Валерий Соловей — политолог,  профессор МГИМО, один из самых точных предсказателей перестановок во власти, выпускает новую книгу «Революtion! Основы революционной борьбы в современную эпоху». А также предрекает кардинальные изменения в России в ближайшие два года. На чем основаны его предположения, почему силовики и чиновники вовсе не опора режима и что может быть альтернативой новой русской революции — он рассказал в интервью.

— В своей книге, которая выходит в ноябре, вы говорите, что еще ни одна революция не была предсказана. И тем не менее находите общие черты во многих так называемых цветных революциях последнего времени, в том числе в странах СНГ. Правда, это вовсе не пресловутая «рука Госдепа», как учит нас великий телевизор и во что, кажется, совершенно искренне верят даже некоторые из руководителей страны. Тогда что это за общие черты?
— Да, многие верят в «руку Госдепа», и хотя для этой веры есть некоторые основания, влияние Запада — это в первую очередь влияние образа жизни и культуры. Трудовая миграция из стран СНГ — особенно тех, что находятся географически между Россией и Европой, — направлена в обе стороны: и на Восток, и на Запад. Люди могут смотреть и решать, где лучше.
Даже белорусская молодежь сегодня куда больше ориентирована на Запад, и в этом смысле будущее Белоруссии предрешено.
Вот так и украинцы: ездили туда-сюда, смотрели, делали выводы. Взять хотя бы такой факт. Украинец может пойти учиться в российский вуз только на платной основе, тогда как в Польше и во многих других странах ЕС он может получить грант на обучение. Если мы так много утверждали, что украинцы — братский народ, почему же это братство сводилось лишь к тому, как поделить деньги за транзит газа.
— А в итоге пришлось вместо «мягкой силы» действовать грубой.
— Причем без серьезных на то оснований. В 2013 году, когда решался вопрос, подпишет ли Украина ассоциацию с Евросоюзом, Европа от Украины уже фактически отказывалась. У ЕС было тогда слишком много проблем с Грецией и другими «нарушителями» бюджетной дисциплины. Существовало некое молчаливое разграничение сфер влияния. Не то чтобы гласно, но считалось предрешенным, что Украина находится в сфере российского влияния. Украинская революция стала для европейских лидеров такой же неприятной неожиданностью, что и для кремлевского руководства. Особенно когда там пролилась кровь и пришлось вмешиваться в ситуацию. Этого западные политики боялись как огня. Так что популярные в некоторых кругах идеи о «подрывном» западном влиянии имеют весьма отдаленное отношение к действительности.Профессор Валерий Соловей

«Власти повезло с оппозицией»

— Волнения 2011–2012 годов в России — все эти многотысячные митинги против «нечестных выборов», оккупай-абай, прогулки по бульварам и так далее — тоже не Госдепом были организованы?
— Это был моральный протест в его чистом, беспримесном виде. Социо-экономических причин для протеста в России тогда не было. Страна находилась в восходящем тренде после кризиса 2008–2009 годов. Доходы и уровень жизни росли. Я в своей книге пишу, что ядро тех, кто пришел на первый митинг 5 декабря, сразу после выборов в Госдуму, составили именно наблюдатели, которых страшно оскорбило, как демонстративно власть наплевала на их усилия провести честные выборы.
Обществу, можно сказать, буквально плюнули в лицо. Что же странного в том, что оно восстало? Это был моральный протест, который мог перерасти в настоящую политическую революцию.
— Почему же не перерос?
— В данном случае основную роль сыграла слабость самой оппозиции. Оппозиция к этому массовому подъему оказалась не готова точно в такой же степени, что и власть.
— А как должна была проходить подготовка оппозиции?
— Надо заранее думать о том, что вы сделаете, если народ вдруг выйдет на площадь.
— Но ведь была идея отменить парламентские выборы, признать их недействительными, организовать новые.
— Да, но не было совершено никаких обдуманных и последовательных действий для реализации этой идеи, хотя власть была готова пойти на перевыборы парламента после президентских выборов.
— Вы это знаете или предполагаете?
— Это обсуждалось. Я пишу в книге, что перед 10 декабря 2011 года власть была по-настоящему испугана оппозиционным подъемом и не исключала даже штурма Кремля. Однако поведение лидеров оппозиции показало, что они боятся неконтролируемого общественного возмущения так же сильно, как и сам Кремль.
Когда же власть обнаружила, что на Новый год все лидеры оппозиции уехали отдыхать за границу, то сделала вывод, что всерьез сражаться эти люди не готовы.
Надо было добиваться определенных законодательных решений, публичных обещаний главы государства, а не просто говорить: «Мы здесь власть, мы придем еще». Я очень люблю фразу Мао Цзэдуна: «Стол не сдвинется, пока его не передвинут». Ни один режим в мире еще не рухнул под тяжестью собственных ошибок и преступлений. Власть меняется, идет на уступки только в результате давления.
— То есть российской власти, можно сказать, повезло с оппозицией?
— Власти повезло и с оппозицией, и с самой собой. Она довольно быстро опамятовалась, пришла в себя и стала постепенно закручивать гайки, действуя довольно технологично.
— Гайки начали закручивать только в мае, спустя полгода.
— Совершенно верно, у них было полгода, чтобы оценить ситуацию, увидеть, что протестная динамика пошла на спад. Если вы закручиваете гайки неожиданно, есть возможность, что это может привести к  усилению протестной динамики — как это произошло на Украине в 2014-м году после попытки очистить Майдан. В России все было сделано грамотно.

