым, если все следуют правде и милости, они должны иметь в разумном изобилии сотворенные блага". Все другие права, включая и право на собственность, и право свободной торговли, должны подчиняться этому принципу (…) Личная инициатива и свободная игра в конкуренции никогда не могли обеспечить успешного развития. Мы должны, по мере возможности, стремиться не допускать еще большего обогащения богатых и главенства сильных, когда нищие остаются в нищете, а угнетенные – в рабстве».
В своей критике идей папской энциклики Айн Рэнд пафосно-сокрушительна. «Моралью самоуничтожения», созданной для того, чтобы «наказать человека за успех, которого он добился, подорвать его уверенность в себе, искалечить его независимость, отравить наслаждение жизнью, кастрировать гордость, остановить самоуважение и парализовать мозг, чтобы сокрушить цивилизованный мир и цивилизацию как таковую» объявляет все это рыночный «объективизм». Честно говоря, не всякий учебник по научному атеизму в «тоталитарном СССР» мог похвастаться такой страстной ненавистью к религии «рабства».
Родители Айн Рэнд умерли от голода в блокадном Ленинграде, став жертвами нацистов, – которые, как известно, очень уважали теорию сверхчеловека, отринувшего замшелую мораль сострадания к слабым. Это обстоятельство, тем не менее, нисколько не помешало ей одновременно осуждать Гитлера и при этом проповедовать столь любимые им теории.
Двойная мораль вообще всюду будет спутником теорий либерального рынка. Так, ирония судьбы в том, что именно сегодня под столь ненавидимым Рэнд лозунгом о праве «всех» на ресурсы суверенной страны ее последователями ведутся войны и с легкостью отдаются в жертву тысячи людей – как своих, так и чужих граждан. Правила будут установлены для остальных, а те, кто правила диктует, от них вполне свободны. До такой степени, что некоторые экономисты считают сегодня неолиберальную модель завуалированным возвратом к эре неконтролируемого накопления капитала – за счет прямого насилия, а вовсе не благостной конкуренции адамосмитовских пекарей.
ПРИСВОЕНИЕ СВОБОДЫ
Но главный обман либеральной экономической теории состоит в присвоении свободы. Понятие свободы низведено до свободы торговать, человек – до набора продаваемых и покупаемых свойств, а демократия – до обслуживания корпоративных финансовых потоков. Милтон Фридман писал, что поскольку сущностью демократии является получение прибыли, то любое ограничивающее рынок правительство является антидемократическим – неважно какую поддержку эти идеи имеют у населения. Пусть хоть 100% голосует против рынка на честных выборах – это не демократия. Подобно королю-Солнце (но тот, по крайней мере, был законным абсолютным монархом) г-н Фридман и вслед за ним остальные поклонники этих идей, не стесняясь, заявляют: «Демократия – это я». Отсюда и правильная экономика только та, которая обеспечивает прибыль «нам». А вовсе не всем.
Но экономики мало. Подобно Рэнд, которая объявляла нерегулируемый капитализм не просто эффективной, но самой моральной системой, неолиберальная идея лишь прикрывает экономическими рассуждениями о честной конкуренции, частной собственности и свободной торговле гораздо более важную мысль. «Моральное оправдание капитализма заключается не в альтруистическом утверждении, что капитализм представляет собой наилучший способ достижения всеобщего блага. Да, капитализм выполняет эту задачу – если это выражение вообще имеет смысл, но это лишь второстепенная задача. Моральное оправдание капитализма заключается в том, что это единственная система, соответствующая рациональной природе человека», – писала Рэнд. И сегодняшний вопрос о пути развития экономики как в России, так и в мире – это не вопрос хозяйственного устройства – тут возможна вполне здоровая конструктивная дискуссия о соотношении свободных рынков и госрегулирования, балансе здоровой конкуренции и социальных гарантий – а вопрос о природе человека.
«Неолиберализм, согласно которому рыночный обмен является основой для "целостной системы этических норм, достаточной для регулирования всех человеческих действий, которая заменила собой все предшествующие этические нормы", признает ведущими контрактные отношения в условиях рынка», – пишет Дэвид Харви в «Краткой истории неолиберализма». Заменить собой все предшествующие этические нормы и присвоить себе понятия «свобода», «развитие», «демократия», и не допустить их трактовки на основе любой «неторговой» этики – будь то аристократический эстетизм, социализм, христианство и что угодно еще – вот главная, стратегическая цель этой системы.
Неолиберализм как он есть. Статья вторая.
ОТНЯТЬ И НЕ ДЕЛИТЬ.
В прошедшем марте Россия в очередной раз отличилась в соревнованиях «Кто богаче?» – Москва обошла Нью-Йорк и стала первым городом мира по числу проживающих здесь миллиардеров, согласно ежегодному рейтингу Forbes. В российской столице проживают 79 долларовых миллиардеров (за год их число увеличилось на 21 человека), тогда как в крупнейшем городе США – лишь 58. Треть капиталов, принадлежащим самым богатым людям Европы, сосредоточена в Москве. Общее состояние богатейших людей планеты поразительным образом резко возросло, несмотря ни на какие экономические кризисы – в прошлом году оно составляло 3,6 трлн долларов, а в этом – уже 4,5 трлн.
2000-е годы дали российскому среднему классу – хотя можно спорить о его границах и наличии как таковом – ощущение потребительского благополучия. Даже кризис, серьезно ударивший по многим в виде сокращения зарплат, воспринимался как временная трудность на ровной дороге постоянного роста этого благополучия. Сейчас, с ростом цен на многие товары, ощущение безоблачного материального достатка испытывают все меньше людей. Особенно неуютно себя чувствуют те, кто связан ипотечным кредитом. Что уж говорить о тех миллионах россиян, которых даже с натяжкой ни к какому среднему классу отнести нельзя.
А миллиардеров вокруг нас – все больше. Что только лишний раз подтверждает – экономические кризисы, помимо прочего, являются инструментом серьезного перераспределения активов по принципу «богатые богатеют, бедные – беднеют».
НОВЫЕ ЭКСПРОПРИАТОРЫ
«Наши миллиардеры», что отмечают и сами аналитики Forbes, заработали свои состояния «на металлах, горнодобывающей промышленности, нефти и газе». Что в глазах большей части населения России, к несчастью, никогда не сделает их капиталы и места в этих рейтингах морально легитимными (в отличие, например, от отношения к бизнесменам среднего и малого бизнеса). Несмотря на свою весьма малую осведомленность в вопросах экономики и бизнеса, население знает точно – эти люди просто удачно забрали чужое. Да, якобы ничье, государственное, неэффективно управляемое. Уже 20 лет ежедневно слышны рассказы о правильности приватизации и необратимости нашего свободного рыночного пути, о благородстве честной конкуренции. А народ не верит. Потому что не ежедневный предпринимательский труд, не строительство с нуля новых заводов, и не новые технологии привели наших бизнесменов в списки Forbes. Так же как и прочие «дети» других революций – хотя такой преемственности они никогда не признают – они просто взяли то, что могли взять у прежних владельцев, уже не способных защититься.
Американский социолог и исследователь Дэвид Харви писал, что основным ощутимым достижением неолиберализма было перераспределение, а не создание нового богатства и доходов. Он назвал этот механизм «накопление путем лишения прав собственности».
Заметим, что, называя главным грехом всех революций экспроприацию и посягательство на неприкосновенную собственность – будь то собственность аристократии, зажиточной буржуазии и вообще любая другая частная собственность, – приверженцы неолиберальных идей с легкостью проделывают то же самое с госсобственностью во время приватизации. Вдумаемся в само понятие «эффективный собственник». То есть, если собственник неэффективен в рамках определенного понимания «эффективности», у кого-то появляется право отобрать эту собственность в пользу более эффективного. Но чем тогда нынешний успешный предприниматель, выселяющий какое-нибудь заводское общежитие, чтоб устроить в нем торговый центр, отличается от военного комиссара, заселяющего жителей бараков в освободившийся графский дворец, – с точки зрения последнего все эти танцевальные залы и гостиные тоже очень неэффективно использовались предыдущим собственником, сколько места пропадало зря! И то яростное отмежевание от практики предыдущих переделов собственности, имевших место в истории, становится вполне понятным – потому что если мы просто поступили так же, по праву силы, которая сегодня есть у нас, а вовсе не потому, что за нами стоит некая безальтернативная правда жизни, то это значит, что мы не уникальны, а даже банальны. И более того, завтра придут следующие – отбирать уже у нас.
Сакрализация нынешнего передела собственности под лозунгами глобализации в масштабах всего мира является инструментом моральной защиты этого передела. Не зря неолиберализм поднял на знамена упомянутые в нашей первой статье цикла (см. «Корпорация монстров») идеи Айн Рэнд или Милтона Фридмана – подобно несостоявшемуся фукуямовскому «концу истории» нынешние экономические схемы хотят изобразить финальным перераспределением активов или, в крайнем случае, предпоследним актом перед финальным переделом, повторяя уже который десяток лет слова Тэтчер о том что «There is no alternative» – альтернативы нет.
И как мы уже писали в прошлой статье, для легитимизации вполне обычного – и, как показывает опыт истории, скорее всего, отнюдь не последнего – передела ресурсов, используется риторика свободы. Но ее же используют и при любых других революциях и прочих переделах: все идут «брать свое» под лозунгом борьбы против тирании – просто для одних это тирания государства, для других – монархии, для третьих – буржуазии, а для кого-то – тирания черни и «быдла».
ПРИЕМЫ НАКОПЛЕНИЯ
Английский поэт XIX века Мэтью Арнольд говорил, что свобода – это прекрасная лошадь, но куда вы собираетесь на ней поехать? Лошадь неолиберальной экономической свободы успешно везет своих хозяев, а с ними и безальтернативно всех остальных, в сторону общества максимального неравенства. И все еще очень доброжелательно настроены по отношению к этой схеме, если мы полагаем такое неравенство естественным следствием нынешних схем. При более пессимистичном взгляде смело можно признать его не следствием – а целью. Потому что если Дэвид Харви и другие критики неолиберализма правы в своих догадках – то мы имеем дело уже даже не с переделом собственности или капиталов, а с переделом власти: «Я интерпретирую это слово [неолиберализм] как классовый проект, замаскированный массой разнообразной неолиберальной риторики об индивидуальной свободе, персональной ответственности, приватизации и свободном рынке. Все это было предназначено для реставрации и консолидации власти класса, а в этом отношении неолиберальный проект добился большого успеха».
Под лозунгами постиндустриального мира знаний и профессиональной реализации на свободном рынке мы по факту уже получили рядом со стеклянными небоскребами новое средневековье в виде безграмотных и полудиких гастарбайтеров, экономической и культурной деградации целых регионов – как вокруг России, так и в ее глубинке – до состояния, когда человек теряет человеческий облик.
