Пол Мейсон

Пол Мейсон (Paul Mason) — британский писатель и журналист рассказывает о том, почему капитализм не сможет выдержать напора технологического развития и автоматизации , что придет ему на смену, и что предложит нам XXI век.

- Капитализм неоднократно доказал, что он умеет приспосабливаться к происходящим в мире изменениям. В своей книге «Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему» вы предрекаете ему неотвратимый конец. Почему вы уверены, что на этот раз приспособиться не получится?

Пол Мейсон: Феодализм и рабовладельческий строй, две большие общественно-экономические системы, которые перед капитализмом служили организации жизни западной цивилизации, имели свое начало и свой расцвет, но в конечном итоге они разрушились. Так что я не думаю, что капитализм может стать исключением. Я убежден, что мы в настоящее время наблюдаем его закат. Я считаю, что это наиболее жизнеспособная система, из всех которые придумал человек, так как она всегда умела отвечать на вызовы. В XIX веке и в большей части XX века это функционировало так: работники имели силы защищать свои интересы, в том числе те, которые связанны с оплатой труда, и они заставляли капитал при помощи инноваций искать средства. Но неолиберализм разрушил единство рабочего класса. Капитализм решил пойти коротким путем: в последние пару десятилетий он повышает свои доходы, уменьшая зарплаты или переводя за границу производство. В итоге новая модель инновационной экономики и общества не возникает. Это кажется тупиковым путем.

— Вы говорите, что капитализм в его современной форме — это механизм, подстегивающий сам себя и создающий «остерити» — политику бюджетных сокращений и жесткой экономии. Как же до этого дошло?

— Кризис, произошедший в 2008 году, увеличил долги государств, которые были уже на тот момент должниками. В тот момент неолиберальный капитализм дал больному лекарство - единственное, какое знал: экономия, осуществляемая ценой самых бедных социальных групп. Цель подобной политики кроме заявленного на словах спасения стран от банкротства и возрастающего долга состояла в том, чтобы уменьшить роль государства в целом, в одной только экономике. Я убежден, что этот и каждый новый кризис будут предлогом для дальнейшей приватизации, сокращения расходов, выделяющихся на социальную поддержку, ограничения доступа к бесплатному образованию здравоохранению, а также для увеличения пенсионного возраста. Это замкнутый круг. Патологии финансовой системы вызывают кризис, затем сокращается роль государства, оно все сильнее зависит от частного сектора, финансовый пузырь надувается, а мы вступает в новый кризис. Так что я думаю, что неолиберализм стал инструментом, разрушающим государство.

— Многие считают, что спасением для капитализма буду  автоматизация и технологический прогресс.

— Это напрасные мечты. Через 20–30 лет большая часть привычных для нас занятий известных исчезнет. Одним из наиболее ярких моментов, убедивших меня в том, что это происходит, была ситуация, когда в McDonald's я делал свой заказ не живому человеку, а сенсорному монитору. Облаченный в униформу усталый сотрудник этой сети был символом современности все те годы, которые сейчас называют эпохой неолиберализма. Рабочие места уничтожаются автоматизацией, не создается необходимое количество новых, а развитие цифровых технологий приводит к тому, что цена некоторых благ, которые были в прежние времена дорогими (например, музыка, информация), движется к нулю. Я не утверждаю, что эта экономическая система рухнет в ближайшее время, но некоторые признаки уже заметны.

— Какие?

— Близится время, когда государства, осознавшие, что капитализм не способен удовлетворить их потребности, станут внедрять внесистемные решения. Другими словами, они решат отказаться от этой экономической системы. В некотором роде первый шаг на этом пути совершила Великобритания. Брексит стал выступлением против иммиграции и свободного перемещения рабочей силы.

— Американский антрополог Дэвид Грэбер (David Graeber) написал в 2013 году, что специальностью неолиберализма стало создание «bullshit jobs» — бессмысленных занятий, которые, как казалось, исчезнут по мере развития технологического прогресса. Но вышло иначе. Почему?

— Теория Грэбера ярче всего подтверждается в тех странах, на которых оставил особенно сильный след неолиберализм. Экономический рост в подобных местах стимулируют используя наплыв дешевой рабочей силы. Вместо того чтобы делать инвестиции в технологии, увеличивать производительность, легче нанять работника, чьи услуги почти ничего не стоят. В Великобритании символом подобных перемен стали автомойки. Сейчас — это все чаще четверо парней с губками, а еще десять–двадцать лет назад работу делал автомат. В подобных условиях  инженеры не исъмеют стимула разрабатывать более совершенные автоматы. Дело не в том, что новые рабочие места не возникают, просто работа становится все хуже, а платят за нее все меньше. Так мы разрушаем нашу производительность.

