«Мир изменился» — эти звучащие рефреном во «Властелине колец» слова как нельзя лучше характеризуют нынешнее состояние мира. Ещё тридцать лет назад он был иным — внешне и внутренне. За эти десятилетия успел закончиться великий антикапиталистический эксперимент ХХ в. (а вместе с ним — Большой Левый Проект европейского Модерна) — на карте больше нет СССР. Сегодня мы живём в эпоху глобализации (как научный этот термин появился в 1983 г., зафиксировав принципиально новое явление) и её уродцев-артефактов («мультикультурализм», «толерантность», «политкорректность» и др.). США, в отличие от СССР, остались на карте и провозглашены единственной сверхдержавой, хотя в 1980–1990-е годы произошла мутация и США уже не столько государство, сколько кластер ТНК, «неоимперия».

Китай воспринимается как вторая сверхдержава и возможный конкурент США в XXI в. (впрочем, в 1970–1980-е годы мы уже проходили это с Японией). На экономическом подъёме (высокой социальной ценой) Индия и Бразилия. Разрыв между богатыми и бедными странами, а также между богатыми и бедными в самих этих странах, сокращавшийся в 1945–1975 гг., стремительно растёт, побивая все рекорды. Человечество всё отчётливее делится на богатую верхушку (20%) и бедную основную массу (80%) — на «глобалов» и «локалов», по терминологии З. Баумана, а средний класс постепенно, но неуклонно, размывается и тает и, по-видимому, лет через 30–40, если не раньше, отправится в Тартар Истории вслед за крестьянством и рабочим классом. По экспоненте растёт число «трущобных людей», мирового андеркласса и андерграунда: к 2030 г. их будет 2 млрд. из 8 млрд., населяющих планету, с прямой и явной угрозой нового «переселения народов», т.е. Глобальной Большой Охоты.

Уходят — почти ушли — в прошлое прогрессистские идеологии марксизма и либерализма (показательно, что с 1980 г. «фэнтэзи» по сути вытеснила «сайнс фикшн») с их надеждами на универсалистское светлое будущее. На подъёме фундаментализмы — не только исламский, но христианский и иудаистский; западное христианство, всё более утрачивающее подлинно христианскую субстанцию, проигрывает оккультным течениям; восточное всё больше приобретает облик бывшего партработника со свечкой. Всё это было немыслимо ещё в середине 1970-х, хотя первые знаки на стене появились уже тогда.

Вообще-то мир постоянно меняется — изменение есть его неизменная характеристика, и всё же то, что произошло в последние 30–40 лет и, по-видимому, будет продолжаться в течение примерно такого же отрезка времени или чуть больше, выходит далеко за рамки нормальных изменений, а во многом носит беспрецедентный характер в истории капиталистической системы. Разумеется, в ней бывали переломные эпохи — например, «длинные пятидесятые» (1848–1867) в XIX в. или «длинные двадцатые» (1914–1933) в ХХ, круто менявшие траекторию развития системы. Однако изменения последних десятилетий меняют не траекторию развития системы, а систему. Более того, меняется развитие земной цивилизации в целом — в том виде, в котором она существует со времени так называемой неолитической революции.

Нынешнее время именуют по-разному: эпоха глобализации, эпоха конца истории, эпоха перехода от Модерна к Постмодерну и т.п. Несмотря на то, что в этом потоке словоблудия отчасти тонет, отчасти сознательно топится реальный смысл происходящего, совершенно очевидно, что речь так или иначе идёт о кризисных явлениях, которые чаще всего анализируются изолированно, в результате чего суть целого исчезает. Если же говорить о целом, то мир не просто переживает кризис, а находится на таком переломе, аналогов которому в истории до сих пор не было.

Прежде всего, это системный кризис капитализма, доживающего, по-видимому, если не последние десятилетия, то последнее столетие. Однако в силу глобального характера капитализма с его кризисом оказались связаны — либо причинно-следственной связью, либо логикой волнового резонанса — кризисы геокультуры Просвещения, европейской цивилизации, христианства, библейского контрольно-иерархического проекта, белой расы и, как знать, рода Homo и биосферы. Перед нами — кризис-матрёшка, осуществление которого и является великим и невиданным глобальным переломом. Однако обо всём по порядку.

Крушение коммунизма — стук Судьбы в дверь капитализма

В последние годы принято писать о кризисе коммунизма и марксизма и трактовать это как триумф капитализма. При манихейском взгляде на капитализм и коммунизм как абсолютно противоположные взаимоисключающие целостности так оно и получается. Ну а если связь капитализма и коммунизма как системного антикапитализма намного тоньше и хитрее и само существование коммунизм а есть индикатор нормального состояния капсистемы? В таком случае крушение коммунизма — «знак на стене» капсистемы, сигнал о её надвигающемся упадке.