Те же контрасты скрываются и в экономике. О какой честной конкуренции можно говорить, когда российская приватизация шла под звуки выстрелов, когда одни «эффективные собственники» избавлялись от других, менее удачливых. Маркс писал, что эпоха первоначального накопления капитала характеризуется «примитивными» и «первобытными» приемами накопления богатства. Здесь можно добавить – на всех уровнях. Кто-то «накапливал» с помощью залоговых аукционов огромные заводы, кто-то – палатки у метро, «черные риэлторы» экспроприировали квартиры одиноких стариков и инвалидов, избавляясь от ненужного «обременения». Безусловно, были и есть предприниматели, создающие новое богатство. Но в основе нынешней системы лежит нерегулируемый захват чужого, произведенный без всяких правил – и в отличие от революций, когда «бедные» шли отбирать у «богатых», никаких, даже иллюзорных моральных оправданий на этот раз не было. И он продолжается – пусть и не в таких диких формах.
БЕДНЫЕ СПОНСИРУЮТ БОГАТЫХ
Но может быть Россия просто такая страна, что хорошие правила привели к нехорошим результатам? Писал же Алан Гринспен, что Россия – типичный пример того, как порочная система невыполнения законов и коррупции искажает правильную идею свободного рынка? Однако примеры других стран, «осчастливленных» либеральными реформами, не позволяют с этим согласиться.
Еще на заре перехода экономик США и Великобритании на неолиберальные рельсы, в начале 80-х годов, под «невидимую руку рынка» попала Мексика: ее долги, возникшие вследствие новых финансовых правил, введенных США, согласились списать взамен на структурные реформы – сокращение социальных расходов, слабое трудовое законодательство и приватизация. Потом МВФ еще неоднократно проделывал подобные процедуры с развивающимися странами. «Пример Мексики показал наличие одного ключевого различия между либерализмом и неолиберализмом: при первом кредиторы несут убытки, возникающие вследствие плохих инвестиционных решений, тогда как при последнем заемщиков заставляют государственными и международными силами взять на себя издержки, связанные с выплатой долга, независимо от последствий для жизни и благосостояния местного населения. Если для этого требовалась продажа по дешевке активов иностранным компаниям, то так и делалось. С этими нововведениями на финансовых рынках на глобальном уровне система неолиберализма, по сути, приняла свою окончательную форму», – пишет Харви.
Сегодня можно сказать, что итогом действий МВФ практически во всех «переходных экономиках» стал переход собственности к новым владельцам. Так произошло в Ираке – когда в 2003 году «победители» потребовали полной приватизации государственных предприятий, предоставления полных прав собственности иностранным фирмам на иракские бизнесы, полной репатриации иностранной прибыли, открытия иракских банков иностранному контролю, национального режима для иностранных компаний и устранения почти всех торговых барьеров.
Нынешние локальные войны, в которые с такой радостью готовы включаться западные государства, помимо геополитических задач, решают по отработанной схеме именно задачу перераспределения собственности от «неправильных» владельцев «правильным». Лозунги о свободе, ради которой надо бомбить несогласных, выглядят уже настолько нелепо, что по сравнению с ними войны древности, где без всяких прикрас шли забирать чужие ресурсы и землю, выглядят менее циничными.
Но до войн можно и не доводить – активы большинства «переходных» экономик были перераспределены относительно мирно. «Шоковая терапия» обрушивала как уровень жизни населения, так и цены на эти активы, которые приобретались, либо отдавались в рамках уплаты кредитов, очень вовремя выданных благородным МВФ. С 1980 года за следующие 20 лет такой практики «двойного удара» – обесценивания активов и параллельной финансовой либерализации – по всему миру страны с периферии отправили в развитые государства свыше 4,6 трлн долларов – что в 50 раз превышает объемы «плана Маршалла» и при этом равняется тому самому богатству нескольких десятков нынешних миллиардеров-2010.
Обесценить активы и забрать их себе в счет уплаты намеренно созданного долга, а затем, в случае собственного, уже несрежиссированного кризиса, отказаться от уплаты своих долгов, переложив их на государство, – вот как выглядит «честная конкуренция» не на странице учебника. Не соревнование равных, а принцип «казино всегда выигрывает» – вот какая логика у этой борьбы за активы. Эндрю Меллону, американскому банкиру, уступившего лишь Рокфеллеру в том, кто первый заработал личный миллиард долларов, и министру финансов (секретарю Казначейства США) в 1921–1932 гг. приписывают слова: «Во время кризисов активы возвращаются к своим законным владельцам». Можно даже сказать точнее – к тем, кто считает себя их законным владельцем, потому что сегодня именно у него есть ресурс взять эти активы. И в этом смысле менеджеры транснациональной корпорации, скупающие дешевые активы у «неудачливых дикарей» и искренне считающие себя либералами, по логике своих действий мало отличаются от того самого военного комиссара, конфискующего графские сундуки – кто может взять, тот и берет.
ДЮЙМОВОЧКИ И ЭВЕРЕСТЫ
Перераспределение от бедных к богатым идет не только по прямой «колониальной» схеме. Забрать лишнее у своих менее удачливых граждан тоже не зазорно. Число миллиардеров растет не зря – несколько процентов наиболее состоятельных граждан как в США, так и в России неуклонно увеличивают свою долю в общем богатстве страны, тогда как остальные – свои позиции утрачивают. Теоретически свободный рынок должен способствовать процветанию среднего класса образованных профессионалов. На практике они в лучшем случае до конца дней выплачивают ипотеку и живут все равно в кредит, в худшем – вообще «вываливаются» из среднего класса в менее обеспеченные.
Но ведь потребление по всему миру до кризиса росло, да и многие представители среднего класса подтвердили бы это. Это кредитное потребление, тем не менее, не показатель благосостояния. Напротив, если жить на достойном уровне можно только прибегая к кредиту, это значит, что фактическое благосостояние такого человека оставляет желать лучшего. Вспомним примеры из классической литературы – всюду мы обнаружим сцены, когда к несчастному бедному заемщику, вынужденному брать в долг, чтоб прокормить семью, приходит жестокий кредитор и неумолимо требует уплаты. Образы таких бедняков вызывали жалость, образы живших в долг аристократов, спускавших состояния на карточную игру и наряды, – недоумение. Но сегодня жить в долг – это норма, причем норма поощряемая.
Да и «благосостояние» среднего класса, даже кредитное – весьма иллюзорно. Известно, что сейчас на 1% наиболее состоятельных американцев приходится более 50% всего национального богатства США. Многие слышали про индекс Джини и кривую Лоренца, описывающие распределение богатства всей страны между разными группами (10% самых бедных, 10% чуть менее бедных и т.п. до 10% самых богатых). Визуально кривая Лоренца своим «углом кривизны» показывает уровень неравенства.
Однако для большинства людей какие-то абстрактные кривые ничего не говорят. Ученые-энтузиасты на одном из американских сайтов «визуализировали» эту картину по-другому. Они решили изобразить различные доходы в виде столбиков 100-долларовых купюр разной высоты. Если ваш доход 25 тыс. долларов в год (бедные домохозяйства) – ваша стопка банкнот имеет высоту 1 дюйм, если 40 тыс. (средний доход американского домохозяйства) – 1,6 дюйма. Если вы имеете 100 тыс. долларов в год – и уже являетесь уважаемым средним классом – 4 дюйма, заработали миллион – 3,3 фута. Вы стали миллиардером – высота вашей стопки банкнот уже почти полмили. А у самых богатых, чьи доходы могут достигать 50 млрд в год, – это уже 30 миль!
Наглядное сравнение позволяет понять, где на самом деле находится средний класс, и даже его наиболее удачливые представители. Заметим, что в собственном восприятии живущий «выше среднего» успешный юрист, врач или бизнесмен средней руки скорее найдет в своем образе жизни черты от «элиты», нежели от «низов общества». Но статистика неумолима: с высоты миллиардных эверестов что бездомный безработный, что владеющий большим домом и парой дорогих машин высокооплачиваемый профессионал – выглядят примерно одинаково. Средний класс – такой же расходный материал, лелеющий свою значимость лишь в своих собственных глазах.
Чьи интересы будет обслуживать неолибперальное государство, как в действительности реализуется «равенство возможностей», и у кого больше шансов лоббировать свои интересы – у «дюймовочек» или «небоскребов» – тоже вполне понятно.
Про аналогичную картину в России не хочется и думать – наши миллиардеры, как мы видим, вполне держат марку в сравнении с мировыми, а вот самые бедные россияне в долларо-дюймах вообще превратятся в неотличимую от поверхности погрешность.
Проблема неравенства, и даже вопиющего неравенства, современных экономических моделей беспокоит отнюдь не только антиглобалистов и сторонников левых идей. Еще в середине 90-х годов опрос Southern Economic Journalвыявил: 71% американских экономистов убеждены в том, что распределение национального дохода в США должно быть более справедливым, а 81% уверены, что правительство имеет право на проведение мер по перераспределению собственности и доходов. А ведь с тех пор – что в США, что в остальном мире – неравенство только выросло.
Однако конвейер по перераспределению доходов и активов в «нужное русло» работает без остановки. Под лозунгом о равенстве возможностей одни просто по праву сильного забирают у других. Ничего нового в этом нет, и ни на какую уникальность в истории такие действия не претендуют. Но если неолиберальная фаза – это «развивающийся режим накопления», а вовсе не гармонично функционирующая конфигурация экономики и политики, поддерживающая благосостояние всех, то впереди – ее трансформации и следующие этапы развития.
Неолиберализм как он есть. Статья третья.
МОНОПОЛИЗАЦИЯ СВОБОДЫ.
Дискуссии о либерализме как экономической модели так бы и оставались в учебниках экономики, если бы не ключевое слово «свобода». Именно оно сразу же превращает модели торгового обмена в модели мироздания, и позволяет неолиберальным теориям претендовать на источник истин во всех сферах жизни – от международной политики до повседневных практик. Свобода, возможно, главное из всего, что было приватизировано под этими лозунгами.
МИР ЛИБЕРАЛЬНЫХ АБСТРАКЦИЙ
Теоретики неолиберализма часто вспоминают «золотой век» либеральных теорий – это труды в основном английских мыслителей конца XVIII – начала XIX века, где делался упор на свободу как конечную цель, на индивида как на конечную единицу общества, собственный интерес признавался двигателем жизни. Интересно, что на тот же самый период времени, вообще крайне плодотворный для европейской философской мысли всех направлений, могут ссылаться и сторонники социального государства. Однако, если последние начнут вспоминать своих родоначальников, то скорее всего получат упрек в том, что идеи Оуэнов и Сен-Симонов безнадежно устарели. В то же время весьма специфические взгляды английской интеллектуальной элиты двухвековой давности претендуют сегодня на основы основ для всего мира. «И хотя мы не стремимся и не можем вернуться к реальности XIX в., у нас есть возможность осуществить его высокие идеалы. (…) Потерпев неудачу при первой попытке создать мир свободных людей, мы должны попробовать еще раз», – писал один из главных либеральных экономистов XX века Фридрих Август фон Хайек в своей работе «Дорога к рабству». Воспевает эту эпоху и Милтон Фридман: «Обычное состояние человечества – это тирания, рабство и страдания. Западный мир XIX века и начала XX-го представляет собой разительное исключение из этой тенденции исторического развития».