— Положит ли этому конец приход посткапитализма?

— Как я уже говорил, работы в новом мире в целом будет довольно мало. Особенно постоянной работы. Настоящая революция, я считаю, начнется тогда, когда автоматизация разделит работу и доход. Мы будем вынуждены придумать способ измерять заработок чем-то другим, кроме тех часов, которые мы проводим на работе. Поэтому идею безусловного дохода надо перестать считать напрасными мечтами. Надо задуматься о нем в категориях государственной субсидии, которую выплачивают взамен автоматизации труда.

— Представим на минуту, что капитализм все же выстоял. Как вы представляете себе такую гиперкапиталистическую реальность через 30–40 лет?

— Он мог бы выжить двумя способами. Первый сценарий: если будет изобретен метод, который вернет ценность труду. Спрос на труд должен сильно возрасти для того, чтобы появилось много хорошо оплачиваемых рабочих мест. Но шансы на это довольно невелики. Все технологии, изобретенные до сих пор (лучшая иллюстрация — цифровые) обесценивали часть продуктов и труд. Второй сценарий спасения капитализма — это эволюция в сторону неофеодализма. В этом случае большей части населения нужно будет смириться со стагнацией зарплат на очень низком уровне и отсутствием перспектив на любое продвижение по социальной лестнице. В выигрыше будут только наиболее привилегированные слои. Как в средневековье, возникнет узкая прослойка элиты, существование которой станет опираться на труд неквалифицированной и скудно оплачиваемой рабочей силы. Отличие будет состоять в том, что при гиперкапитализме каждая минута нашей жизни будет коммерциализирована, возникнут платформы для покупки дословно любых услуг, которые может оказывать человек, но цены всех услуг будут сильно занижены. Сегодня подобной философии стремится следовать Uber.

— Картина довольно мрачная.

— К сожалению. Стоит признать, что очень сложно найти оптимистичные альтернативы. Образ мрачного будущего преобладает и в литературе, и в кино. В «Элизиуме» Нила Бломкампа (Neill Blomkamp) Лос-Анджелес будущего выглядит примерно так, как я описал выше.

— А что с альтернативами, выдержанными в утопическом духе? В своей книге вы отводите много места Александру Богданову и его изданному в 1909 году роману «Красная звезда», в котором он изображает коммунистическое общество на Марсе. Вам близка идея создания новых форм общественного устройства в абсолютно новом пространстве без оглядки на то, что было раньше?

—  В какой-то степени. Смелость, с которой Богданов создает свои картины, достойна подражания. Чтобы представить себе все с такой ясностью, ему нужно было принять точку зрения марсианина, который попал случайно на Землю и глядит на все свежим взглядом. При этом нужно напомнить, что «Красная звезда» была протестом против ленинизма. Эта книга, на самом деле, рассказывает о том, как должна выглядеть революция в XX веке. Богданов полагал, что революционный процесс должен быть постепенным, а резкий скачок в коммунизм, которого желал Ленин, совершенно невозможен: сначала должен идти переходный период. «Красная звезда» рассказывает о том, что нельзя ускорять историю, а для переломных изменений необходимо время. Любопытно, что главная тема книги — это изображение человека, который освободился от любых ограничений: социальных, экономических и даже половых. Здесь нет однозначного разделения на мужчин и женщин, люди могут менять пол. Я задумался, почему такой марксист, как Богданов, который всю жизнь думал, как освободить людей труда от оков их собственных ограничений, добавляет к этому набору трансгендерность? Под конец я догадался, что ему хотелось вбить в голову всем закоренелым ленинистам мысль, что политической революции должна предшествовать революция в человеческих умах, иначе перелом завершится большой трагедией.

— Остановимся на идентичности. Какое влияние на нее оказали технологии? Прежняя модель рабочего, который чувствовал себя в первую очередь представителем своего класса, утратила актуальность. Что ей пришло на смену?

— Либерализм XIX века создал человека труда с единой идентичностью, по большей части связанной с его местом труда. В настоящее время, даже если человек остается рабочим, его жизнь не ограничивается миром вокруг завода. У каждого человека есть смартфон с доступом к разным социальным сетям, которые формируют его «я». Посмотрим, что случилось в культурной сфере. Если поглядеть на то, как развивалась западная литература последних 500 лет, можно обнаружить, что отрицательные персонажи там обычно это люди, которые меняют обличья, выходят за рамки своей природы. Подобную картину закрепили образы, которыми пользовался Голливуд. Но в последние двадцать лет все изменилось. Все чаще образцом предстает тот герой, который умеет лавировать между разными вариантами своей идентичности. Мы существуем в эпоху, когда люди заново открывают свою сексуальность, меняют работу и специальности, не чувствуют себя членами одного сообщества. На наших глазах возникает сетевой индивидуалист. И именно его шаги определят, как будет выглядеть будущее.

