В контексте событий вокруг Крыма, да и просто нашей политики в отношении наших южных рубежей, стоит более подробно обратиться к этому направлению нашей геополитики. Сейчас инвестированы огромные суммы в Сочи, сдвинулся с мертвой точки проект реализации Керчинского моста, да и об укреплении стабильности на Кавказе можно говорить все увереннее. Но в риторике высших эшелонов власти России это направление почему-то упоминается и фигурирует гораздо реже, чем разговоры о связях с ЕС или проблемах в диалоге с США, однако давайте обратимся к этому крайне интересному и сложному вопросу.

Сообразно с данной постановкой проблемы, речь должна была идти даже не о стратегии, а о геостратегии, т. е. о стратигемах, определяемых географическими факторами, о доминантах географического положения России. Сформировавшееся еще в XIX в. как научная парадигма противопоставления Запада и Востока отражает стереотипы мышления в рамках плоскостного подхода.

В действительности ни Российская империя, ни СССР не были «между» западным и восточным мирами. Россия представляла собой  самостоятельный полюс силы. В большей степени оправданно и корректно было бы говорить о промежуточности Востока. Во всяком случае, в период противостояния СССР и США Восток стратегически находился «между» двумя сверхдержавами. На уровне мировой геополитики решалось, к какому полюсу — советскому или американскому — будут политически дрейфовать восточные страны. Классикой геополитических теорий, напомню, являлась поляризация между зоной World Island (Мирового острова) и Heartland (Срединной земли), соотносящейся с  Евразией. Борьба между ними велась за промежуточную территорию, включающую европейский и азиатский пространственные анклавы. Не только автор концепта Х. Маккиндер, но и многие другие геополитики конструировали мировое распределение сил в этой парадигме. 

Парадокс заключается в удивительной неточности геостратегических номинаций. Мы говорим «Восток». Но если посмотреть на карту мира, географически Восток по отношению к России, вообще-то — это Канада и США.

Констатация данного положения приводит к выводу, неочевидному при традиционном противопоставлении Запада и Востока. Россия оказывается не в промежуточном положении, а в окружении. Окружают ее с запада и востока страны, представляющие единую, антагонистическую по отношению к ней цивилизационную систему. Основной вопрос в геостратегии России заключается, таким образом, в Юге. Под каким геополитическим контролем будет находиться южная часть Азиатского континента? Если под контролем Запада, то реализуется стратегия геополитического удушения России. Это, собственно, и происходило в XIX в. Юг оказался по сути дела британским. Турция к середине XIX столетия фактически прекратила реализовывать самостоятельную внешнюю политику. Юг Ирана находился в сфере прямого контроля Великобритании. С 30-х гг. XIX в. осуществляется английское вторжение в Афганистан. Позже под предлогом защиты британских торговых интересов в Китае — и, в первую очередь, торговцев опиумом — развязываются две опиумные войны. В 1903–1904 гг. английские войска оккупируют уже и Тибет.

Россия к началу XX столетия оказалась в плотном кольце враждебного окружения. Однако в советский период это кольцо удалось прорвать. Принципиальным геополитическим прорывом, осуществленным СССР, был прорыв в южном направлении. Сейчас по сути дела выстраивается новая геоколониальная парадигма, воссоздается новый санитарный кордон вокруг России. Исторически реализуемая Западом в отношении России геостратегия удушения актуальна и сегодня. Стратегия России определяется перечнем специфических факторов географии. Первый фактор. Понятие «номос». Преломляя его к вопросу определения географической парадигмы, я апеллирую к Карлу Шмидту, который говорил о номосе Земли и номосе Моря.

Исторически складывалось так, что западное население жило в прибрежных зонах и в значительной степени связывало свою деятельность с морем. Отсюда и западная цивилизация складывалась преимущественно как торговая модель. Россия исторически формировалась совершенно иначе. Для нее определяющее значение имел номос суши.

Отсюда оптимум рыночности в России, ориентация на торговую деятельность объективно меньше, чем на Западе. Вторая специфическая черта — это российский климат. Для большей части территории России годовая изотерма находится ниже нулевой отметки. Отсюда три следствия. Первое — урожайность в России всегда была хуже, чем в Европе. В Средние века на Руси она составляла сам–3–45, тогда как в Европе — сам–9–12. Соответственно, для поддержания функционирования государственного аппарата, войска, развития культуры требовалось принудительное изъятие части продовольствия у населения. Проследить тенденции зональной зависимости можно на примере урожайности картофеля: в Германии это 300 центнера с гектара (причем, в западногерманских землях урожай устойчиво выше, чем в восточногерманских), польский/прибалтийский вариант — 150 ц/га, а российский — 100 ц/га. Особое участие государства в распределении являлось, таким образом, прямым результатом соответствующей климатической доминанты.

В России, в сравнении с Европой, более продолжительная зима и более короткое лето. Отсюда — второе, связанное с  климатическими условиями следствие: особый мобилизационный тип работы русского крестьянина. Проекция его в общегосударственном масштабе привела к формированию специфических мобилизационных институтов функционирования Российского государства. Третье следствие состоит в том, что себестоимость любого товара в России выше, чем на Западе. Российский товар сам по себе неконкурентоспособен в сравнении с аналогичным западным образцом. Отсюда следует необходимость особого государственного покровительства и государственного патернализма в отношении экономики. Следующая специфическая особенность страны сводится к фактору российских ресурсов. Россия, обладая соответствующими сырьевыми ресурсами, потенциально автаркийна. Это дает ей уникальную возможность не привязываться ни к одной из существующих геополитических систем. Такой возможности не имеет ни один другой из существующих субъектов мировой геополитики. Как минимум, Россия должна позиционироваться как самостоятельный центр геополитической силы. Четвертая специфическая черта — огромная территория и высокая распыленность российского населения. Отсюда особый тип социальных инфраструктур в России.

Ввиду чрезмерной пространственной распыленности населения здесь требуется больше, чем в Европе, школ на душу населения, больше больниц, больше милиции, большая численность армии. Отсюда имманентная предрасположенность к социально-патерналистским формам. Если называть вещи своими именами — предрасположенность к социализму.

И последнее рассуждение — о специфике мировых потоков. Вплоть до XIX в. важнейшей мировой артерией, вокруг которой выстраивалась и геоэкономика, и геополитика, являлся Великий шелковый путь. Строительство и введение в эксплуатацию Суэцкого канала принципиально изменило геополитическую и геоэкономическую конъюнктуру мира. Следствием этого нововведения стала, в частности, деградация Османской империи. Определенным его отголоском были кризисы в Австро-Венгрии. Отсюда же и геоэкономический кризис Российской империи. Но модель мировых торговых потоков опять меняется. Вновь выстраивается система, характеризуемая в качестве нового Великого шелкового пути (нефтяной транзит — только одна из его составляющих). Возвращаясь к изначальному тезису, сегодня сверхзадача для России заключается в целенаправленном экономическом и геополитическом продвижении в южном направлении. Цель — взять под свой контроль стратегические артерии мировой торговли. Итак, резюмирую: геостратегия России заключается в позиционировании в качестве самостоятельного геополитического и геоэкономического центра мира с выраженным вектором геополитической экспансии в южном направлении.
Выступление Вардана Багдасаряна на семинаре "Альтернатива современной геостратегии России: выбор между Западом и Востоком».

http://rusrand.ru/docconf/geostrategija-rossii-juzhnyj-vektor