«В ситуации кризиса особенно обостряется тяга к справедливости»

— Пять лет назад на площади вышел средний класс. Вышел, как вы говорите, с моральным, а не экономическим протестом. За прошедшее время экономическая ситуация катастрофически поменялась. Нет ли опасности, что завтра на площадь выйдут совсем другие люди?

— В столицах в любом случае основу протеста составит этот самый средний класс. Потому что он и в гражданском, и в политическом смыслах больше всего активен. И сейчас заметно злее, чем пять лет назад.
— Потому что обеднел?
— Не только поэтому. Люди очень сильно не любят политическое и культурное давление, все эти бесчисленные ограничения и преследования — пусть даже которые  касаются не вас лично, но ваших друзей и близких. Падение доходов также очень важно. В ситуации кризиса особенно обостряется тяга к справедливости. Люди видят, что они уже с трудом отдают кредиты за айфоны или автомобили, а кто-то рядом ничуть не меняет стиль жизни: по-прежнему покупает яхты и наслаждается раздражающей, вычурной роскошью.
То, что было приемлемо в ситуации экономического подъема, становится совершенно неприемлемо в тяжелый кризис.
Несправедливость начинает выводить людей из себя  намного сильнее, чем прежде, в благополучные годы.
— Разве тяга к справедливости обостряется только в среднем классе?
— Она обостряется у всех. Вопрос в том, кто и как ее реализует. «Низшие» слои могут найти для себя выход в девиантном поведении — алкоголизме, дебоширстве, в мелком хулиганстве. Средний класс мыслит другими категориями — более политизированными и более гражданскими. И этого среднего класса в России вполне достаточно, чтобы стать плодотворной почвой перемен. Все современные исследователи революций обнаруживают, что они случаются обычно там, где есть сформировавшийся средний класс и где уровень экономического развития не очень низкий. То есть в Сомали или Эфиопии мало шансов на революцию, там преобладают другие формы протеста.

«Я не верю в то, что в России произойдет именно кровавая революция»

— В России слово «революция» ассоциируется с чем-то ужасным и кровавым — исторический опыт у нас такой. Поэтому даже сам термин многих пугает.
— Пять лет назад Россия была очень близка к так называемой бархатной революции, при которой власть, скорее всего, сохранила бы часть своих позиций. Ей ничего не стоило допустить перевыборы, на которых оппозиция, честно говоря, не имела никаких шансов на победу. Она бы получила фракцию в парламенте, но точно не получила бы большинства. Но власть тогда на это не пошла, ведь она у нас не любит компромиссов. И, соответственно, сама вызвала ситуацию «острие против острия». То есть теперь развитие событий в случае революции станет проходить по более жесткому сценарию.
— Вы имеете в виду — кровавому?
— Исходя из международного опыта, жесткий сценарий совсем не обязательно кровавый. И как раз в России он кровавым точно не станет.
В России нет сил, которые были бы заинтересованы в защите власти. Звучит парадоксально, но это так.
Наша власть смотрится гранитной скалой, она стремится всех напугать своей нарочитой брутальностью. Но на самом деле это вовсе не скала, а просто известняк — весь в дырах и трещинах, который очень легко рассыпется, если на него надавить.
— Не знаю... В стране такое огромное количество силовиков и чиновников.
— Это ничего не значит. Важно не число, а мотивация, цели, смыслы. За что будут бороться пресловутые силовики? За власть узкого круга, за их катера-дома-самолеты?
— За то, чтобы остаться при своей кормушке.