— В своей книге вы изобразили экономику, которая опирается на информацию. Многие блага там бесплатны, а авторских прав практически не существует. Какими могут быть практические эффекты воплощения этой идеи в жизнь?

— Авторское право трещит по швам, так как цена продуктов, на которые оно распространяется, потеряла связь с рынком. Те, кто еще помнит эпоху пластинок, знают, что они имели ценность, так как потом их можно было сдать в комиссионный магазин и вернуть себе часть денег. Современная система, где музыка абсолютно доступна он-лайн, функционирует иначе. Никто из пользователей таких сервисов, как iTunes или Spotify, не является владельцем песен, которые он слушает. Они полностью принадлежат монополистам вроде компании Apple. Их невозможно отдать или продать. Более того монополиста не волнует качество. За самый худший и за самый лучший диск в мире мы заплатим одинаково. Я хочу этим сказать, что наше понимание заслуженной награды за создание чего-то исключительного должно измениться, так как международные корпорации исказили его смысл. Я не думаю, что Beatles записали «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера», потому что хотели до конца жизни получать 99 пенсов за песню. Они делали то, что делали для того, чтобы мир узнал о них и оценил, а заодно — чтобы вести интересную жизнь. То есть, по сути, по той же причине, почему люди на протяжении веков решались заняться творчеством.

— Вы упомянули о монополистах. Что с ними будет?

— В первую очередь нужно, чтобы они работали на рыночных условиях. Банковский сектор устроен так, чтобы каждый из нас имел на выбор пять или больше банков. Почему же тогда не может быть пяти таких платформ, например, как Facebook, которые будут предлагать похожие услуги, а клиенты решат, какой из них пользоваться? Это отчасти эффект тех миллионов фунтов, которые Facebook тратит на лоббирование, чтобы избежать подобного развития событий. А у государств нет желания и сил бороться с монополистами.

— Если не государства, то кто?

— Мы имеем эту силу влияния. Если мы уделим внимание таким процессам, как создание свободного программного обеспечения, краудфандинговых акций и крупных предприятий, которые используют волонтерский труд (примером выступает Википедия), если мы оценим их по достоинству, а затем изменим наш подход к собственности, технологиям, труду мы сможем создать новое качество и избавиться от гигантов вроде Google и Facebook. Не имеет значения то, что они сейчас получают огромный доход. Все изменится, если мы докажем их акционерам, что потенциал монополистов исчерпался, и зарабатывать на них больше не получится.

— В посткапиталистической экономике деньги не будут служить средством обмена? И, если да, что их заменит?

— Если вещи станут бесплатными, как сегодня информация, средство обмена станет ненужным. Все мы бесплатно пользуемся Википедией, так как переизбыток информации привел к перераспределению. Но распространение этого механизма на всю экономику займет слишком много времени, понадобятся переходные периоды. Сейчас нам нужно сделать выводы из опыта Советского Союза 1920-х годов. Советские экономисты понимали, что переход к коммунистической экономике запустит определенные процессы, которые они не смогут контролировать. Этот урок стоит помнить. А если вернуться к вопросу, я полагаю, что при эволюции в сторону посткапитализма деньги начнут играть двоякую роль. Они останутся средством оплаты и сохранения стоимости. При этом в нерыночной части экономики, в которой будут преобладать кооперативы и безденежный обмен, их роль изменится. Они будут, скорее, мерой, станут служить для оценки рыночных и нерыночных благ.

— Каких перемен стоит ждать в сфере образования? Из-за наступления технологий неясно, в каком направлении надо обучать следующие поколения.

— Это следующая важная проблема. Автоматизация и возникновение машин, которые способны обучаться, то есть простой формы искусственного интеллекта, поменяют рынок труда. В 2015 году на Всемирном экономическом форуме в Давосе были представлены исследования, показывавшие, что в ближайшие пять лет спрос на работников, способных самостоятельно решать задачи, резко упадет во многих секторах экономики. Одновременно в отрасли компьютерных технологий будет увеличиваться спрос на толковых инженеров. Скоро мы окажемся в ситуации, когда большую часть физической работы будут делать машины, и обучать ей людей окажется бессмысленно. Через несколько десятков лет, когда искусственный интеллект станет стабильной и надежной силой, главным умением для ежедневного существования будет формулирование точных задач для компьютера. Можно предположить, что работа в современном значении этого слова останется у узкого круга элиты, то есть людей, которые будут нужны для функционирования этой автоматизированной системы.