Коммунизм как совокупность идей существует почти два с половиной тысячелетия. Однако в качестве особой социально-экономической системы коммунизм материализовался только в капиталистическую эпоху. Исторический коммунизм («реальный коммунизм», «реальный социализм») — это только антикапитализм. В истории никогда не было таких систем как антирабовладение и антифеодализм. Коммунизм как социальная система никогда не существовал как антифеодализм или антирабовладение. Таким образом, остаётся только одна эпоха, в которой исторически существовал (и мог существовать) коммунизм — капиталистическая. И то не вся, а только её зрелая, индустриальная фаза, что ограничивает реализацию коммунизма во времени, в истории определённым этапом развития капитализма. Но это значит, что в самом капитализме как явлении, как мировой системе отношений производства есть нечто, наделяющее его очень специфической, присущей только ему одному, а потому — загадочной и таинственной способностью выступать, реализовывать себя в двух различных социальных формах: положительной и отрицательной. Здесь нет места детально разбирать этот вопрос (подр. см.: Фурсов А.И. Колокола Истории. — М., 1996), ограничусь констатацией: капитализм существует как некая двойная звезда, двойная масса, единство капиталистического и некапиталистического. Объективно прогресс капитализма — изживание некапиталистического, но это же путь к системной гибели: нормальное функционирование капитализма требует наличия некапиталистического сегмента.

Сначала, в XVII–XIX вв. это был постфеодальный докапитализм Старого Порядка. Сначала капитал использовал его как скорлупу, затем в XVIII в. вступил с ним в борьбу (Просвещение, Великая французская революция), а в ходе мировой войны 1914–1918 гг. разрушил его. Й. Шумпетер заметил по этому поводу: ломая таким образом то, что препятствовало его прогрессу, капитализм рушил и несущие конструкции, предохранявшие его от коллапса. Отчасти это верно, но, думаю, объективно устранялись те некапиталистические формы, которые были неадекватны новой эпохе, а на их месте возникали иные, более адекватные. Речь идёт прежде всего о системном антикапитализме СССР, который стал следующей после Старого Порядка стадиальной формой, но уже «анти», а не «до», двойной массы для капитализма.

Выступая в качестве альтернативного глобального проекта (с середины 1950-х годов во всё уменьшающейся степени) и существенно ограничивая масштаб действий капитализма в мире, исторический коммунизм в то же время решал для капитализма — главным образом косвенно, но в данном случае это не имеет значения — ряд задач. Это участие в мировой войне на стороне англосаксов, роль внешнего стимула для внутрикапиталистических трансформаций, совместный с капитализмом контроль над миром и стабилизация последнего посредством Холодной войны и т.д.

Поддерживая левые партии в Первом мире и национально-освободительное движение в Третьем мире, СССР не позволял буржуинам раздавить их. Однако в то же время, подчиняя эти движения своей логике противостояния капитализму — системной, а со второй половины 1950-х годов во всё большей мере государственно-геополитической, исторический коммунизм ограничивал, «дисциплинировал» эти движения, делая их более предсказуемыми и управляемыми. В результате, по мере интеграции СССР и его господствующих групп в капсистему — интеграции, которая в конечном счёте привела к крушению антисистемного капитализма, СССР встраивал вместе с собой в капсистему «опасные классы», отчасти «одомашнивая» их на системный лад. Правда, эта «доместикация» в мировом масштабе ХХ в. часто оборачивалась для капитализма поражениями.

Однако, во-первых, поражения эти при всём их значении и резонансе (например, Вьетнам 1975 г.), как правило, носили локальный характер, а во-вторых, даже если они выходили за локальные рамки, хозяева капсистемы нередко довольно быстро извлекали уроки и использовали их для самотрансформации по принципу «Матрицы-2» или, проще, «за одного битого двух небитых дают». Так, победа СССР в Холодной войне над государством США в 1975 г. (Вьетнам, Хельсинки) существенно облегчила внутрикапиталистическую трансформацию и выход на первые роли в капсистеме корпоратократии («гипербуржуазии», «космократии» — Д. Дюкло) — молодой и хищной фракции мировой буржуазии, тесно связанной с ТНК. Именно корпоратократия, которая начала своё восхождение в результате и после мировой войны 1939–1945 гг. и которая впервые заявила о себе свержением правительства Мосаддыка в Иране в 1953 г., в 1980-е посадила своих президентов в Белый Дом (Рейган, Буш), а в 1989 г. нанесла поражение СССР как системе и как государству, «пообещав» включить в свой состав, по крайней мере, часть номенклатуры, а другой выдать «бочку варенья да корзину печенья».

Триумф глобализации, первой жертвой которой стали системный антикапитализм и СССР — это триумф корпоратократии. Глобализация позволила капитализму корпоратократии — «турбокапитализму» (Люттвак) относительно легко решить многие из тех задач по стабилизации системы, которые раньше решались с помощью системного антикапитализма. Или, напротив, решать те задачи, которые раньше мешало решать само существование СССР. Например, наличие ядерного оружия у СССР вообще ставило под вопрос и крупномасштабную (мировую) войну, и как показали революционные войны в Китае, Вьетнаме, Алжире, Кубе победу капцентра над более слабой периферией даже в локальной войне. Глобализация, помимо прочего, решила и эту проблему, и не только потому что устранила СССР, а потому что создав глобальный рынок финансовых капиталов полностью гарантировала победу ядра над периферией невоенными методами — вплоть до её экономического уничтожения, как это произошло, например, с Аргентиной, и превращения в «finished country» — «конечную страну».

Однако — every acquisition is a loss and every loss is an acquisition — глобализация, решив трудноразрешимые среднесрочные проблемы капсистемы, глобализация создала неразрешимые долгосрочные, толкающие капитализм — и довольно быстро — к краю пропасти.