— Чиновники — по крайней мере, средний слой — хорошо понимают, что они как технократы будут необходимы при любой власти. Им особо ничего может грозить. Более того, многие из них по отношению к настоящей власти настроены негативно, поскольку, с их точки зрения, она занята не развитием страны, а чем-то другим: преимущественно войной, «пилкой» ресурсов, какими-то странными пиар-проектами и т.д.
Что же касается силовиков, то когда люди оказываются перед выбором умереть за начальство или спасти свою жизнь, то при отсутствии большой идеологической мотивации они сделают выбор в пользу своей жизни.
Тем более что сейчас мы живем в мире, где все просматривается, то есть весь мир будет наблюдать происходящее в прямом эфире, как это было в Киеве. И любой генерал, получив распоряжение жестко подавить мятежников, будет требовать от начальства письменный приказ. Начальство его не даст нив коем случае. А что делать генералу, если приказ не будет выполнен?

Из Киева еще можно было бежать в Ростов, в Москву, в Воронеж. А из Москвы куда? В Пхеньян?
Поэтому риски для силовиков очень велики. А главное, ради чего? У Советского Союза был намного более сильный аппарат насилия. И Компартия была — какая-никакая, но все-таки спаянная, связанная идейными узами, общими  целями. И где все это оказалось в августе 91-го года? Мы же с вами все это видели. Вот как Розанов говорил о царской России, что она в три дня слиняла, точно так же в три дня исчезла и советская власть.
— Но зачем тогда без конца наступать на грабли, доводя ситуацию, как вы говорите, «острие на острие»? Ну, пустили бы ту же самую оппозицию сегодня в парламент — хоть бы немного ослабили ситуацию.
— Во-первых, считают, что уже поздно. Во-вторых, просматривается детское, совершенно подростковое стремление  избежать компромиссов, поскольку компромиссы, с точки зрения тех людей, которые ответственны за принятие решений, это слабость. Это вопрос уже к психологическому профилю людей во власти. Вероятно, что именно этот пункт основной для понимания динамики ситуации. В большинстве случаев к революциям приводит не оппозиция, не внешние силы, а сама власть, потому что она не готова идти навстречу обществу и своевременно разрешать возникшие противоречия.
Современники говорили о реформах Николая II — «слишком мало и слишком поздно». Это постоянная российская беда.
Но еще раз повторю: я совершенно не верю в то, что в России произойдет именно кровавая революция, тем более с масштабными апокалипсическими последствиями такими как развал всей страны. Ничего подобного не случится.
В стратегическом плане власть сейчас проигрывает. Ее основная стратегия — раз все наши оппоненты слабы, мы их будем и дальше давить и ждать, пока проблемы сами собой рассосутся. Во власти хватает сегодня теоретиков, которые уверены, что так они смогут продержаться до 2030–2035 годов.

— Вам такая стратегия кажется ошибочной?
— Я склонен считать, что политическая ситуация в России полностью переменится в течение ближайших двух лет. И, скорее всего, перемены начнутся именно в 2017-м году. Дело здесь не в магии чисел, не в том, что это столетний юбилей — это всего лишь совпадение. Для этого прогноза есть некоторые основания.

«Мы находимся накануне кардинального разворота массового сознания»

— Какие? Если оппозиция у нас определенно слабая и, как показали последние выборы,  новых лиц и новых идей не видно, почему что-то должно измениться в 2017–2018-м годах? Более того, судя по недавним прогнозам Минэкономразвития, которое обещает нам двадцать лет стагнации, власть предполагает продержаться как минимум до 2035 года.

— Если уж мы утверждаем, что все сейчас находится в руках власти, не стоит забывать о том, что власть, не имеющая конкурентов, непременно начинает совершать одну ошибку за другой. Плюс общая ситуация поджимает: ресурсы у страны заканчиваются, недовольство усиливается. Одно дело, когда вы терпите год или два. Но когда вам показывают, да вы и сами «нутром» чувствуете, что нужно будет терпеть всю оставшуюся жизнь (20 лет стагнации, что потом?), ваше мироощущение меняется.
И вы вдруг осознаете, что терять-то вам уже совсем нечего. Вы и так уже, оказывается, все потеряли. Так чем черт не шутит — может, лучше перемены?
Социологи, занимающиеся качественными исследованиями, утверждают, что мы стоим на пороге кардинального разворота массового сознания. Он, по их мнению,  будет очень масштабным и глубоким. И это разворот в сторону от лояльности власти. Подобную ситуацию мы переживали на рубеже 80–90-х годов прошлого века, перед развалом СССР. Потому что  революции сначала происходят у людей в головах. Это даже не готовность выступить против власти. Это неготовность считать ее властью, заслуживающей подчинения и уважения, — то, что называют потерей легитимности.
— Ваши прогнозы часто сбываются… Хотя совпадение дат — а вы предсказываете начало перемен в 2017 году — пугает. Не хотелось бы ни нового 1917-го, ни нового Ленина, который может подобрать власть и повергнуть нашу страну опять в какую-то жуть.