Символом ужасов тоталитаризма считаются массовые жертвы. Но принцип свободы торговли в столь любимом либералами XIX веке гораздо раньше привел к так называемому «викторианскому холокосту» (термин историка Майка Дэвиса), когда в 1870–1880 гг. объемы вывоза пшеницы из Индии в Европу побили все рекорды, хотя десятки миллионов индусов в это же самое время умирали от голода – но европейцы могли заплатить за хлеб больше, и зерно продавали им. В этом прекрасном мире политических свобод, как известно, до 1833 года английские дети 9–13 лет работали по 12 и более часов в день. В США рабство процветало до 1860-х, и даже икона американского свободомыслия, Томас Джефферсон, сам был рабовладельцем.
Колониальные империи, бедность, бесправие, эксплуатация – вот «золотой век», который «сгубили» социалисты, боровшиеся за права рабочих, и революция в России, принудившая европейские страны пойти на уступки социалистам. Непонятно, к кому обращены упреки о его потере – наверное, к тому большинству, почему-то не захотевшему «свободно» оставаться на дне жизни, которое ему любезно определила «невидимая рука» тогдашнего рынка.
Пытаясь отмежеваться от якобы примитивного понимания либерализма как идеологии эгоистов, Хайек писал о том, что ключевая особенность общества индивидуалистов – это принцип того, что лучший результат получается не там, где стоит общая цель, а там, где множество свободных людей действуют в своих личных интересах. В то же время, «невидимая рука рынка» уже неоднократно приводила к дикой криминализации и архаизации экономики во множестве стран, где начинались либеральные реформы, и с этими уродливыми формами «индивидуализма» вряд ли захотели бы иметь что-то общее даже самые либеральные экономисты, хотя и его можно описать той же схемой.
Обвиняя оппонентов в том, что они хотят строить общество на основе слишком завышенных требований к человеку, либеральные экономисты гордились тем, что в их теориях человек не стремится ни к каким заоблачным высотам духа: «это социальная система, функционирование которой не требует, чтобы мы нашли добродетельных людей для управления ею или чтобы все люди стали лучше, чем они есть теперь, но которая использует людей во всем их разнообразии и сложности – иногда хорошими, иногда дурными, порой умными, но чаще глупыми». Институт частной собственности, якобы, является наилучшей гарантией того, что, следуя своим личным интересам, все максимально будут приносить пользу другим на основе торгового обмена. И вообще только собственность, конкуренция и торговля создают пространство свободы. Многие века лучшие умы человечества пытались хотя бы приблизиться к пониманию вопроса о свободе. Здесь же предлагается простое и понятное решение. И главное – безальтернативное. «Либерализм – это система взглядов свободного человека», писал Милтон Фридман.
ПОТОМУ ЧТО ЖИЗНЬ – БОРЬБА
Пространством свободы в либерализме считается поле конкурентной борьбы. Интересно, что акцент здесь не на результате, а на процессе: «Нельзя говорить, что конкуренция ведет к максимизации запланированного заранее результата, она лишь помогает оптимально использовать специализированные знания, рассеянные среди миллионов людей». При этом все же предполагается, что хотя и незапланированные, но наилучшие результаты все равно будут достигнуты – ибо большая часть обретенных человечеством благ, как полагают либералы, получены в результате состязания. Для либералов идеал – соревнование, где превосходство доказывается силой, умением или удачей. «Будучи игрой удачи и способностей, рынок заставляет каждого игрока выкладываться до предела. Начало игры отмечено отказом от протекции и групповых обязательств», – писал Хайек, и приводил в пример индивидуалистическую мотивацию первых «коммерсантов»: «Когда первые неолитические коммерсанты пересекали Ла-Манш на барках, нагруженных кремнием, чтобы, продав его, загрузиться вином и янтарем, то они при этом заботились не о том, как лучше обеспечить других, а о том, как больше заработать». Что на самом деле происходило в умах неолитических людей, мы вряд ли узнаем. Но сегодня приписываемый им мотив действительно актуален для многих – «Люби себя, чихай на всех, и в жизни ждет тебя успех».
В действительности конкуренция является лишь одним из типов мотивации. «В случае, если конкурент преследует по пятам, индивид непременно максимально задействует свои возможности», – писал Хайек. В современной психологии такую мотивацию называют отрицательной – чтобы избежать неудачи. Но наибольшие результаты получают те люди, мотивация которых «достижительная», и она основана не на страхе, что «догонят», а на собственном стремлении осуществить задуманное, независимо от действий конкурентов.
Кроме того, есть целые культуры, для которых исторически мотивация соперничества, характерная для англосаксонской ментальности, не является основной. Так, многие социометрические исследования показывают низкую значимость фактора конкуренции для России. Либеральные теоретики спешат причислить такие общества к закоснелым, и приравнять нежелание соревноваться к нежеланию развития. Но ведь поиск нового и эффективного может происходить не только в игре на выбывание, но и в формате сотрудничества. Более того, недавние исследования западных экспертов по бизнес-эффективности, в частности, профессора Лондонской школы бизнеса Линды Граттон, показали, что конкуренция является фактором, тормозящим инновации и изобретения, если речь идет о коллективе. Отнимая ресурсы на соперничество, она не позволяет максимально получить синергетический эффект от совместного решения задач.
Апологеты конкуренции невольно берут на вооружение лозунг своего врага – слова Маркса о том, что счастье – это борьба. Что такое конкуренция как не «цивилизованное» воплощение принципа «войны всех против всех», высказанного английским философом XVII века Томасом Гоббсом: «Если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами». В классической рыночной экономике как нигде воплощается древнейший принцип «человек человеку волк», когда «другой» – это в первую очередь враг и конкурент. Можно ли назвать свободными этих обреченных на вечный бой игроков, которых подстегивает страх проигрыша и потерь?
СПРАВЕДЛИВОСТЬ – ЭТО АТАВИЗМ
Милтон Фридман уверен, что противниками власти государства и сторонниками свободного общества «децентрализации» были «Ньютон и Лейбниц, Эйнштейн и Бор, Шекспир, Мильтон и Пастернак, Эдисон и Форд», – потому что государство не давало им прямого заказа на их творчество и открытия. В реальности все было скорее наоборот – Ньютон всю жизнь провел фактически на госслужбе в Королевском научном обществе, Лейбниц также был советником курфюрста и далее одного из немецких герцогов, однако это нисколько не помешало научной работе ни того, ни другого, а напротив, было основой возможности заниматься научными изысканиями. Эйнштейн вообще считал себя социалистом, и даже написал в 1949 году эссе «Почему социализм?», в котором капитализм называл продолжением «"хищнической фазы" человеческого развития», и предлагал ее преодолеть, поставив науку и технологии на службу социально-этическим целям, которые порождаются людьми с высокими этическими идеалами, а далее их принимают и осуществляют массы людей. Последнее – стремление к этическим идеалам и свободное стремление к их осуществлению – неоднократно в либеральных теориях называется основой тоталитаризма. Фактически, любой мотив, выходящий за пределы банальной личной выгоды, объявляется неприемлемым.
Либеральный экономический агент рационален: «конкуренция стимулирует рациональность». Стремиться к личной выгоде разумно. Неразумно стремиться к общему благу. Особенное неприятие в либеральной экономической теории вызывает идея социальной справедливости. Если Эйнштейн считал ее следующим шагом в развитии человечества, то в глазах либералов, например, того же Хайека, – это «животный атавизм». Социальная справедливость, по его мнению, есть инстинкт, унаследованный от «тотемных разновидностей общества», когда группы людей сообща охотились. «Странно, но многих привлекает именно то, что характеризует примитивность формы управления небольшой группы, – унитарная цель, общая иерархия целей, распределение средств согласно общественной оценке индивидуальных заслуг». Да, многих привлекает сотрудничество, а в этой цитате Хайек описывает ту самую командную работу, которая стала теперь модной в западных компаниях, и которая оказалась гораздо более эффективной, чем разобщенный труд одиночек.
Хайек полагал, что подобные виды сотрудничества несовместимы с цивилизованным обществом. По-настоящему странно именно само высказывание Хайека – ведь в природе групповое поведение животных всегда является более сложным, чем жизнь одного, и эволюционное усложнение предполагает возникновение сложных систем группового взаимодействия. Да и сами либералы постоянно говорят, что «слепой рынок» – наиболее эффективная форма организации взаимодействия множества индивидов.
Камень преткновения – эта «слепота». Цивилизованный человек станет участником общего дела только «вслепую», и никогда сознательно. Мощь рыночной экономики якобы покоится на том факте, что люди работают на других людей, не зная целей этих последних. А сотрудничество с общими целями породило бы конфликты. Мысль о том, что люди могут добровольно принять общие цели и сообща начать их достижение, что они хотят жить без деления на победителей и проигравших, – полностью противоречит экономической теории либерализма. Поэтому на такие мотивы навешиваются ярлыки дикости, нерациональности, тоталитаризма. Люди, мотивированные чем то большим, чем личный интерес, не вписываются в мир свободной торговли и конкуренции, они здесь инопланетяне, которых надо отправить в резервацию.
20 ДОЛЛАРОВ И 3 РЁ
Свобода в либеральном понимании – это неравенство. Об этом открыто пишут классики: «Мы должны прямо признать, что сохранение индивидуальной свободы несовместимо с полным удовлетворением наших стремлений к распределительной справедливости». Распределительная справедливость – это пенсии, это отсутствие нищих на улице, это нормы минимальной заработной платы. Все это надо принести в жертву некой свободе тех, кто хочет рисковать и побеждать. Шанс есть у каждого. «Конечно, в конкурентном обществе перед богатыми открыты более широкие возможности, чем перед бедными. Тем не менее бедный человек является здесь гораздо более свободным, чем тот, кто живет даже в более комфортных условиях в государстве с планируемой экономикой. И хотя в условиях конкуренции вероятность для бедняка неожиданно разбогатеть меньше, чем для человека, который унаследовал какую-то собственность, все же это возможно, причем конкурентное общество является единственным, где это зависит только от него и никакие власти не могут помешать ему испытать счастье», – писал Хайек. А если испытать счастье не получится? Что ж, тогда не надо обижаться, ведь это абстрактные силы рынка: «Несомненно, легче сносить неравенство, если оно является результатом действия безличных сил. (…) Если в конкурентном обществе фирма сообщает человеку, что она не нуждается более в его услугах, в этом нет в принципе ничего оскорбительного». Непонятно, почему тогда оскорбительным является принятие нормативов жизни, налогового регулирования и иных вещей в социальном государстве, оно ведь тоже в определенном смысле является «безличной силой».