«Но их бедой была победа, — за ней открылась — пустота»

Нормальное функционирование капитализма требует наличия некапиталистических зон. Каждый раз, когда происходило очередное циклическое снижение мировой прибыли, капсистема отвечала на неё экспансией и превращением внешней некапзоны в капиталистическую периферию с дешёвой рабочей силой и новыми рынками сбыта (насильственное создание колоний и полуколоний) — и так до следующего раза.

Глобализация замирила ядро, устранила системный антикапитализм и по сути подавила возможности борьбы периферийных обществ за лучшее положение в мировой системе, за лучшие сделочные позиции по отношению к ядру, т.е. глобализация победоносно решила те проблемы, над которыми весь ХХ в. бился капитализм. Однако за победой скрывалась пустота: every acquisition is a loss and every loss is an acquisition — решив трудноразрешимые среднесрочные проблемы капитализма, глобализация создала неразрешимые долгосрочные и в результате положение капсистемы на рубеже ХХ-XXI вв. оказалось намного хуже, чем на рубеже XIX-XX: цейтнот и цугцванг одновременно с перспективой новой войны — только уже социальной, верхов против низов и средних слоёв. Собственно, война эта уже началась. Почему и как? Очень просто.

Как уже говорилось, нормальное функционирование капитализма требует наличия некапиталистических зон, за которые с которыми он борется. В конце ХХ в. капитализма эти зоны «победил» — глобализация устранила их, сделав весь мир капиталистическим. Но это значит, что теперь процесс снижения мировой прибыли грозит стать перманентным. Мировая «железная пята» оказалась перед выбором: либо утрата значительной части прибыли, привилегий и, возможно, власти, либо переход от экстенсива к интенсиву, т.е. главным образом к внутренним источникам извлечения прибыли и накопления, к интенсификации внутрикапиталистической эксплуатации в самом ядре и его анклавах во всём мире.

На пути такой «смены вех» стоит очень многое. Это и формально-демократические институты буржуазного ядра капсистемы, гражданское общество, нация-государство, «универсальные ценности» и многие другие завоевания низших и средних классов эпохи 1830/1840-х — 1960/1970-х годов. По сути, на пути трансформации, о которой идёт речь, сам капитализм как система в целом, от которой, получается, и должен освободиться капитал.

Вопреки расхожему мнению, капитализм как система не сводится к чистому и безграничному торжеству капитала. Капитал существовал до капитализма и будет существовать после него. Капитализм (ядра) — сложная система экономических, социальных и политических институтов, ограничивающая капитал в его же собственных долгосрочных интересах, не позволяющая ему охватить, сожрать всё и сразу. Совокупный капиталист есть капитал, ограниченный нацией-государством, гражданским обществом и демократическими политическими институтами. Освобождение капитала (рынка) от этих институтов выгодно капиталу, но разрушительно для капитализма. Когда-то в интересах капитала оказалось создание капиталистической системы (а в интересах господствующих групп — превращение в буржуазию, а точнее, в «совокупного капиталиста»). Нет ничего удивительного, что в определённый момент интересы капитала потребуют (уже потребовали) демонтажа капитализма — только так господствующие группы могут сохранить свои привилегии и власть, трансформировав капитал в иные формы господства.

Внешняя экспансия капитала (а капитализм и был системой государственно-политической организации внешней, мировой экспансии капитала) окончилась: капитализм охватил планету в целом, а потому больше не нужен, в смысле — не только не может обеспечить рост прибыли, но не может остановить процесс её снижения. Поэтому широкомасштабное наступление на демократические институты, ослабление публично-правовой сферы, вырождение политики в комбинацию административной системы и шоу-бизнеса, «растаивание» (fading away) нации-государства при усилении (глобального) рынка финансовых капиталов есть не что иное, как отчасти стихийный, а в ещё большей степени направляемый процесс демонтажа капитализма.

Устраните все преграды на пути капитализма, дайте ему полностью реализовать себя в мировом масштабе, позвольте ему стать глобальным — и вы уничтожите его. Та часть мировой верхушки, в том числе и американские неоконы, которая устраняет всё, что ограничивает капитал и реализацию интересов США как кластера ТНК, разрушает капитализм намного быстрее и результативнее, чем левые движения ХХ в., которые на самом деле, тормозя самореализацию капитала, в конечном счёте в большей степени укрепляли его, отсрочивали его конец. Глобализация — вот игра «кощеевой смерти» капитализма. Однако «финализация» капитализма — процесс вовсе не стиихйный, демонтаж этой системы — процесс сознательный. Я готов пойти ещё дальше и утверждать: крушение коммунизма в СССР совпало с началом демонтажа капитализма как системы западной верхушкой. Более того, это две стороны одной медали — упадка и падения (привет Гиббону) капмира, борьбы, ведущейся между верхушкой и средним классом за то, кто исключит кого из будущего посткапиталистического мира, на чьих костях он будет построен.

Демонтаж капитализма

Условной датой начала демонтажа капитализма можно считать 1975 г., когда по заказу Трёхсторонней комиссии С. Хантингтон, М. Крозье и Дз. Ватануки подготовили доклад «Кризис демократии». В этом документе чётко фиксируются угрозы положения правящему слою — прежде всего то, что против него начинают работать демократия и welfare state (государство всеобщего социального обеспечения), оформившиеся в послевоенный период. Под кризисом демократии имелся в виду не кризис демократии вообще, а такое развитие демократии, которое невыгодно верхушке.