— Теоретически этого, конечно, нельзя исключить . Но не стоит недооценивать сдержанность общества и здравый смысл. Даже разозленного общества. У русских очень  большой отрицательный опыт.
Наши люди очень сильно боятся перемен. Их надо очень долго бить по головам для того, чтобы они пришли к мысли, что перемены лучше сохранения власти.
Это первое. Второе — кровавые масштабные эксцессы происходят чаще всего там, где много молодежи. А Россия к числу этих стран  точно не относится. И кроме того, если уж у нас в 90-е годы, когда социальная и экономическая ситуация была значительно хуже, чем в настоящее время, гражданская война не началась и фашисты к власти не пришли, то сейчас шансы такого развития событий очень невелики. Но власть на этом страхе чрезвычайно успешно играет. И внутри страны, и вовне. Я постоянно замечаю, как про властные эксперты отправляют один и тот же сигнал западным коллегам: а вы знаете, что к власти может прийти человек, который окажется гораздо опаснее и хуже Путина? И я вижу, как западная сторона начинает задумываться.
Это называется на профессиональном жаргоне «торговля страхом».

«Эффект Крыма исчерпан»

— Основной запрос любой революции — это потребность в справедливости. Насколько силен он сейчас в России? Крым в некотором роде  удовлетворил этот запрос или это совсем разные вещи?
— Крым отвечал на потребность в национальной гордости, в национальном самоутверждении. И эту потребность он удовлетворил, плюс в какой-то мере компенсировав начальную стадию кризиса. Но эффект Крыма исчерпан. Еще весной 2014-го я утверждал, что его хватит на полтора или максимум два года. И этот эффект уже исчерпал себя  в конце 2015-го. Обратите внимание, что повестка Крыма  на парламентских выборах вообще никаким образом не фигурировала. В современных дискуссиях она почти не  присутствует, потому что сейчас уже не волнует людей.

Людей волнует прежде всего социальная проблематика: снижающиеся доходы, безработица, проблеме в сфере  образования и медицины… Ну да, Крым наш — это  хорошо, и все на этом. Проблема Крыма совсем не выглядит политическим водоразделом будущего.

Так что в случае массовой протестной активности мы увидим в одних рядах и тех людей, которые считают, что  «Крым наш» и тех, которые утверждают  «Крым не наш».
Это все не будет для них иметь совершенно никакого значения. Потому что в масштабном кризисе политическая диспозиция предельно упростится  — вы «за» или «против» действующей власти.
— А как же то самое пресловутое большинство в 86%, которое так сплотилось вокруг власти благодаря Крыму?
— Те, кто защищает власть, всегда сидят дома. Их этому научила сама власть: все, что от них требуется, — это раз в четыре-пять лет прийти на выборы и проголосовать за нее. Зато те, кто против, прекрасно знают, что именно от их действий и зависит судьба их самих, их детей и их внуков. Так что у них есть мотивация. Да,  сейчас они запуганы. Они совершенно не понимают, что именно им делать.

— В своей книге Вы говорите, что, пока элиты сплочены, революций не может быть. Российский ближний круг, судя тому, что Вы говорите, сейчас очень сильно сплочен.

— В элитах — сильное напряжение. Оно связанно, во-первых, с тем, что обострился вопрос дележа материальных ресурсов, они ведь сокращаются. Идет жестокая, по-настоящему звериная схватка. Поэтому все, кто может, выходят из налогового резидентства России. Во-вторых,вера в непогрешимость вождя постепенно рушится.  А основное, не заметно никаких перспектив. Элита не представляет, как можно из этой ситуации выйти.
Потому что вся стратегия власти основана на одном: мы будем ожидать. Чего?
Может быть, увеличатся цены на нефть. Или после выборов в США будет другой президент — не важно кто, но из-за этого просто откроется окно возможностей. Или в Европейском союзе возникнет группа ревизионистских стран, которые выступят против санкций. Так что они ожидают чуда. Но внутри элиты единства уже нет. Поэтому, как только возникнет давление снизу, они тут же станут думать, как им спастись, о том, что после Путина с ними будет. Сейчас об этом они не то что не говорят, а даже и думать боятся. Только наедине с собой, и то, скорее всего, с оглядкой.