Если же отвлечься от теорий, то на современных рынках у проигравших всегда есть на кого обидеться – ими давно уже управляют не безличные силы, а вполне конкретные интересы конкретных людей и организаций. В этом смысле ситуация парадоксально изменилась: именно рыночные отношения порождают самые разнообразные формы несвободы – будь то жесткие нормы корпоративного поведения или ценовые сговоры монополистов.
Сегодня под лозунгами свободы нам пытаются обосновать принцип неравенства. Будь свободен, не думай о других. Это нормально, что кто-то живет хуже, чем ты. Мир несовершенен, так будь среди победителей. Выбор между принципом равенства и неравенства, в конечном счете, не экономический. Фридман в одной из своих книг так обосновывает неравенство. Если вы идете с двумя своими друзьями по улице, и видите на дороге 20 долларов, то будет благородно разделить их на всех поровну. Но вы не обязаны это делать, а они не имеют право вас к этому принуждать. Этот пример помогает понять и разницу ментальностей: представить в России друзей, нашедших на дороге 500 рублей и не поделивших их поровну, довольно сложно – разве что они сообща договорятся поделить их как-то иначе. Но один, в присутствии других молча забирающий деньги себе?..
Считается, что японское представление о справедливости иллюстрирует притча о «Трех, потерявших по одному ре». Некий гончар нашел на дороге кошелек с тремя ре – тремя золотыми монетами. На кошельке был указан владелец – им оказался плотник. Гончар пришел к нему вернуть кошелек, но тот отказался забрать его, сказав, что раз кошелек выбрал покинуть хозяина, он не будет принимать назад эти деньги. Гончар настаивал, и оба отправились к судье. Выслушав их, судья добавил к трем ре еще одну собственную монету и разделил деньги пополам, отдав и плотнику и гончару по 2 ре, и сказал «Добрые люди, таково мое решение. Гончар мог забрать себе 3 ре, и теперь получит 2, потеряв 1 ре. Плотник мог вернуть себе все 3 ре, но отказался. Он тоже потеряет теперь 1 ре. Также и я потеряю 1 ре. Мы все потеряли поровну». В логике справедливости поведение всех троих – благородно, а в логике конкуренции – абсурдно и убыточно, ведь каждый мог получить максимум и отказался от него.
Более того. Что в ситуации с друзьями, решившими поделить 20 долларов поровну, что в истории про плотника, гончара и судью люди решили своими коллективными усилиями исправить несправедливость случая. Свободный же рынок превозносит случай. Неудивительно, ведь это прекрасно оправдывает неравенство – раз сама судьба кому-то благоволит, а кого-то обходит стороной, так же может поступать каждый. Так безликая диктатура случая оправдывает неравенство.
Надо признать, что попытка либеральных теоретиков «попробовать снова» – удалась: конец XX века принес неолиберальным идеям новые территории для воплощения и множество новых адептов. Но если они оставляли право на временную неудачу за своей теорией (а ждать реванша пришлось более полувека!), то не стоит отчаиваться и оппонентам. Свобода без победителей и проигравших, свобода вместе идти к общим целям и добиваться достойной жизни для всех – идея, вряд ли способная когда-либо утратить свою актуальность. «Потерпев неудачу при первой попытке создать мир свободных людей, мы должны попробовать еще раз».
http://www.globoscope.ru/content/articles/3002/
http://www.globoscope.ru/content/articles/3004/
http://www.globoscope.ru/content/articles/3010/
КОРПОРАЦИЯ МОНСТРОВ
Алан Гринспен, один из ведущих либеральных экономистов мира, возглавлявший почти двадцать лет (1987-2006) Федеральную резервную систему США, в своей книге «Эпоха потрясений» (2007 год) начал главу о России с эпизода своей встречи в МВФ с Андреем Илларионовым (в то время советником президента по экономическим вопросам). Последний обратился к Гринспену с вопросом: «Не хотите ли во время своего следующего визита в Москву встретиться со мной и моими друзьями и поговорить об Айн Рэнд?». «Сказать, что я был поражен – значит не сказать ничего, – пишет Гринспен. – Рэнд была ярой сторонницей свободного рыночного капитализма и заклятым врагом коммунизма, и интерес к ее идеям в узком кругу российских интеллектуалов, облеченных властью, просто ошеломил меня». Не просто интерес – несколькими годами ранее на презентации русского перевода одной из книг этой американской писательницы г-н Илларионов назвал ее своим кумиром и одним из величайших философов XX века. Вот что писала об этом газета The Moscow Times в апреле 2000-го года: «Андрей Илларионов надеется, что под влияние идей Рэнд попадет вся Россия», «Издатели и переводчики книги хотят попытаться убедить Министерство образования включить изучение работ Рэнд в обязательную школьную программу».
Хиллари Клинтон говорила об Айн Рэнд, что для нее это образец для подражания. Рэнд приглашали на инаугурации американских президентов, а тиражи ее книг о сущности капитализма уступали в США только Библии. Эмигрантка из России Алиса Розенбаум, писавшая под псевдонимом Айн Рэнд, стала иконой неолиберализма и одним из его важнейших теоретиков не просто как направления экономики, но как философии, претендующей на единственную истину в мировых масштабах. Сегодня, когда под флагами этой истины действительно начинаются уже «новые крестовые походы», особенно интересно внимательно всмотреться в ее первоисточники. В отличие от благостных рассуждений отечественных либералов, аккуратного молчания политиков и крупных бизнесменов, делающих на либерализации свой «профит», там мы можем увидеть истинное лицо этой философии безо всякой мишуры.
КУЗНЕЦЫ СВОЕГО СЧАСТЬЯ
Идеи Рэнд, которые, по данным исследования Библиотеки Конгресса США, оказали на американцев в XX веке влияние, уступающее лишь Библии, в комментариях не нуждаются:
«Торговец – вот символ взаимоотношений между разумными людьми, нравственный символ уважения к человеку. Мы, живущие ценностями, а не грабежом, – торговцы по сути и духу. Торговец – это человек, зарабатывающий то, что ему достается, не дающий и не берущий незаработанного. Торговец не ждет, что кто-то заплатит за его неудачи, не просит, чтобы его любили за его недостатки. Торговец не растрачивает себя физически на жертвы, а духовно на милостыню. (…) Торговец – символ справедливости».
«Не существует "права на работу" – существует только право на свободную торговлю, а именно: право человека начать работу, если другой человек решит его нанять. Не существует "права на жилище", существует только право на свободную торговлю: право построить или купить дом. Не существует "права на справедливую оплату или справедливую цену", если никто не хочет ее платить, не хочет нанимать человека или покупать его товар. Не существует прав потребителей на молоко, туфли, кино или шампанское, если никто не захочет производить эти товары (есть только право самому начать их изготовление). Не существует прав особых групп, не существует прав фермеров, рабочих, бизнесменов, служащих, нанимателей, прав стариков, молодых и еще не родившихся. Право собственности и право на свободную торговлю – единственные экономические права человека»
«Считается, что свободный рынок несправедлив как к гению, так и к обычному человеку. Первое возражение обычно формулируется в виде вопроса: «Как Элвис Пресли мог зарабатывать больше, чем Эйнштейн?» Ответ на это прост: люди работают, чтобы жить и наслаждаться жизнью, и если Элвис Пресли для многих представляет ценность, они имеют право тратить свои деньги на свои удовольствия».
«Веками битва за мораль шла между теми, кто утверждал, что наша жизнь принадлежит Богу, что благо – это самоотречение ради призрачного рая, и теми, кто проповедовал, что благо – это самоотречение ради убогих на земле. И никто не сказал, что жизнь принадлежит вам и благо состоит в том, чтобы прожить ее».
«Либо новая мораль, основанная на рациональной личной выгоде, и как следствие – свобода, справедливость, прогресс и счастье человека на земле. Либо – старая мораль альтруизма, и как следствие – рабство, насилие, непрекращающийся террор и печи для жертвоприношений».
«Единственная моральная цель человека – его собственное счастье».
Логическим выводом из всей этой феерии «объективизма» – именно так Рэнд назвала свою философию – становится объявление капитализма самой моральной системой жизни в истории человечества, поскольку морально только то, что защищает стремление к личной выгоде.
ОПРАВДАНИЕ КАПИТАЛИЗМА
Сам Алан Гринспен писал о Рэнд, «кружок» которой он посещал не один год: «Именно она убедила меня долгими разговорами и ночными спорами, что капитализм не только эффективен и практичен, но морален». В этой фразе есть над чем задуматься. Гринспен никогда не был человеком левых, или сколько-нибудь социалистических убеждений. В 40-е годы, учась в School of Commerce, Accounts and Finance при Нью-Йоркском университете, когда все вокруг почти поголовно были поклонниками идей Кейнса о госрегулировании экономики, и мало кто сомневался в правильности рузвельтовского «Нового курса», Гринспен, как он пишет в своей автобиографии, эти взгляды не разделял. Во времена менее давние он был архитектором неолиберальных экономических схем эпохи Рейгана и Буша-старшего. К чему оправдания?
И все же именно их мы слышим. Да, капитализм – система жесткая, но необходимая. «Капитализм порождает противоречия внутри нас. В каждом человеке живет агрессивный предприниматель и безынициативное существо, для которого предпочтительна менее конкурентная экономическая среда, где все получают одинаковый доход». Конкуренция же «заставляет совершенствоваться». «Идея капитализма – созидательное разрушение, отказ от старых технологий в пользу новых», «Чем больше государство ограждает от конкуренции, тем сильнее снижает уровень жизни народа».
Гринспен упрекает европейских интеллектуалов в их предвзято-презрительном отношении к неолиберальным идеям. Он цитирует премьера Франции Эдуарда Баладюра: «Что такое рынок? Это закон джунглей, закон природы. Что такое цивилизация? Это борьба против природы» и возражает – но ведь экономический рост, построенный на законе джунглей, позволяет повысить продолжительность жизни, сделать доступной медицину, развивать систему образования и улучшать условия работы.
Россия прямо сейчас испытывает все это на себе – только со знаком минус. И вновь Гринспен приводит аргументы, что в таких странах как Россия, в регионе СНГ, Латинской Америке некий идеальный честный капитализм не срабатывает, потому что не соблюдаются законы и недостаточно защищаются права собственности. Но полагать, что человек, двадцать лет бывший одной из ключевых фигур в мировой финансовой системе, так наивен и не знает истинных правил игры, совершенно не приходится.