В докладе утверждалось, что развитие демократии на Западе ведёт к уменьшению власти правительств, что различные группы, пользуясь демократией, начали борьбу за такие права и привилегии, на которые ранее никогда не претендовали, и эти «эксцессы демократии» являются вызовом существующей системе правления. Угроза демократическому правлению в США носит не внешний характер, писали авторы, её источник — «внутренняя динамика самой демократии в высокообразованном, мобильном обществе, характеризующемся высокой степенью (политического. — А.Ф.) участия». Вывод: необходимо способствовать невовлечённости (noninvolvement) масс в политику, развитию определённой апатии, умерить демократию, исходя из того, что она лишь способ организации власти, причём вовсе не универсальный: «Во многих случаях необходимость в экспертном знании, превосходстве в положении и ранге (senyority), опыте и особых способностях могут перевешивать притязания демократии как способа конституирования власти».

Главной социальной мишенью процесса «кризисного управления» демократией был средний класс. И это не случайно. Именно средний класс стал главным массовым бенефициантом послевоенного тридцатилетия. Перераспределение общественного продукта с помощью налоговой системы превратило значительную часть среднего класса и даже часть рабочего класса в эдакую «социалистическую буржуазию». Разумеется, «нормальная» буржуазия включила перераспределительный механизм не по доброте душевной. Welfare state — это явное отклонение от логики развития и природы капитализма, которое лишь в малой степени может быть объяснено заботой о создании спроса и потребителей массовой продукции. Главное в другом — в наличии системного антикапитализма (исторического коммунизма) в виде СССР.

В 1960-е годы средний класс на Западе, опираясь на мощные левые партии, стал оказывать серьёзнейшее политическое давление на верхушку, требуя дальнейших уступок. К этому же времени достигло предела своей эффективности и начало давать сбои welfare state. Иными словами, средний класс и работавшее в значительной степени в его интересах welfare state стало слишком тяжёлым бременем для капсистемы даже в её богатом ядре, а противоречие между средним классом («социалистической буржуазией») и верхушкой («капиталистической буржуазией») становилось всё более острым, тем более, что мировая экономика в начале 1970-х годов вступила в полосу затяжного кризиса (нефтяной кризис, стагфляция и т.п. — короче, Б-фаза Кондратьевского цикла, сменившая А-фазу, 1945-1973 гг.), и общественный пирог начал сжиматься. А на пути реализации классовых интересов буржуазии в её действиях по отношению к среднему и рабочим классам стояли такие барьеры как демократические институты, партийно-политическая система, welfare state как форма нации-государства, некий набор ценностей и социально-экономических регулятивов. «Кризис демократии» чётко зафиксировал эти институциональные помехи и стал руководством к действию, что и нашло отражение как в теории (на свет божий вытащили Поппера и ещё более убогого Хайека), так и на практике — приход к власти рыночных фундаменталистов в Великобритании (Тэтчер, 1979 г.) и США (Рейган, 1981 г.), развернувших наступление на средний и рабочий классы (как прописали «доктора» в «Кризисе демократии»).

Суть переломной эпохи 1970-х — 2050-(?)-х годов заключается прежде всего в ликвидации капитализма. Три главных вопроса, на которые она должна дать ответ, таковы:

1) какой тип общества идёт на смену капитализму;

2) каким будет соотношение эволюционных и революционных факторов в ходе перелома; 3) за чей счёт и в пользу кого осуществится системный трансгресс — кто ухватит козыри при новой Пересдаче Карт Истории, как сказал бы Ф. Бродель, или над кем сомкнутся волны прогресса, как сказал бы Б. Мур. Пока что волны смыкаются над низшими и средними группами — рождение капитализма и его смерть (или вход в него и выход из него) характеризуются наступлением верхов на низы.

Хотя уже в конце ХХ в. появилась социологическая теория «20:80» (т.е. 20% — богатые, 80% — новые и старые бедные и практически никакого среднего класса — он рассосался: меньшинству удалось проползти-просочиться наверх, большинство пополнило ряды низов), тем не менее средние классы ядра в 1980-1990-е годы получили некоторую отсрочку-передышку. В 1980-е годы «железная пята» давила в основном средние классы Латинской Америки и наиболее развитых стран Африки — структурные реформы МВФ в Латинской Америке уничтожили почти весь старый средний класс этого региона. Ну а в 1990-е годы пустили под нож средние классы бывших социалистических стран: если на рубеже 1980–1990-х в Восточной Европе (включая европейскую часть СССР) за чертой бедности жили 14 млн. человек, то в 1996 г. уже 168 млн.!

Вот это и есть социальная война верхов капсистемы против низов и середины, которая называется глобализацией! Ведь по сути глобализация во многом представляет собой эквивалент английских огораживаний XVI-XVII вв., только в глобальном масштабе; цели — одни и те же: перераспределение дохода и собственности в пользу верхних 20% населения (вне ядра капсистемы — 3-10%), создание новых богатых и новых бедных в жестокой политико-экономической игре с нулевой суммой — если у кого-то прибавится, у кого-то убавится. В этом плане символично, что в нынешней РФ имеет место пропорциональный рост миллионеров и беспризорников.