— А что с остальными? Перспектива появления общества, в котором никто не должен работать, может многим показаться ужасающей.

— Общество с минимальным уровнем трудоустройства — это дистопия только в том случае, если экономическая система ориентирована на перераспределение благ посредством работы. Поэтому нужно найти альтернативу, обратившись к примерам из истории, например, XIX века, в котором Шарль Фурье (Charles Fourier) создал концепцию труда, ориентированного на человеческие склонности. В свою очередь, Джон Мейнард Кейнс (John Maynard Keynes) в одном из своих эссе 1929 года описал общество изобилия. Как он считает, образование станет в основном учить людей понимать прекрасное и пользоваться им. Я полагаю, к его словам стоит отнестись всерьез. Надо сконцентрироваться на искусстве управлять свободным временем, которое получат будущие поколения. Надежду вселяет тот факт, что богатые общества создают много креативных вещей. В последние годы большой популярностью пользуются порталы, где люди продают вещи, сделанные своими руками в свободное время. Если принять, что наличие свободного времени способствует созданию красивых предметов, а нам уже не придется тратить энергию на работу, возможно, так и будет выглядеть будущее.

— Каким образом посткапитализм повлияет на политику и функционирование государства? Начнет ли политическая система эволюционировать в сторону общественных движений по образцу партии Podemos?

— Сложно сказать. Нынешние структуры власти сильны, но я не думаю, что они смогут пережить такие радикальные перемены, о которых мы говорили. Мир может расколоться на бессчетное количество небольших сообществ с разной формой внутренней организации. Одни будут функционировать как настоящие коммуны, другие наверняка изберут более иерархизированную структуру. Государству же придется заняться выработкой необходимых компромиссов между ними.

— А в краткосрочной перспективе? Решат ли основные партии отказаться от рыночной экономики и капитализма?

— Единственная альтернатива капитализму, которую видят партийные лидеры западного мира, — это национализм или социал-демократический консерватизм. Они продолжают придерживаться неолиберальных принципов, поскольку не могут вообразить себе глобальную альтернативу в духе общественного освобождения. Я думаю, нас ждут очень неспокойные времена, политическая напряженность будет возрастать. Центристские партии будут слабеть, а популярность приобретут  кандидаты, представляющие крайние взгляды. Так, как это было в США с Дональдом Трампом и Берни Сандерсом.

— Что нужно для того, чтобы приблизить те образы, которые вы нарисовали? Мы знаем, что существующая система выгодна многим людям и организациям, которые обладают реальной властью. Вы думаете, для изменений понадобится потрясение: общественное, политическое или экологическое?

—  Нет. Я думаю, потрясение 2008 года было достаточно сильным, чтобы его самые важные последствия еще дали о себе знать. Я имею в виду распад глобализации. Когда он произойдет, перед людьми встанет вопрос: хочу ли я сохранить политические и экономические свободы, свойственные либеральному обществу, которое живет в эпоху глобальной экономики, или предпочитаю вернуться к более консервативному иерархизированному миру середины XX века? Я не верю, что нам нужна очередная встряска, потому что знаю: число людей, понимающих необходимость более справедливого распределения благ, растет. Я оптимист.

— Вы считаете, что идея прогресса себя исчерпала? Мы слышим со всех сторон, что на нас неумолимо надвигается автоматизация, наш труд станет ненужным, а искусственный интеллект будет делать все за нас. Чем питать воображение в таких условиях?

— В сфере труда проблем будет наверняка много. В ближайшие годы нам следует сосредоточиться на обдумывании новой модели в духе Генри Форда, то есть создании как можно большего количества хорошо оплачиваемых и требующих высокой квалификации рабочих мест, хотя уже ясно, что на всех их не хватит. Так что нам придется равномерно их распределить: сократить рабочую неделю, внедрить новые формы трудоустройства, как, например, job sharing (разделение одной ставки на двух или более человек), постараться найти больший баланс между работой и свободным временем. Что касается топлива для воображения, людям придется задаться вопросами, которые они сейчас просто не успевают обдумать. Я советую каждому такое упражнение: сесть в кресло и пять минут подумать о том, что бы вы сделали со своей жизнью, если бы ваша работа занимала несколько часов в неделю, но при этом все ваши потребности были бы удовлетворены? Как в такой ситуации добиться самореализации и вести наполненную смыслом жизнь? Такой будет основная проблема XXI века.

— На это потребуется больше пяти минут.

— Ничего. Главное поупражняться, потому что однажды времени у нас будет вдоволь.