В своей последней книге 80-летний гуру свободной экономики очень хотел убедить читателей именно в том, в чем его самого – тогда еще начинающего экономиста – когда-то вроде бы убедила Айн Рэнд. В том, что эта самая свободная экономика не просто удобна, или дает наилучший результат с точки зрения прогресса и благосостояния, но и моральна, и несет людям благо. Хотя, если бы Алан Гринспен был действительно последовательным «объективистом», последнее обстоятельство его бы весьма мало волновало. Ведь как писала его учитель и кумир: «Вы спросите, какие у меня моральные обязанности перед человечеством? Никаких, только обязанности перед самим собой».
АРИСТОТЕЛЬ И ДЕТИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
«Айн Рэнд дает людям основополагающую философию жизни, философию, основанную на разуме. Эта философия учит каждого человека тому, что у него есть моральное право жить не ради других, а ради собственного счастья», – говорил Питер Шварц, глава Института Айн Рэнд. Откуда же взялся такой интересный «эгоистический» разум? Утверждается, что основоположником этой идеи был … Аристотель.
Великий философ античности действительно заложил основы европейской логики и рационализма. Но рассказывать о том, что из этого следует идеал «человека-торговца» и стремления к неограниченному богатству, просто смешно. Аристократическая культура античности с презрением отвергала подобные мотивы. Именно Аристотель известен как предтеча теории среднего класса – он утверждал, что устойчиво только то государство, где богатство распределено между гражданами без «перекосов» в сторону излишне богатых и слишком бедных. Главной добродетелью философ считал умеренность. Именно Аристотель назвал человека «общественным животным», подчеркивая, что человек несет в себе инстинктивное стремление к совместной жизни, и что жизнь человека вне общества невозможна: «Никто не согласился бы владеть всеми благами мира, если ему не с кем поделиться ими».
В качестве идеала в обществе стремящихся к личному счастью мы видим некоего энергичного, рационального и успешного победителя в конкурентной борьбе. Но такая фигура в действительности никогда не была идеалом в традиционной европейской культуре. Даже если «вычесть» из нее все, связанное с христианством. Просвещенный эстет-интеллектуал, европейский элитартный идеал XX века, скорее похож на портрет «величавого» – так Аристотель называл наиболее совершенного человека: «Итак, величавый проявляет себя прежде всего в отношении к чести; вместе с тем и в отношении к богатству, и к власти государя, и вообще ко всякой удаче и неудаче он, как бы там ни было, будет вести себя умеренно и не будет ни чрезмерно радоваться удачам, ни чрезмерно страдать от неудач, ведь даже к чести он не относится как к чему-то величайшему… И тот, кто величав, не подвергает себя опасности ради пустяков и не любит самой по себе опасности, потому что вообще чтит очень немногое. Но во имя великого он подвергает себя опасности и в решительный миг не боится за свою жизнь, полагая, что недостойно любой ценой оставаться в живых. <...> Он способен оказывать благодеяния, но стыдится принимать их… Признак величавого – не нуждаться никогда и ни в чем или крайне редко, но в то же время охотно оказывать услуги. И тот, кто величав, склонен владеть прекрасными и невыгодными вещами, а не выгодными и для чего-либо полезными…»
Трудно представить себе портрет существа, более далекого от теории разумного эгоизма. Пожалуй, даже столь ненавидимые Рэнд и ее поклонниками коммунисты – с их борьбой трудящихся против своих цепей и типами человека-творца и титана духа – оказываются менее далекими от типа деятельного сверхчеловека, нежели античный идеал разумного философа-созерцателя.
ДВОЙНОЙ ОБМАН
Формально главной мишенью и врагом либеральной философии является коммунизм и социализм – общество, ставящее общее благо и справедливость выше частных интересов и не признающее эксплуатации по праву силы и денег. Рэнд обвиняла социалистов в мистицизме, коллективизме и альтруизме, в том, что они отрицают разум и стремление к деятельному созиданию. Подобные «передерги» можно простить частному лицу – на глазах которого происходили революции и гражданская война в России, и имеющему личные счеты с обидчиками. Но не исследователю, да еще и называющему себя «объективистом». Если посмотреть на реальные идеалы СССР времен индустриализации, там скорее обнаружится воспевание человека-титана, покорителя природы, индустриального строителя, того самого рационального деятеля. Те же самые люди, которые обвиняют советскую систему в жестокости по отношению к нелояльным гражданам, тут же упрекают ее в противоположных качествах – излишнем альтруизме, жертвенности и заботе о благе ближнего. «Империю зла» упрекают в том, что она излишне добрая?! Очевидно, что социалистические идеалы и реалии СССР были весьма далеки от жертвенности и всепрощения. А провозглашает их своими целями совсем другая система – христианство.
Итак, происходит «двойной» обман. Во-первых, утверждается, что творчество, созидание и активная деятельность – удел лишь разумных эгоистов в конкурентной среде. «Всеми своими познаниями и достижениями человечество обязано труду и непоколебимой цельности упорных новаторов. Если бы не они, оно давно бы вымерло». Безусловно. Но весьма сомнительно, что мотивы этих новаторов были на уровне «ты – мне, я – тебе». Сама история прогресса в науке и история технических достижений – будь то в античные времена, в эпоху Возрождения, в век Просвещения, да и в новейшее время, включая и советский период, – не дает оснований для подобного редукционистского взгляда на мотивы научного познания и технического творчества. Совершенно невозможно представить себе Галилея, Лейбница или Циолковского с рассуждениями о том, что научные открытия и философия нужны лишь в том случае, если за них кто-то будет платить деньги на свободном рынке. Однако вновь и вновь общечеловеческое стремление к изучению и созданию нового, развитию и знаниям приватизируется каким-то одним общественным устройством.
Вторая глобальная ложь этой теории в том, что якобы главный враг на пути к счастью – это мистическая вера в добро и справедливость для всех, забота о ближнем, и идеал равенства и братства, препятствующий здоровой конкуренции, якобы максимально пропагандируемый левыми, а на самом деле – христианством. Именно христианский идеал человека, «самоотречение ради убогих», как определяла его Рэнд – подлинная мишень неолиберальной философии, тогда как левые идеи – лишь в той степени, в какой они сами несут в себе черты этого идеала.
«Дикарским мистицизмом» считала Рэнд – и несомненно считают ее поклонники сегодня – любую религию, философию или мировоззрение, которое ставит перед человеком цели, превосходящие личный комфорт – будь то религиозное служение, уход от мира или даже просто банальное желание помочь тем, кто слабее. В 1967 году Рэнд написала «Реквием по человеку» – так она назвала энциклику папы Павла VI «Populorum Progressio» («О развитии народов»).
В своей энциклике Павел VI писал об индустриальной революции: «Однако к несчастью, в этих новых условиях была создана система, которая рассматривает прибыль как основной стимул экономического прогресса, конкуренцию – как первейший закон экономики, а частную собственность средств производства – как абсолютное право, которое не приемлет ни ограничений, ни долга перед обществом... не имеет ограничений и не подразумевает общественных обязанностей. (…) С первых же страниц Писание учит нас, что все сотворенное – для человека, и он должен развивать все это разумными усилиями и совершенствовать своим трудом, так сказать, в свою пользу. Если мир сотворен для того, чтобы предоставить каждому человеку средства к существованию и орудия, дающие возможность развиваться, то у каждого человека есть право обрести в мире то, что ему необходимо. Об этом напоминает последний Собор: "Бог предназначил землю и все, что на ней, для каждого человека и каждого народа. Тем самым, если все следуют правде и милости, они должны иметь в разумном изобилии сотворенные блага". Все другие права, включая и право на собственность, и право свободной торговли, должны подчиняться этому принципу (…) Личная инициатива и свободная игра в конкуренции никогда не могли обеспечить успешного развития. Мы должны, по мере возможности, стремиться не допускать еще большего обогащения богатых и главенства сильных, когда нищие остаются в нищете, а угнетенные – в рабстве».
В своей критике идей папской энциклики Айн Рэнд пафосно-сокрушительна. «Моралью самоуничтожения», созданной для того, чтобы «наказать человека за успех, которого он добился, подорвать его уверенность в себе, искалечить его независимость, отравить наслаждение жизнью, кастрировать гордость, остановить самоуважение и парализовать мозг, чтобы сокрушить цивилизованный мир и цивилизацию как таковую» объявляет все это рыночный «объективизм». Честно говоря, не всякий учебник по научному атеизму в «тоталитарном СССР» мог похвастаться такой страстной ненавистью к религии «рабства».
Родители Айн Рэнд умерли от голода в блокадном Ленинграде, став жертвами нацистов, – которые, как известно, очень уважали теорию сверхчеловека, отринувшего замшелую мораль сострадания к слабым. Это обстоятельство, тем не менее, нисколько не помешало ей одновременно осуждать Гитлера и при этом проповедовать столь любимые им теории.
Двойная мораль вообще всюду будет спутником теорий либерального рынка. Так, ирония судьбы в том, что именно сегодня под столь ненавидимым Рэнд лозунгом о праве «всех» на ресурсы суверенной страны ее последователями ведутся войны и с легкостью отдаются в жертву тысячи людей – как своих, так и чужих граждан. Правила будут установлены для остальных, а те, кто правила диктует, от них вполне свободны. До такой степени, что некоторые экономисты считают сегодня неолиберальную модель завуалированным возвратом к эре неконтролируемого накопления капитала – за счет прямого насилия, а вовсе не благостной конкуренции адамосмитовских пекарей.
ПРИСВОЕНИЕ СВОБОДЫ
Но главный обман либеральной экономической теории состоит в присвоении свободы. Понятие свободы низведено до свободы торговать, человек – до набора продаваемых и покупаемых свойств, а демократия – до обслуживания корпоративных финансовых потоков. Милтон Фридман писал, что поскольку сущностью демократии является получение прибыли, то любое ограничивающее рынок правительство является антидемократическим – неважно какую поддержку эти идеи имеют у населения. Пусть хоть 100% голосует против рынка на честных выборах – это не демократия. Подобно королю-Солнце (но тот, по крайней мере, был законным абсолютным монархом) г-н Фридман и вслед за ним остальные поклонники этих идей, не стесняясь, заявляют: «Демократия – это я». Отсюда и правильная экономика только та, которая обеспечивает прибыль «нам». А вовсе не всем.
Но экономики мало. Подобно Рэнд, которая объявляла нерегулируемый капитализм не просто эффективной, но самой моральной системой, неолиберальная идея лишь прикрывает экономическими рассуждениями о честной конкуренции, частной собственности и свободной торговле гораздо более важную мысль. «Моральное оправдание капитализма заключается не в альтруистическом утверждении, что капитализм представляет собой наилучший способ достижения всеобщего блага. Да, капитализм выполняет эту задачу – если это выражение вообще имеет смысл, но это лишь второстепенная задача. Моральное оправдание капитализма заключается в том, что это единственная система, соответствующая рациональной природе человека», – писала Рэнд. И сегодняшний вопрос о пути развития экономики как в России, так и в мире – это не вопрос хозяйственного устройства – тут возможна вполне здоровая конструктивная дискуссия о соотношении свободных рынков и госрегулирования, балансе здоровой конкуренции и социальных гарантий – а вопрос о природе человека.