Синхронно с ослаблением среднего класса идут процессы размывания публично-правовой сферы («конец публичного человека» — статьи и книги с названиями подобного рода не новость) и ослабления гражданского общества; политика всё больше превращается в более или менее уродливую комбинацию административной системы и шоу-бизнеса; деполитизация и десивилизация (от civil society) общества грозит оставить без работы представителей и так приходящих в упадок дисциплин — социологии и политической науки.

Однако, пожалуй, наиболее серьёзной проблемой с точки зрения институционального каркаса капсистемы является ослабление (на Западе пользуются также терминами «растаивание» и «ржавение») нации-государства. Можно смело утверждать, что именно нация-государство и средний класс с его экономическими и социальными формами являются несущими конструкциями капитализма как особой исторической системы. Их ослабление и тем более уход — прощальный поклон капитализма. Нация-государство приходит в упадок сразу по нескольким взаимосвязанным причинам, а следовательно речь должна идти о системном процессе.

Кризис-матрёшка

В силу социальной природы капитализма и его глобального масштаба кризис этой системы становится своеобразным спусковым крючком, каскадным явлением, которые запускают кризисный механизм, далеко выходящий не просто за капиталистические, но вообще за социосистемные рамки. О кризисе общества Модерна, прогрессистских идеологий марксизма и либерализма и связанных с ними форм организации науки и образования — всей геокультуры Просвещения написано уже достаточно, равно как и о кризисе европейской цивилизации. В последнем случае необходимо подчеркнуть, что капитализм, особенно после того, как европейская мир-система в «длинные пятидесятые» XIX в., т.е. в 1848–1867 гг. (аккурат между европейскими революциями 1848 г. и реставрацией Мэйдзи в Японии, между «Манифестом Коммунистической партии» и первым томом «Капитала»), превратилась в мировую систему с «атлантическим Западом» в качестве ядра, начал разрушать не только неевропейские цивилизации, но и европейскую, добившись всего за несколько десятилетий значительных результатов.

Более того, капитализм максимально обострил все дремавшие до его появления противоречия этой цивилизации — как внутренние, так и с другими цивилизациями. И хотя «Столкновение цивилизаций» Хантингтона — это типичный «концептуальный вирус», главная задача которого отвлечь внимание от реальных противоречий, у кризиса капитализма есть мощный цивилизационный аспект, причём тройной: кризис европейской цивилизации; кризис неевропейских цивилизаций, обусловленный воздействием на них капитализма, прежде всего его структур повседневности и массовой культуры; кризис земной — из-за глобального характера капитализма — цивилизации в целом.

В кризисе европейской цивилизации, помимо заката высокой культуры и изменения самого европейского человеческого материала в ХХ в., необходимо отметить прежде всего кризис христианства. Последнее почти мертво. Протестантизм, подменив Бога Книгой, почти превратился в неоиудаизм. У христианства нет иммунитета ни к иудаизму, ни к либерализму.

Своё квинтэссенциальное выражение комбинация кризисов капитализма, европейской цивилизации (а в ней — христианства) находит в кризисе (или завершении) «библейского проекта». Любая социальная система это система иерархии и контроля, т.е. решение простой проблемы: как держать в узде маленького человека и каким образом для решения этой задачи контролировать поведение верхов и их отношения с низами. В течение почти двух тысячелетий христианство как форма социально-церковной организации, использовав протестно-эмансипаторский проект Христа и одновременно приглушив его (идейно — с помощью Ветхого Завета, организационно — с помощью церкви) и трансформировав в библейский, обеспечивало идейно-религиозные основания иерархии и контроля сначала в Средиземноморье, а затем в Европе (с Россией — в Евразии) и Америке; тесно связанная с христианством ещё одна авраамитская религия — ислам — с одной стороны, выполнила функцию библейского проекта для более отсталых зон региона, а с другой — была продолжением предыдущего — древнеегипетского проекта, который успешно действовал в течение тысячелетий и пиком которого стала Римская империя.

Библейский проект начал давать сбои довольно рано — начиная с откола Рима (католицизма) от православия в политических целях; ну а частичная национализация и частичная иудаизация христианства в мутации протестантизма означали начало глубокого кризиса. В последние два столетия роль реализации библейского проекта вообще пришлось взять на себя светским идеологиям прогрессистского типа — либерализму и коммунизму, причём коммунизм оказался таким же системным ограничением марксова проекта, как библейский — христианского со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Системный кризис капитализма совпал с кризисом светских версий библейского проекта и с исчерпанием этого проекта в целом. То, что работало в поздней античности (т.е. вплоть до «империи» Карла Великого), в Средневековье, всё хуже — во времена Старого Порядка, перестало работать в Новое время. На повестке дня — создание нового контрольно-организующего проекта, только с его помощью — при прочих равных условиях — можно будет вправить «вывихнутый век», преодолеть кризис. Двойной вопрос в том, кто предложит такой проект — верхи или низы и, грубо говоря, кто «переспит» с ним, т.е. поставит на службу своим интересам.