«России нужны 15–20 лет спокойствия»

— Вы часто говорите, что самым лучшем для страны будет, если к власти придут не политики, а технократы. Но откуда же они возьмутся, если кадровый отбор все последние годы шел по принципу не профессионализма, а лояльности.

— В высшей прослойке — да. Но ниже — немало в высшей степени патриотичных и профессиональных людей — на уровне заместителей министров, начальников департаментов . Хотя в целом в России их не так много, к сожалению, Но тем не менее они есть. Стратегия развития страны должна быть в руках профессионалов — по крайней мере экономическая, в области развития технологий . И это непременно случится. А контуры любой политической и внешнеполитической стратегии России ясны. России нужны 15–20 лет спокойствия. Не нужно никакой лихорадочной активности во внешней политике. Никаких масштабных пиар-проектов внутри страны. Потому что нет на это средств.

— У нас были пятнадцать  лет стабильности. И что?

— Эти пятнадцать лет были потрачены совершенно впустую, , к сожалению, что надо признать откровенно. И это ужасно. Это еще одна из причин гнева и  недовольства граждан, когда они вдруг неожиданно поймут, что их процветание позади. Понимаете, вот мы жили, работали, и наша жизнь становилась лучше. Да, мы знали, что у кого-то она очень хорошая, но и в нашей что-то постепенно менялось к лучшему.
И вдруг мы понимаем, что расцвет у нас за спиной. Что впереди у нас ничего хорошего не будет. И нас начинает мучить обида.
Обида не только за себя, но и за своих детей, и за внуков. При этом мы видим рядом с собой людей, у которых яхты короче не стали. И это вызывает очень сильное раздражает. Вот именно это ощущение несправедливости и есть то, что в итоге побуждает людей выходить на площадь.

— Вы так говорите, как будто революция предрешена.

— Вовсе нет. Я просто считаю, что сегодня революция куда более вероятна, чем пять лет назад. Десять лет назад я бы засомневался, что она возможна. А сегодня говорю: почему бы и нет? Особенно когда альтернатива революции — двадцать лет гниения. Или полная смена вектора развития, или двадцать лет гниения и вымирания — вот выбор, перед которой стоит Россия и все мы.

— Есть и третий путь, который вы же и проговаривали, — Путин не пойдет на ближайшие выборы президента по тем или иным причинам, а выдвинет своего преемника.

— Да, но и это может привести к вполне революционным последствиям, к радикальной смене курса. Сама по себе атмосфера морального, психологического насилия и давления в стране так сильно сгустилась, что совершенно необходима разрядка. Я надеюсь, что она станет носить более-менее рациональный характер. Потому что страна нуждается в нормализации жизни — как антитезе нынешней консервации морального и  социального ада. Должны быть адекватные моральные ценности. Вот это, кстати, проблема для России куда более важная, чем экономическая реформа.
Нам нужно будет восстанавливать психологическое и моральное здоровье общества.
Давать обществу нормальные ориентиры. Люди должны знать, что, честно работая, они станут получать достаточную для достойной жизни зарплату. Что если вы хорошо работаете или учитесь , это гарантирует вам какое-то продвижение по социальной лестнице. Надо снизить до приемлемых значений — хотя бы до тех пресловутых двух процентов, которые были при Касьянове, — коррупцию. Воссоздать нормальность. Просто нормальность. А нормальность предполагает, что и сведение взаимных счетов тоже должно быть прекращено.

— Это вы к разговорам о необходимости возмездия и люстрации?

— Не столько о люстрации, сколько о восстановлении институтов. Если какой-то судья раз за разом выносил ангажированные и неправомерные  решения, вряд ли он может оставаться судьей в любой нормальной стране. Здесь возможны различные варианты вплоть до полного обновления судейского корпуса. Некоторые вещи, видимо, потребуют быстрых и кардинальных решений. Другие же будут рассчитаны на более длительный срок. Но за 15–20 лет можно преобразить страну совершенно - до неузнаваемости. И ее место в мире тоже. Причем без каких-либо чрезвычайных мер. Просто надо вернуть нормальность, и постепенно все заработает. Мне кажется, такие идеи могут стать основой революционного преобразования. Потому что в нашей стране люди уже достаточно благоразумны, чтобы не гореть желанием вновь все отнять и поделить.