«Неолиберализм, согласно которому рыночный обмен является основой для "целостной системы этических норм, достаточной для регулирования всех человеческих действий, которая заменила собой все предшествующие этические нормы", признает ведущими контрактные отношения в условиях рынка», – пишет Дэвид Харви в «Краткой истории неолиберализма». Заменить собой все предшествующие этические нормы и присвоить себе понятия «свобода», «развитие», «демократия», и не допустить их трактовки на основе любой «неторговой» этики – будь то аристократический эстетизм, социализм, христианство и что угодно еще – вот главная, стратегическая цель этой системы.
Неолиберализм как он есть. Статья вторая.
ОТНЯТЬ И НЕ ДЕЛИТЬ.
В прошедшем марте Россия в очередной раз отличилась в соревнованиях «Кто богаче?» – Москва обошла Нью-Йорк и стала первым городом мира по числу проживающих здесь миллиардеров, согласно ежегодному рейтингу Forbes. В российской столице проживают 79 долларовых миллиардеров (за год их число увеличилось на 21 человека), тогда как в крупнейшем городе США – лишь 58. Треть капиталов, принадлежащим самым богатым людям Европы, сосредоточена в Москве. Общее состояние богатейших людей планеты поразительным образом резко возросло, несмотря ни на какие экономические кризисы – в прошлом году оно составляло 3,6 трлн долларов, а в этом – уже 4,5 трлн.
2000-е годы дали российскому среднему классу – хотя можно спорить о его границах и наличии как таковом – ощущение потребительского благополучия. Даже кризис, серьезно ударивший по многим в виде сокращения зарплат, воспринимался как временная трудность на ровной дороге постоянного роста этого благополучия. Сейчас, с ростом цен на многие товары, ощущение безоблачного материального достатка испытывают все меньше людей. Особенно неуютно себя чувствуют те, кто связан ипотечным кредитом. Что уж говорить о тех миллионах россиян, которых даже с натяжкой ни к какому среднему классу отнести нельзя.
А миллиардеров вокруг нас – все больше. Что только лишний раз подтверждает – экономические кризисы, помимо прочего, являются инструментом серьезного перераспределения активов по принципу «богатые богатеют, бедные – беднеют».
НОВЫЕ ЭКСПРОПРИАТОРЫ
«Наши миллиардеры», что отмечают и сами аналитики Forbes, заработали свои состояния «на металлах, горнодобывающей промышленности, нефти и газе». Что в глазах большей части населения России, к несчастью, никогда не сделает их капиталы и места в этих рейтингах морально легитимными (в отличие, например, от отношения к бизнесменам среднего и малого бизнеса). Несмотря на свою весьма малую осведомленность в вопросах экономики и бизнеса, население знает точно – эти люди просто удачно забрали чужое. Да, якобы ничье, государственное, неэффективно управляемое. Уже 20 лет ежедневно слышны рассказы о правильности приватизации и необратимости нашего свободного рыночного пути, о благородстве честной конкуренции. А народ не верит. Потому что не ежедневный предпринимательский труд, не строительство с нуля новых заводов, и не новые технологии привели наших бизнесменов в списки Forbes. Так же как и прочие «дети» других революций – хотя такой преемственности они никогда не признают – они просто взяли то, что могли взять у прежних владельцев, уже не способных защититься.
Американский социолог и исследователь Дэвид Харви писал, что основным ощутимым достижением неолиберализма было перераспределение, а не создание нового богатства и доходов. Он назвал этот механизм «накопление путем лишения прав собственности».
Заметим, что, называя главным грехом всех революций экспроприацию и посягательство на неприкосновенную собственность – будь то собственность аристократии, зажиточной буржуазии и вообще любая другая частная собственность, – приверженцы неолиберальных идей с легкостью проделывают то же самое с госсобственностью во время приватизации. Вдумаемся в само понятие «эффективный собственник». То есть, если собственник неэффективен в рамках определенного понимания «эффективности», у кого-то появляется право отобрать эту собственность в пользу более эффективного. Но чем тогда нынешний успешный предприниматель, выселяющий какое-нибудь заводское общежитие, чтоб устроить в нем торговый центр, отличается от военного комиссара, заселяющего жителей бараков в освободившийся графский дворец, – с точки зрения последнего все эти танцевальные залы и гостиные тоже очень неэффективно использовались предыдущим собственником, сколько места пропадало зря! И то яростное отмежевание от практики предыдущих переделов собственности, имевших место в истории, становится вполне понятным – потому что если мы просто поступили так же, по праву силы, которая сегодня есть у нас, а вовсе не потому, что за нами стоит некая безальтернативная правда жизни, то это значит, что мы не уникальны, а даже банальны. И более того, завтра придут следующие – отбирать уже у нас.
Сакрализация нынешнего передела собственности под лозунгами глобализации в масштабах всего мира является инструментом моральной защиты этого передела. Не зря неолиберализм поднял на знамена упомянутые в нашей первой статье цикла (см. «Корпорация монстров») идеи Айн Рэнд или Милтона Фридмана – подобно несостоявшемуся фукуямовскому «концу истории» нынешние экономические схемы хотят изобразить финальным перераспределением активов или, в крайнем случае, предпоследним актом перед финальным переделом, повторяя уже который десяток лет слова Тэтчер о том что «There is no alternative» – альтернативы нет.
И как мы уже писали в прошлой статье, для легитимизации вполне обычного – и, как показывает опыт истории, скорее всего, отнюдь не последнего – передела ресурсов, используется риторика свободы. Но ее же используют и при любых других революциях и прочих переделах: все идут «брать свое» под лозунгом борьбы против тирании – просто для одних это тирания государства, для других – монархии, для третьих – буржуазии, а для кого-то – тирания черни и «быдла».
ПРИЕМЫ НАКОПЛЕНИЯ
Английский поэт XIX века Мэтью Арнольд говорил, что свобода – это прекрасная лошадь, но куда вы собираетесь на ней поехать? Лошадь неолиберальной экономической свободы успешно везет своих хозяев, а с ними и безальтернативно всех остальных, в сторону общества максимального неравенства. И все еще очень доброжелательно настроены по отношению к этой схеме, если мы полагаем такое неравенство естественным следствием нынешних схем. При более пессимистичном взгляде смело можно признать его не следствием – а целью. Потому что если Дэвид Харви и другие критики неолиберализма правы в своих догадках – то мы имеем дело уже даже не с переделом собственности или капиталов, а с переделом власти: «Я интерпретирую это слово [неолиберализм] как классовый проект, замаскированный массой разнообразной неолиберальной риторики об индивидуальной свободе, персональной ответственности, приватизации и свободном рынке. Все это было предназначено для реставрации и консолидации власти класса, а в этом отношении неолиберальный проект добился большого успеха».
Под лозунгами постиндустриального мира знаний и профессиональной реализации на свободном рынке мы по факту уже получили рядом со стеклянными небоскребами новое средневековье в виде безграмотных и полудиких гастарбайтеров, экономической и культурной деградации целых регионов – как вокруг России, так и в ее глубинке – до состояния, когда человек теряет человеческий облик.
Те же контрасты скрываются и в экономике. О какой честной конкуренции можно говорить, когда российская приватизация шла под звуки выстрелов, когда одни «эффективные собственники» избавлялись от других, менее удачливых. Маркс писал, что эпоха первоначального накопления капитала характеризуется «примитивными» и «первобытными» приемами накопления богатства. Здесь можно добавить – на всех уровнях. Кто-то «накапливал» с помощью залоговых аукционов огромные заводы, кто-то – палатки у метро, «черные риэлторы» экспроприировали квартиры одиноких стариков и инвалидов, избавляясь от ненужного «обременения». Безусловно, были и есть предприниматели, создающие новое богатство. Но в основе нынешней системы лежит нерегулируемый захват чужого, произведенный без всяких правил – и в отличие от революций, когда «бедные» шли отбирать у «богатых», никаких, даже иллюзорных моральных оправданий на этот раз не было. И он продолжается – пусть и не в таких диких формах.
БЕДНЫЕ СПОНСИРУЮТ БОГАТЫХ
Но может быть Россия просто такая страна, что хорошие правила привели к нехорошим результатам? Писал же Алан Гринспен, что Россия – типичный пример того, как порочная система невыполнения законов и коррупции искажает правильную идею свободного рынка? Однако примеры других стран, «осчастливленных» либеральными реформами, не позволяют с этим согласиться.
Еще на заре перехода экономик США и Великобритании на неолиберальные рельсы, в начале 80-х годов, под «невидимую руку рынка» попала Мексика: ее долги, возникшие вследствие новых финансовых правил, введенных США, согласились списать взамен на структурные реформы – сокращение социальных расходов, слабое трудовое законодательство и приватизация. Потом МВФ еще неоднократно проделывал подобные процедуры с развивающимися странами. «Пример Мексики показал наличие одного ключевого различия между либерализмом и неолиберализмом: при первом кредиторы несут убытки, возникающие вследствие плохих инвестиционных решений, тогда как при последнем заемщиков заставляют государственными и международными силами взять на себя издержки, связанные с выплатой долга, независимо от последствий для жизни и благосостояния местного населения. Если для этого требовалась продажа по дешевке активов иностранным компаниям, то так и делалось. С этими нововведениями на финансовых рынках на глобальном уровне система неолиберализма, по сути, приняла свою окончательную форму», – пишет Харви.
Сегодня можно сказать, что итогом действий МВФ практически во всех «переходных экономиках» стал переход собственности к новым владельцам. Так произошло в Ираке – когда в 2003 году «победители» потребовали полной приватизации государственных предприятий, предоставления полных прав собственности иностранным фирмам на иракские бизнесы, полной репатриации иностранной прибыли, открытия иракских банков иностранному контролю, национального режима для иностранных компаний и устранения почти всех торговых барьеров.
Нынешние локальные войны, в которые с такой радостью готовы включаться западные государства, помимо геополитических задач, решают по отработанной схеме именно задачу перераспределения собственности от «неправильных» владельцев «правильным». Лозунги о свободе, ради которой надо бомбить несогласных, выглядят уже настолько нелепо, что по сравнению с ними войны древности, где без всяких прикрас шли забирать чужие ресурсы и землю, выглядят менее циничными.
Но до войн можно и не доводить – активы большинства «переходных» экономик были перераспределены относительно мирно. «Шоковая терапия» обрушивала как уровень жизни населения, так и цены на эти активы, которые приобретались, либо отдавались в рамках уплаты кредитов, очень вовремя выданных благородным МВФ. С 1980 года за следующие 20 лет такой практики «двойного удара» – обесценивания активов и параллельной финансовой либерализации – по всему миру страны с периферии отправили в развитые государства свыше 4,6 трлн долларов – что в 50 раз превышает объемы «плана Маршалла» и при этом равняется тому самому богатству нескольких десятков нынешних миллиардеров-2010.