Уже сейчас видны попытки подобного проектирования — менее сознательные и в большей степени религиозные у низов, более сознательные и в большей степени светские у верхов. Радикальный ислам в мусульманском мире и пятидесятничество в Латинской Америке, приобретающее черты если не отдельной от христианства религии, то чего-то похожего — вот очередная «утопия», если пользоваться термином К. Мангейма. Со стороны верхов это проект американских неоконов («глобофашизм»), призванный углубить и законсервировать навечно социально-экономическую поляризацию позднекапиталистического общества («20:80») и перенести эту по сути кастеизированную форму в посткапиталистический мир.

Весьма символично, что многие неоконы — это бывшие леваки, а некоторые просто троцкисты, прошедшие «правую» школу Лео Штрауса и начитавшиеся Платона. Надо помнить, что из трёх проектов, порождённых субъектной ветвью исторического (античность — феодализм — капитализм) процесса, — два были протестно-эмансипаторскими — Христа и Маркса, а один, самый первый, Платона — консервативным, а в чём-то даже реставрационно-реакционным. Впрочем, оба эмансипаторских проекта были довольно быстро присвоены определёнными социальными силами и организациями и стали использоваться совсем в иных целях, чем те, что на которые ориентирвались их «генеральные конструкторы»; тем не менее, эмансипаторский потенциал в них сохранился, и это противоречие стало центральным и для библейского и для коммунистического проектов.

Кастово-аристократический проект Платона был реакцией на кризис и упадок полисного строя, крушение (а отчасти сознательный демонтаж) полисной демократии. Реакция Платона — остановить, подморозить социальные изменения с помощью жёсткой консервации социальной структуры, его иерархизации. Проект Платона в целом не реализовался, античный мир выходил из кризиса на основе римского проекта (модификация древнеегипетского — в конечном счёте попытка не удалась) и проекта Христа (превращённого в библейский — классическая нейтрализующая трансформация протестно-эмансипаторского проекта в контрольно-иерархический, попытка удалась); однако некоторые элементы платоновского проекта в снятом виде присутствуют как в библейском, так и в коммунистическом.

Платоновский проект, многое из него сейчас явно «в масть» занятой в мировом масштабе пересортировкой-выбраковкой человечества в условиях кризиса/демонтажа буржуазной демократии, а также политики и государственности позднекапиталистической «железной пяте», корпоратократии и её наднациональным структурам и клубам, неудачно именуемым то «мировой закулисой», то «мировым правительством». Именно корпоратократия довела до логического конца «библейский проект», глобализировав его (трагифарсовый финал проекта — американская авантюра в Ираке, на Ближнем Востоке; проект финиширует там, откуда стартовал) и превратив американскую республику в «неоимперию» (Чалмерз Джонсон).

Однако, выводя капитализм на финишную прямую, глобализация оказывается пирровой победой корпоратократии — по-видимому, исторически последней, «гипербуржуазной» фракцией буржуазии. Глобализация оказывается пирровой победой корпоратократии — молодой и наиболее хищной фракции буржуазии, которая встала на ноги благодаря последней мировой войне, впервые показала зубы, свергнув правительство Моссадыка в Иране в 1953 г., посадила в 1981 г. в Белый Дом своего первого президента — Рейгана, а в 1991 г. нанесла поражение СССР, «пообещав» включить в свой состав, по крайней мере, часть номенклатуры, а другой выдать «бочку варенья да корзину печенья». Однако триумф корпоратократии («гипербуржуазии» — Д. Дюкло) будет недолгим, скорее всего, она ненадолго переживёт класс, соками которого питается — средний.

Корпоратократия «заточена» под внешнюю экспансию, под глобальный экстенсив; глобализация была одновременно её социальной «заточкой», орудием и целью. Теперь цель достигнута, и вопрос стоит так: годится ли корпоратократия как слой для перевода социально-экономических стрелок с внешнего контура на внутренний, с эксплуатации-экономического уничтожения Юга на внутри сверенную эксплуатацию, где, кстати, ей противостоят всё те же выходцы с Юга, только в отличие от белого социального атомизированного населения, организованные в общины и кланы и способные ответить на давление власти и, в свою очередь, давить как на власть, так и на белое население. Или же она будет всячески тормозить этот процесс? Ответ на этот вопрос или, по крайней мере, намёки на него мы получим, наблюдая прежде всего борьбу за власть в американской верхушке. И, разумеется, необходимо учитывать воздействие на этот процесс того, что Ч. Джонсон назвал «отдачей» («blowback») — т.е. реакции мира на полувековое давление на него со стороны США (ср. с ситуацией Римской империи после Траяна).

Вообще, при всей поверхностности исторических аналогий, можно заметить, что нынешняя ситуация Запада (Севера) как неоимперии (причём, и в том смысле, который вкладывают в этот термин, с одной стороны, Т. Хардт и А. Негри, с другой — Ч. Джонсон, Ж.-К. Рюфэн, Э. Тодд и др.) чем-то напоминает Римскую империю: внутренняя социальная и культурно-психологическая варваризация вкупе с экономическим упадком и внешним давлением варваров, которых сами же прикармливали в течение нескольких столетий (как писал по совсем другому поводу Н. Коржавин, «они… давали сами нюхать мясо тем псам, что позже рвали их» — но это же во многом ситуация Севера и Юга в последние десятилетия со всеми играми в мультикультурализмы и прочие культур-мультурализмы и политкорректности, ну а уж по части отношений «северных» спецслужб и «южных» исламских фундаменталистов с террористическим уклоном, так это просто стопроцентное попадание, так сказать,«ступай, отравленная сталь, по назначенью»). Схема А. Тойнби-младшего, согласно которой цивилизации гибнут в результате суммарного давления «внутреннего пролетариата» и «внешнего пролетариата» весьма близка к реализации на Западе (Севере), у хозяев, да и у населения которого, похоже, нет никакой долгосрочной стратегии для борьбы с этой угрозой.

