Кризис демократии на Западе – это всего лишь переход на новый уровень развития. Чего не скажешь о России. В последнее время мы много говорим об авторитаризме и мало – о демократии. Оно и понятно, принимая во внимание современные условия в России. Но понятия о демократии и авторитаризме – парные, и если слишком концентрироваться на втором, то содержание первого постепенно размывается. К этому, собственно, и стремятся многие пропагандисты, для которых демократия – либо ярлык для обозначения режимов, которые по существу не отличаются от автократий (вроде уже забытой «суверенной демократии»), либо, напротив, недостижимый идеал, которого не существует в реальной жизни. Отчасти это происходит потому, что современная демократия – довольно многообразное явление.
Однако разнообразие национальных типов демократии не отменяет того общего, что позволяет четко, по крайней мере на теоретическом уровне, отделить ее от авторитаризма. В самом простом определении современная демократия – это политический режим, допускающий возможность смены власти путем инклюзивных выборов, то есть выборов, на которых сведены к разумному минимуму отклонения от принципа всеобщего избирательного права. Это определение очень скудное, но оно важно для понимания демократии.
Прежде всего, оно позволяет довольно последовательно развести страны, в которых смена власти путем выборов возможна, то есть электоральные демократии, и страны, где власть может смениться только за счет других механизмов, то есть авторитарные режимы. Да, авторитарные режимы, как правило, проводят выборы. Но эти выборы не ведут к смене власти из-за вполне очевидных для любого непредвзятого наблюдателя ограничений. Их набор включает формальный или фактический запрет на деятельность конкурентоспособных оппозиционных политиков и их партий, отсутствие их доступа в общедоступные СМИ, прямое репрессивное давление на оппозицию. Если значимых ограничений такого рода нет, то отсутствие смены власти как таковой не служит достаточным основанием для исключения страны из категории электоральных демократий. Скажем, в Японии правящая партия не менялась с середины 50-х до начала 90-х годов прошлого века, но это не делало режим авторитарным.
Электоральная демократия может быть установлена в любой стране, без существенных ограничений, связанных с уровнем социально-экономического развития или с культурными особенностями. Это статистический факт. По оценке Freedom House, на начало 2017 года 123 из 194 стран мира, то есть почти две трети, были электоральными демократиями. Наряду с развитыми индустриальными странами список включает Буркина-Фасо, Монголию и Кирибати. Разнообразны, впрочем, и страны с авторитарными режимами.
Разумеется, многие из современных демократий крайне далеки от совершенства. Достаточно посмотреть на Филиппины или Колумбию. Однако ни один режим не решает кардинальный вопрос политики, вопрос о власти, лучше, чем электоральная демократия.
Альтернативой честным выборам при решении этого вопроса слишком часто становится большая кровь.
Кое-кому в России приятно вспоминать об идиллическом единении народа с царем-батюшкой при царизме. Но нужно помнить и о том, чем это кончилось.
С этой точки зрения надо оценивать и довольно распространенный тезис о том, что та или иная страна не готова к демократии. Часто этот тезис оправдывают тем, что в случае установления демократии к власти немедленно придут коммунисты или иные силы, настаивающие на радикальном перераспределении собственности. Об этом говорили многие, от латиноамериканских диктаторов до их российских поклонников в 90-х годах. Не вдаваясь в эту тему, отмечу, что радикальные социальные революции до сих пор происходили лишь в авторитарных странах. Демократия, пусть и ценой серьезных усилий, обычно находит способ сбалансировать представительство социальных интересов таким образом, чтобы избежать радикальных мер при решении проблемы имущественного неравенства. Авторитаризм не находит, и именно потому, что у несменяемых правящих групп нет никаких стимулов к уступкам по поводу своих привилегий.
При этом электоральная демократия и демократией-то называется лишь в силу конвенции, потому что власти народу она почти не дает. Роль народа состоит лишь в том, чтобы раз в четыре-пять лет явиться на избирательные участки и высказать свое мнение о том, нужно ли оставить у власти нынешних правителей или лучше заменить их на других из того ассортимента, который предлагает правящий класс. Разница с авторитаризмом в том, что действующая власть не определяет этот ассортимент и разные фракции правящего класса, в том числе и крайне враждебно настроенные друг к другу, соглашаются принять волеизъявление народа как императив.
Однако дальнейшее развитие демократии ведет к тому, что понятие о власти народа стремится приобрести более реальное содержание. Это предполагает, прежде всего, что мнение политически заинтересованной части народа должно учитываться не только по вопросу, кто правит, но и по вопросу, как править. Это значит, что на уровне правящего класса должны быть выработаны механизмы обсуждения и принятия решений, ориентированные не столько на продвижение собственных интересов и защиту привилегий отдельных его фракций, сколько на достижение общего блага.
Наиболее развитые демократии идут в этом направлении. Кое-где – например, в Швейцарии и в некоторых штатах США – всегда существовали механизмы массового политического участия, выходящие за рамки традиционных демократических институтов. В других – например, в Германии и Франции – немало сделано для повышения роли рядовых сторонников в процессе принятия решений на уровне политических партий. Важным я нахожу и недавний опыт гражданских движений в Испании и некоторых других странах. Однако должен признать, что результаты этих усилий остаются скромными. Кроме того, новые практики часто вступают в противоречие с устоявшимися институтами, делают их менее эффективными.
Люди, которые не принадлежат к правящему классу, хотят и могут влиять на политику
Между тем современный кризис демократии в западных странах – а он налицо – связан с тем, что там сложились предпосылки к переходу на новый уровень демократического развития. Общество стало неизмеримо более состоятельным и образованным, чем в 50-х годах прошлого века, когда в основном определились контуры современного политического порядка. Люди, которые не принадлежат к правящему классу, хотят и могут влиять на политику. Но возможности для этого очень ограниченные. И это переживается тем более болезненно, что эгоистические, направленные на сохранение и расширение своих привилегий мотивы действий правящего класса стали гораздо более прозрачными, легко наблюдаемыми благодаря прогрессу современных средств массовой коммуникации.
Институциональных механизмов для выхода из этой кризисной ситуации нет. Их только предстоит изобрести. А это значит, что проявить свое недовольство люди могут лишь доступным старым способом – проголосовать за политиков, которые способны убедительно дистанцироваться от правящего класса. Отсюда – Трамп, Ле Пен, «Альтернатива за Германию» и прочие подобные явления. Вполне возможно, что, наигравшись в эту игру, разочаровавшись в «популистах» и вкусив наконец-то плодов выхода из глобального экономического застоя, люди успокоятся и нынешний кризис закончится без сколько-нибудь заметных результатов. Но было бы лучше, если бы кризис стал плодотворным и привел к усовершенствованию западной демократии. Пока признаков такого улучшения нет.
Однако не надо поддаваться на довольно распространенную уловку автократов, обещающих своим подданным какие-то новые и лучшие формы демократии, всякие джамахирии, в которых (на словах, конечно) есть все прекрасное, кроме реальной сменяемости власти. Без нее нет и демократии, а значит, улучшать нечего. Кроме того, важно понимать, что если электоральная демократия не нуждается в предпосылках, то для перехода на новую фазу демократического развития требуются культурные условия и уровень благосостояния, которые присутствуют лишь в сравнительно узком круге стран. Запад может себе это позволить. Сейчас он находится в состоянии поиска. Нам же надо – и давно пора – позаботиться хотя бы о том минимуме, который дает электоральная демократия.
Комментарии (0)