Обесценить активы и забрать их себе в счет уплаты намеренно созданного долга, а затем, в случае собственного, уже несрежиссированного кризиса, отказаться от уплаты своих долгов, переложив их на государство, – вот как выглядит «честная конкуренция» не на странице учебника. Не соревнование равных, а принцип «казино всегда выигрывает» – вот какая логика у этой борьбы за активы. Эндрю Меллону, американскому банкиру, уступившего лишь Рокфеллеру в том, кто первый заработал личный миллиард долларов, и министру финансов (секретарю Казначейства США) в 1921–1932 гг. приписывают слова: «Во время кризисов активы возвращаются к своим законным владельцам». Можно даже сказать точнее – к тем, кто считает себя их законным владельцем, потому что сегодня именно у него есть ресурс взять эти активы. И в этом смысле менеджеры транснациональной корпорации, скупающие дешевые активы у «неудачливых дикарей» и искренне считающие себя либералами, по логике своих действий мало отличаются от того самого военного комиссара, конфискующего графские сундуки – кто может взять, тот и берет.
ДЮЙМОВОЧКИ И ЭВЕРЕСТЫ
Перераспределение от бедных к богатым идет не только по прямой «колониальной» схеме. Забрать лишнее у своих менее удачливых граждан тоже не зазорно. Число миллиардеров растет не зря – несколько процентов наиболее состоятельных граждан как в США, так и в России неуклонно увеличивают свою долю в общем богатстве страны, тогда как остальные – свои позиции утрачивают. Теоретически свободный рынок должен способствовать процветанию среднего класса образованных профессионалов. На практике они в лучшем случае до конца дней выплачивают ипотеку и живут все равно в кредит, в худшем – вообще «вываливаются» из среднего класса в менее обеспеченные.
Но ведь потребление по всему миру до кризиса росло, да и многие представители среднего класса подтвердили бы это. Это кредитное потребление, тем не менее, не показатель благосостояния. Напротив, если жить на достойном уровне можно только прибегая к кредиту, это значит, что фактическое благосостояние такого человека оставляет желать лучшего. Вспомним примеры из классической литературы – всюду мы обнаружим сцены, когда к несчастному бедному заемщику, вынужденному брать в долг, чтоб прокормить семью, приходит жестокий кредитор и неумолимо требует уплаты. Образы таких бедняков вызывали жалость, образы живших в долг аристократов, спускавших состояния на карточную игру и наряды, – недоумение. Но сегодня жить в долг – это норма, причем норма поощряемая.
Да и «благосостояние» среднего класса, даже кредитное – весьма иллюзорно. Известно, что сейчас на 1% наиболее состоятельных американцев приходится более 50% всего национального богатства США. Многие слышали про индекс Джини и кривую Лоренца, описывающие распределение богатства всей страны между разными группами (10% самых бедных, 10% чуть менее бедных и т.п. до 10% самых богатых). Визуально кривая Лоренца своим «углом кривизны» показывает уровень неравенства.
Однако для большинства людей какие-то абстрактные кривые ничего не говорят. Ученые-энтузиасты на одном из американских сайтов «визуализировали» эту картину по-другому. Они решили изобразить различные доходы в виде столбиков 100-долларовых купюр разной высоты. Если ваш доход 25 тыс. долларов в год (бедные домохозяйства) – ваша стопка банкнот имеет высоту 1 дюйм, если 40 тыс. (средний доход американского домохозяйства) – 1,6 дюйма. Если вы имеете 100 тыс. долларов в год – и уже являетесь уважаемым средним классом – 4 дюйма, заработали миллион – 3,3 фута. Вы стали миллиардером – высота вашей стопки банкнот уже почти полмили. А у самых богатых, чьи доходы могут достигать 50 млрд в год, – это уже 30 миль!
Наглядное сравнение позволяет понять, где на самом деле находится средний класс, и даже его наиболее удачливые представители. Заметим, что в собственном восприятии живущий «выше среднего» успешный юрист, врач или бизнесмен средней руки скорее найдет в своем образе жизни черты от «элиты», нежели от «низов общества». Но статистика неумолима: с высоты миллиардных эверестов что бездомный безработный, что владеющий большим домом и парой дорогих машин высокооплачиваемый профессионал – выглядят примерно одинаково. Средний класс – такой же расходный материал, лелеющий свою значимость лишь в своих собственных глазах.
Чьи интересы будет обслуживать неолибперальное государство, как в действительности реализуется «равенство возможностей», и у кого больше шансов лоббировать свои интересы – у «дюймовочек» или «небоскребов» – тоже вполне понятно.
Про аналогичную картину в России не хочется и думать – наши миллиардеры, как мы видим, вполне держат марку в сравнении с мировыми, а вот самые бедные россияне в долларо-дюймах вообще превратятся в неотличимую от поверхности погрешность.
Проблема неравенства, и даже вопиющего неравенства, современных экономических моделей беспокоит отнюдь не только антиглобалистов и сторонников левых идей. Еще в середине 90-х годов опрос Southern Economic Journalвыявил: 71% американских экономистов убеждены в том, что распределение национального дохода в США должно быть более справедливым, а 81% уверены, что правительство имеет право на проведение мер по перераспределению собственности и доходов. А ведь с тех пор – что в США, что в остальном мире – неравенство только выросло.
Однако конвейер по перераспределению доходов и активов в «нужное русло» работает без остановки. Под лозунгом о равенстве возможностей одни просто по праву сильного забирают у других. Ничего нового в этом нет, и ни на какую уникальность в истории такие действия не претендуют. Но если неолиберальная фаза – это «развивающийся режим накопления», а вовсе не гармонично функционирующая конфигурация экономики и политики, поддерживающая благосостояние всех, то впереди – ее трансформации и следующие этапы развития.
Неолиберализм как он есть. Статья третья.
МОНОПОЛИЗАЦИЯ СВОБОДЫ.
Дискуссии о либерализме как экономической модели так бы и оставались в учебниках экономики, если бы не ключевое слово «свобода». Именно оно сразу же превращает модели торгового обмена в модели мироздания, и позволяет неолиберальным теориям претендовать на источник истин во всех сферах жизни – от международной политики до повседневных практик. Свобода, возможно, главное из всего, что было приватизировано под этими лозунгами.
МИР ЛИБЕРАЛЬНЫХ АБСТРАКЦИЙ
Теоретики неолиберализма часто вспоминают «золотой век» либеральных теорий – это труды в основном английских мыслителей конца XVIII – начала XIX века, где делался упор на свободу как конечную цель, на индивида как на конечную единицу общества, собственный интерес признавался двигателем жизни. Интересно, что на тот же самый период времени, вообще крайне плодотворный для европейской философской мысли всех направлений, могут ссылаться и сторонники социального государства. Однако, если последние начнут вспоминать своих родоначальников, то скорее всего получат упрек в том, что идеи Оуэнов и Сен-Симонов безнадежно устарели. В то же время весьма специфические взгляды английской интеллектуальной элиты двухвековой давности претендуют сегодня на основы основ для всего мира. «И хотя мы не стремимся и не можем вернуться к реальности XIX в., у нас есть возможность осуществить его высокие идеалы. (…) Потерпев неудачу при первой попытке создать мир свободных людей, мы должны попробовать еще раз», – писал один из главных либеральных экономистов XX века Фридрих Август фон Хайек в своей работе «Дорога к рабству». Воспевает эту эпоху и Милтон Фридман: «Обычное состояние человечества – это тирания, рабство и страдания. Западный мир XIX века и начала XX-го представляет собой разительное исключение из этой тенденции исторического развития».
Символом ужасов тоталитаризма считаются массовые жертвы. Но принцип свободы торговли в столь любимом либералами XIX веке гораздо раньше привел к так называемому «викторианскому холокосту» (термин историка Майка Дэвиса), когда в 1870–1880 гг. объемы вывоза пшеницы из Индии в Европу побили все рекорды, хотя десятки миллионов индусов в это же самое время умирали от голода – но европейцы могли заплатить за хлеб больше, и зерно продавали им. В этом прекрасном мире политических свобод, как известно, до 1833 года английские дети 9–13 лет работали по 12 и более часов в день. В США рабство процветало до 1860-х, и даже икона американского свободомыслия, Томас Джефферсон, сам был рабовладельцем.
Колониальные империи, бедность, бесправие, эксплуатация – вот «золотой век», который «сгубили» социалисты, боровшиеся за права рабочих, и революция в России, принудившая европейские страны пойти на уступки социалистам. Непонятно, к кому обращены упреки о его потере – наверное, к тому большинству, почему-то не захотевшему «свободно» оставаться на дне жизни, которое ему любезно определила «невидимая рука» тогдашнего рынка.
Пытаясь отмежеваться от якобы примитивного понимания либерализма как идеологии эгоистов, Хайек писал о том, что ключевая особенность общества индивидуалистов – это принцип того, что лучший результат получается не там, где стоит общая цель, а там, где множество свободных людей действуют в своих личных интересах. В то же время, «невидимая рука рынка» уже неоднократно приводила к дикой криминализации и архаизации экономики во множестве стран, где начинались либеральные реформы, и с этими уродливыми формами «индивидуализма» вряд ли захотели бы иметь что-то общее даже самые либеральные экономисты, хотя и его можно описать той же схемой.
Обвиняя оппонентов в том, что они хотят строить общество на основе слишком завышенных требований к человеку, либеральные экономисты гордились тем, что в их теориях человек не стремится ни к каким заоблачным высотам духа: «это социальная система, функционирование которой не требует, чтобы мы нашли добродетельных людей для управления ею или чтобы все люди стали лучше, чем они есть теперь, но которая использует людей во всем их разнообразии и сложности – иногда хорошими, иногда дурными, порой умными, но чаще глупыми». Институт частной собственности, якобы, является наилучшей гарантией того, что, следуя своим личным интересам, все максимально будут приносить пользу другим на основе торгового обмена. И вообще только собственность, конкуренция и торговля создают пространство свободы. Многие века лучшие умы человечества пытались хотя бы приблизиться к пониманию вопроса о свободе. Здесь же предлагается простое и понятное решение. И главное – безальтернативное. «Либерализм – это система взглядов свободного человека», писал Милтон Фридман.