В книге «Империя и новые варвары: Разрыв “Север — Юг”» (Париж, 1991) Ж.-К. Рюфэн рассматривает три стратегии (и, соответственно, три варианта будущего) Севера по отношению к Югу: 1) «стратегия Клебера» — попытка вестернизировать Юг — провал; 2) «стратегия Унгерна» — попытка неких сил на Севере поднять Юг против Севера и вернуть таким образом Север к традиции — до сих пор не реализовывалась, стратегия вполне химерична, т.к. в случае её реализации первое, что будет уничтожено — это остатки европейской традиции, а на её месте возникнет нечто вроде «Мечети Парижской богоматери»; 3) «стратегия Марка Аврелия» — проведение «лимеса», черты, отсекающей Юг от Севера; это уже невозможно, Юг уже на Севере, и согласно прогнозам в 2020-е годы от 30 до 50% населения мегаполисов Севера составят выходцы с Юга — nous voila!

Впрочем, между нынешней ситуацией Запада (Севера) и Римской империей есть одно существенное различие: жители Римской империи и варвары принадлежали главным образом к одной и той же расе — белой. «Империя» и «варвары» на современном Западе принадлежат к различным расам. Кризис системы, которая обусловила демографический кризис в Третьем мире и массовую миграцию с Юга на Север, меняющую не только этно-религиозный, но и расовый состав населения Евросоюза и США, оборачивается кризисом не только европейской цивилизации, но и белой расы. А это значит, что у социальных битв эпохи Великого Перелома окажутся весьма значительными не только цивилизационные и религиозные аспекты, но и расовый, чего никогда не было в прежние мегакризисы.

Сытый, пожилой, социально атомизированный буржуазный, квазихристианский отполиткультуренный и отмультикультуренный разными способами и в разных позициях белый человек Западной Европы и Северной Америки, с одной стороны, и голодный, молодой, агрессивный, антибуржуазный, с ярко выраженными коллективными ценностями человек небелый, тёмный (часто не только в прямом, но и в переносном смысле) — вот реальное «светлое» будущее Запада. Это уже не просто «закат Европы», а закат Европы в лунку Истории без шансов выкарабкаться. Если к этому учесть, что «западники» разучились работать — утрачена трудовая этика и сражаться — утрачены боевые навыки, то перспектива выглядит ещё более мрачной.

«У наших зажравшихся европейских братьев, — пишет С.Хелемендик в весёлой и одновременно страшноватой (специфика русской смеховой культуры) книге «Мы… их» (Братислава, 2003 г.)– нет инструментов для того, чтобы выгнать албанских пришельцев. А вот у албанцев инструментов достаточно — героин, белое мясо, рэкет. […] наши упитанные браться зажрались. Им кажется недостойным носить тарелки в ресторанах и водить трамваи. А нашим чёрно-жёлтым братьям мыть тарелки в Вене или Мюнхене кажется занятием благородным. Вот и всё, вот и обещанный закат Европы». И — вывод-кода: «Наши упитанные европейские братья уже всё просрали! Это заключение я повторял много раз, куля по главному франкфуртскому бульвару под названием “Цайл”. Они уже закончили своё существование в истории, их уже нет». Грубовато, но точно.

В наших размышлениях о кризисе, об эпохе перелома мы последовательно спустились с уровня социальной системы до уровня расы. Но и это ещё не дно Кладезя Бездны, которая может отверзнуться с кризисом капсистемы. Последний вполне может поставить на повестку дня вопрос о роде Homo. Поскольку кризис будет протекать в условиях борьбы растущего населения за уменьшающиеся ресурсы (в том числе продовольствие и воду), в его условиях встанет вопрос о сокращении численности населения — вопрос если не биосоциальный, то социобиологический. Homo уже проходил это во время верхнепалеолитического кризиса и «прошёл» (с огромными потерями) за 15–20 тыс. лет. Тогда, однако, кризис носил суммарно-локальный, а не глобальный характер — не было единого планетарного человечества. К тому же земля не была напичкана атомными станциями, предприятиями с вредным производством, ядерным, биологическим, химическим и иным оружием.

Впрочем, как показывает пример хуту и тутси региональный геноцид вполне можно устроить с помощью обычного оружия, вооружив АКМ-ами 12-14-летних детей.