ПОТОМУ ЧТО ЖИЗНЬ – БОРЬБА
Пространством свободы в либерализме считается поле конкурентной борьбы. Интересно, что акцент здесь не на результате, а на процессе: «Нельзя говорить, что конкуренция ведет к максимизации запланированного заранее результата, она лишь помогает оптимально использовать специализированные знания, рассеянные среди миллионов людей». При этом все же предполагается, что хотя и незапланированные, но наилучшие результаты все равно будут достигнуты – ибо большая часть обретенных человечеством благ, как полагают либералы, получены в результате состязания. Для либералов идеал – соревнование, где превосходство доказывается силой, умением или удачей. «Будучи игрой удачи и способностей, рынок заставляет каждого игрока выкладываться до предела. Начало игры отмечено отказом от протекции и групповых обязательств», – писал Хайек, и приводил в пример индивидуалистическую мотивацию первых «коммерсантов»: «Когда первые неолитические коммерсанты пересекали Ла-Манш на барках, нагруженных кремнием, чтобы, продав его, загрузиться вином и янтарем, то они при этом заботились не о том, как лучше обеспечить других, а о том, как больше заработать». Что на самом деле происходило в умах неолитических людей, мы вряд ли узнаем. Но сегодня приписываемый им мотив действительно актуален для многих – «Люби себя, чихай на всех, и в жизни ждет тебя успех».
В действительности конкуренция является лишь одним из типов мотивации. «В случае, если конкурент преследует по пятам, индивид непременно максимально задействует свои возможности», – писал Хайек. В современной психологии такую мотивацию называют отрицательной – чтобы избежать неудачи. Но наибольшие результаты получают те люди, мотивация которых «достижительная», и она основана не на страхе, что «догонят», а на собственном стремлении осуществить задуманное, независимо от действий конкурентов.
Кроме того, есть целые культуры, для которых исторически мотивация соперничества, характерная для англосаксонской ментальности, не является основной. Так, многие социометрические исследования показывают низкую значимость фактора конкуренции для России. Либеральные теоретики спешат причислить такие общества к закоснелым, и приравнять нежелание соревноваться к нежеланию развития. Но ведь поиск нового и эффективного может происходить не только в игре на выбывание, но и в формате сотрудничества. Более того, недавние исследования западных экспертов по бизнес-эффективности, в частности, профессора Лондонской школы бизнеса Линды Граттон, показали, что конкуренция является фактором, тормозящим инновации и изобретения, если речь идет о коллективе. Отнимая ресурсы на соперничество, она не позволяет максимально получить синергетический эффект от совместного решения задач.
Апологеты конкуренции невольно берут на вооружение лозунг своего врага – слова Маркса о том, что счастье – это борьба. Что такое конкуренция как не «цивилизованное» воплощение принципа «войны всех против всех», высказанного английским философом XVII века Томасом Гоббсом: «Если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами». В классической рыночной экономике как нигде воплощается древнейший принцип «человек человеку волк», когда «другой» – это в первую очередь враг и конкурент. Можно ли назвать свободными этих обреченных на вечный бой игроков, которых подстегивает страх проигрыша и потерь?
СПРАВЕДЛИВОСТЬ – ЭТО АТАВИЗМ
Милтон Фридман уверен, что противниками власти государства и сторонниками свободного общества «децентрализации» были «Ньютон и Лейбниц, Эйнштейн и Бор, Шекспир, Мильтон и Пастернак, Эдисон и Форд», – потому что государство не давало им прямого заказа на их творчество и открытия. В реальности все было скорее наоборот – Ньютон всю жизнь провел фактически на госслужбе в Королевском научном обществе, Лейбниц также был советником курфюрста и далее одного из немецких герцогов, однако это нисколько не помешало научной работе ни того, ни другого, а напротив, было основой возможности заниматься научными изысканиями. Эйнштейн вообще считал себя социалистом, и даже написал в 1949 году эссе «Почему социализм?», в котором капитализм называл продолжением «"хищнической фазы" человеческого развития», и предлагал ее преодолеть, поставив науку и технологии на службу социально-этическим целям, которые порождаются людьми с высокими этическими идеалами, а далее их принимают и осуществляют массы людей. Последнее – стремление к этическим идеалам и свободное стремление к их осуществлению – неоднократно в либеральных теориях называется основой тоталитаризма. Фактически, любой мотив, выходящий за пределы банальной личной выгоды, объявляется неприемлемым.
Либеральный экономический агент рационален: «конкуренция стимулирует рациональность». Стремиться к личной выгоде разумно. Неразумно стремиться к общему благу. Особенное неприятие в либеральной экономической теории вызывает идея социальной справедливости. Если Эйнштейн считал ее следующим шагом в развитии человечества, то в глазах либералов, например, того же Хайека, – это «животный атавизм». Социальная справедливость, по его мнению, есть инстинкт, унаследованный от «тотемных разновидностей общества», когда группы людей сообща охотились. «Странно, но многих привлекает именно то, что характеризует примитивность формы управления небольшой группы, – унитарная цель, общая иерархия целей, распределение средств согласно общественной оценке индивидуальных заслуг». Да, многих привлекает сотрудничество, а в этой цитате Хайек описывает ту самую командную работу, которая стала теперь модной в западных компаниях, и которая оказалась гораздо более эффективной, чем разобщенный труд одиночек.
Хайек полагал, что подобные виды сотрудничества несовместимы с цивилизованным обществом. По-настоящему странно именно само высказывание Хайека – ведь в природе групповое поведение животных всегда является более сложным, чем жизнь одного, и эволюционное усложнение предполагает возникновение сложных систем группового взаимодействия. Да и сами либералы постоянно говорят, что «слепой рынок» – наиболее эффективная форма организации взаимодействия множества индивидов.
Камень преткновения – эта «слепота». Цивилизованный человек станет участником общего дела только «вслепую», и никогда сознательно. Мощь рыночной экономики якобы покоится на том факте, что люди работают на других людей, не зная целей этих последних. А сотрудничество с общими целями породило бы конфликты. Мысль о том, что люди могут добровольно принять общие цели и сообща начать их достижение, что они хотят жить без деления на победителей и проигравших, – полностью противоречит экономической теории либерализма. Поэтому на такие мотивы навешиваются ярлыки дикости, нерациональности, тоталитаризма. Люди, мотивированные чем то большим, чем личный интерес, не вписываются в мир свободной торговли и конкуренции, они здесь инопланетяне, которых надо отправить в резервацию.
20 ДОЛЛАРОВ И 3 РЁ
Свобода в либеральном понимании – это неравенство. Об этом открыто пишут классики: «Мы должны прямо признать, что сохранение индивидуальной свободы несовместимо с полным удовлетворением наших стремлений к распределительной справедливости». Распределительная справедливость – это пенсии, это отсутствие нищих на улице, это нормы минимальной заработной платы. Все это надо принести в жертву некой свободе тех, кто хочет рисковать и побеждать. Шанс есть у каждого. «Конечно, в конкурентном обществе перед богатыми открыты более широкие возможности, чем перед бедными. Тем не менее бедный человек является здесь гораздо более свободным, чем тот, кто живет даже в более комфортных условиях в государстве с планируемой экономикой. И хотя в условиях конкуренции вероятность для бедняка неожиданно разбогатеть меньше, чем для человека, который унаследовал какую-то собственность, все же это возможно, причем конкурентное общество является единственным, где это зависит только от него и никакие власти не могут помешать ему испытать счастье», – писал Хайек. А если испытать счастье не получится? Что ж, тогда не надо обижаться, ведь это абстрактные силы рынка: «Несомненно, легче сносить неравенство, если оно является результатом действия безличных сил. (…) Если в конкурентном обществе фирма сообщает человеку, что она не нуждается более в его услугах, в этом нет в принципе ничего оскорбительного». Непонятно, почему тогда оскорбительным является принятие нормативов жизни, налогового регулирования и иных вещей в социальном государстве, оно ведь тоже в определенном смысле является «безличной силой».
Если же отвлечься от теорий, то на современных рынках у проигравших всегда есть на кого обидеться – ими давно уже управляют не безличные силы, а вполне конкретные интересы конкретных людей и организаций. В этом смысле ситуация парадоксально изменилась: именно рыночные отношения порождают самые разнообразные формы несвободы – будь то жесткие нормы корпоративного поведения или ценовые сговоры монополистов.
Сегодня под лозунгами свободы нам пытаются обосновать принцип неравенства. Будь свободен, не думай о других. Это нормально, что кто-то живет хуже, чем ты. Мир несовершенен, так будь среди победителей. Выбор между принципом равенства и неравенства, в конечном счете, не экономический. Фридман в одной из своих книг так обосновывает неравенство. Если вы идете с двумя своими друзьями по улице, и видите на дороге 20 долларов, то будет благородно разделить их на всех поровну. Но вы не обязаны это делать, а они не имеют право вас к этому принуждать. Этот пример помогает понять и разницу ментальностей: представить в России друзей, нашедших на дороге 500 рублей и не поделивших их поровну, довольно сложно – разве что они сообща договорятся поделить их как-то иначе. Но один, в присутствии других молча забирающий деньги себе?..
Считается, что японское представление о справедливости иллюстрирует притча о «Трех, потерявших по одному ре». Некий гончар нашел на дороге кошелек с тремя ре – тремя золотыми монетами. На кошельке был указан владелец – им оказался плотник. Гончар пришел к нему вернуть кошелек, но тот отказался забрать его, сказав, что раз кошелек выбрал покинуть хозяина, он не будет принимать назад эти деньги. Гончар настаивал, и оба отправились к судье. Выслушав их, судья добавил к трем ре еще одну собственную монету и разделил деньги пополам, отдав и плотнику и гончару по 2 ре, и сказал «Добрые люди, таково мое решение. Гончар мог забрать себе 3 ре, и теперь получит 2, потеряв 1 ре. Плотник мог вернуть себе все 3 ре, но отказался. Он тоже потеряет теперь 1 ре. Также и я потеряю 1 ре. Мы все потеряли поровну». В логике справедливости поведение всех троих – благородно, а в логике конкуренции – абсурдно и убыточно, ведь каждый мог получить максимум и отказался от него.
Более того. Что в ситуации с друзьями, решившими поделить 20 долларов поровну, что в истории про плотника, гончара и судью люди решили своими коллективными усилиями исправить несправедливость случая. Свободный же рынок превозносит случай. Неудивительно, ведь это прекрасно оправдывает неравенство – раз сама судьба кому-то благоволит, а кого-то обходит стороной, так же может поступать каждый. Так безликая диктатура случая оправдывает неравенство.
Надо признать, что попытка либеральных теоретиков «попробовать снова» – удалась: конец XX века принес неолиберальным идеям новые территории для воплощения и множество новых адептов. Но если они оставляли право на временную неудачу за своей теорией (а ждать реванша пришлось более полувека!), то не стоит отчаиваться и оппонентам. Свобода без победителей и проигравших, свобода вместе идти к общим целям и добиваться достойной жизни для всех – идея, вряд ли способная когда-либо утратить свою актуальность. «Потерпев неудачу при первой попытке создать мир свободных людей, мы должны попробовать еще раз».
http://www.globoscope.ru/content/articles/3002/
http://www.globoscope.ru/content/articles/3004/
http://www.globoscope.ru/content/articles/3010/
756876.jpg)
Комментарии (1)