Финал глобального кризиса капитализма (особенно в условиях обещаемого геологами на вторую половину XXI в. усиления геологической активности, вероятного изменения наклона земной оси, наступления нового ледникового периода, только теперь уже не малого и т.д.) вообще может оказаться схваткой Homo и Биосферы по принципу «кто — кого». Homo проигрывает при любом исходе. Для того чтобы пройти кризис, нужна принципиально новая философия отношений с Природой, мы должны заново осмыслить, а не просто переосмыслить (unthink, а не rethink) не только геокультуру Просвещения, но также христианство со средневековой теологией вкупе и античную философию, стартовав от её отцов-основателей другим интеллектуальным путём — с учётом всех или почти всех сделанных в субъектном потоке исторического развития за последние 25 веков интеллектуальных и политических ошибок. Новая философия должна быть хотя и альтернативно-европейской, но европейской, а не заимствованием у буддизма, индуизма или конфуцианства: «Вечный покой — для седых пирамид», нам же нужен прометеевско-фаустовский дух горения — на том стоим и не можем иначе.

Мир доживает последние относительно спокойные десятилетия перед кризисом-матрёшкой, аналогов которому не было и который, похоже, сметёт не только капитализм с его сторонниками и противниками, но всю посленеолитическую цивилизацию. И если человечеству удастся, пусть сократившись в численности до 0,5-1,0 млрд. пережить его, то новый социум скорее всего будет отличаться от Цивилизации не меньше, чем она отличалась от Палеолита. Некоторые контуры постпереломного мира уже видны, но это отдельная тема.

Знание — сила

Кризис, в который вполз позднекапиталистический мир (для нас, подобно язычникам, страдающим от язв христианства, этот позднекапиталистический кризис начался крушением советского антикапитализма), носит объективный и естественный характер. Реальная задача — пройти его с минимальными потерями и как можно быстрее, не дав ему растянуться на тысячелетия, а сократив до полутора-двух веков.

Вспоминается азимовская «Академия» («Foundation»), где согласно математику Селдону, крушения галактической империи в силу его объективного характер, невозможно было избежать, но можно было сократить кризисные «тёмные века» с тридцати тысяч лет до одной. Конечно, фантастика — это фантастика, а реальность — это реальность, но в нашей жизни они тесно переплетаются — и чем дальше, тем больше.

Достаточное условие выхода из кризиса — властная воля принципиально новой мировой (для начала — хотя бы страновой, но с мировым, а не провинциально местечковым замахом) элиты, «заточенной» именно под коллективное прохождение кризиса. Кто-то скажет: появление такой элиты — фантастика. А появление сталинской элиты в 1930-е годы как единственного средства суверенного выживания России и русских в мире хищников ХХ в. — это не фантастика?

Однако помимо достаточного условия — воли — есть необходимое — разум, знание. Нам нужно принципиально новое по содержанию и по-новому организованное знание о современном мире как целом и как о совокупности элементов (включая Россию). Нам нужно знание о верхах и о низах современного мира, о криминальной по сути глобальной экономике, о формах манипуляции историческим процессом и о многом другом. Современная западная наука об обществе, убогая триада «экономика — социология — политическая наука», отражающая реалии уходящего мира и не способная не только объяснить, но даже адекватно описать переломный мир — это такой же импотент, каким был советский истмат, а возможно и хуже. Я уже не говорю о том, что нейтрального знания нет, что нынешняя наука об обществе (как СМИ, кино и т.д.) отражает интересы корпоратократии.

Выход из кризиса предполагает создание нового знания, принципиально новых дисциплин (или эпистемологических программ), с новыми методологиями и новыми предметами исследования. Нам предстоит в короткий срок (время не ждёт) разработать адекватную теорию капитализма как частный случай теории социальных систем, методологически построенной на отрицании прежде всего наследия буржуазного XIX в. — триады «экономика — социология — политическая наука»; это тот путь критики политической экономии, которым двинулся Маркс в работе над «Капиталом» и который он так и не прошёл до конца, а марксисты, за редчайшими и не делающими погоды исключениями, вообще с него свернули.

На основе этой теории нам предстоит переосмыслить многое в вопросе о соотношении субъекта и системы, «проектно-сознательного» и «естественного» в истории, прежде всего — в её переломные эпохи, когда проект и решения небольшой группы «весят» не меньше, чем массовый порыв. Нам предстоит ревизия всей геокультуры Просвещения и многих христианских идей, особенно всего того, что касается биологии, «природной природы» человека в различных её измерениях, о связи её с социальностью. Для этого надо будет всерьёз покопаться и в античной философии. Разумеется, всё это легче сказать, чем сделать, но другого выхода нет.

Именно создание нового знания, формирование «зловещего интеллектуального превосходства» (К. Поланьи) над противником и есть передовая линия фронта в борьбе за выход из кризиса максимального числа людей в минимальные сроки, за более эгалитарный и справедливый мир, нежели капиталистический или какое-либо новое издание неорабовладения или неофеодализма в виде глобофашистского кастового строя, освящённого неоиудаизмом (синтез, а то и просто смесь протестантизма, иудаизма и масонских идей) или оккультизмом.

И, естественно, за сохранение России и русскости в постпереломном мире, поскольку, похоже, главным театром военных действий (экономическая, социальная и информационная войны) опять может стать Россия. Только на этот раз не надо таскать каштаны из огня для чужого дяди. Надо очень чётко осознавать свои интересы в переломную эпоху и биться за них как за свою историческую правду. В этом случае всё произойдёт так, как говорил крупнейший деятель нашей истории ХХ в.: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

http://spkurdyumov.ru/future/proshhalnyj-poklon-kapitalizma/

http://spkurdyumov.ru/future/proshhalnyj-poklon-kapitalizma/2/