Прогнозы мало что говорят о России после 2018 года. Больше дает осознание текущего положения.

Будущее в глазах многих россиян, способных к анализу и умеющих думать,кажется тревожным. Самым позитивным из прогнозов можно назвать тихое загнивание, стагнация. О пессимистических прогнозах даже страшно говорить – на дворе семнадцатый год. Так чего же нам следует ожидать, кроме, конечно, тот факта, что действующий президент будет избран на очередной срок?

Конечно, очень многое зависит от того, как там проходит борьба на самом верху между различными группировками. Но у подавляющего большинства людей, которые пишут на данную тему не имеется достоверной информации о том, как протекают политические процессы в Кремле – в основном аналитика разной степени убедительности построена на догадках и слухах.

Зависит ли ближайшее будущее от того, как будут действовать оппозиционные структуры? Самоотверженность и мужество оппозиционеров, конечно, работают на долгосрочную перспективу. Что же касается ближних перспектив, то подобной ясности здесь нет.В результате выборов власть не сменится, а публичные действия и митинги, даже настолько яркие, как «Недимон» и акции двенадцатого июня, эффективны лишь в те моменты, когда они входят в резонанс с общественными настроениями, динамика которых подчиняется своим законам.

Но тем не менее основание для того, чтобы выдвигать гипотезы относительно нашего ближайшего будущего, есть. Это само современное состояние общества, которое предопределяет перспективы нашей страны вне зависимости от воли и действий ведущих политических субъектов. Стоило бы выделить несколько аспектов данного состояния, которые стандартно недооцениваются, но которые следует иметь в виду каждому, кто желает заглянуть вперед на несколько лет.

Высокий рейтинг Путина основан на негативных ожиданиях. Люди, которые голосовали за действующего президента и которые готовы голосовать снова, верят не в то, что он сделает что-то особенно хорошее, а в то, что он не допустит ничего плохого. Например, не говорят, что дайте, мол, ему еще несколько лет, ион сможет построить дороги (улучшить уровень здравоохранения, образования и т.д.). Они рассуждают, что Путина менять не на кого–достойные конкуренты отсутствуют, а главное – что его уход способен за собой повлечь массу отрицательных последствий: таких как обострение социально-экономических проблем или захват «врагами»страны. Путин, таким образом, предстает не в виде строителя, а в виде защитника.Многие люди уже не связывают надежд на лучшую жизнь с властью, да и сама власть – вспомним прямую линию президента –уже ничего и не обещает, если, конечно, не считать текущего латания дыр.

Это означает, что если кто-то появится, с кем люди все же свяжут надежды не только на избавление от угроз, но и на кардинальное улучшение, то подобный человек (или структура?) обречен на успех. Именно момент обретения подобной надежды, если она станет исходить не от настоящего режима, а от каких-то сил, противостоящих ему, станет очень опасным моментом для современной системы.

Размытость границ незримого контракта между обществом и государством. Резкое падение цен на нефть в 2014–2015 годах показало, что социально-экономическая система России намного более устойчивая, чем это принято было считать. Ухудшение качества жизни не привело к дестабилизации – конфликты вокруг реновации в Москве и забастовки дальнобойщиков при всей их значимости угрозы сформировавшейся системе не представляют. Незримый контракт между обществом и властью пока еще не нарушен. Но ведь никто не представляет, в чем на самом деле он состоит. Это окажется понятно только в тот момент, когда власть выйдет за его пределы, как когда-то вышел Николай II, в день Кровавого воскресенья открыв стрельбу по людям. Как самодержавный и не ограниченный никакими законами правитель, он имел формальное право на все, что мог захотеть. Но в то же время он нарушил некое имплицитное соглашение между народом и собой, сути которого, возможно, и сам тогда не понимал –было нельзя стрелять. И тогда отец Георгий Гапон сказал: «У нас нет больше царя!»

Какой в современной России масштаб падения доходов населения безопасен политически, а какой уже нет? Сколько человек после митингов можно арестовывать? Какой приемлем уровень имущественного расслоения, а какой способен вызвать взрыв? Сколько еще «Платонов» могут безнаказанно пройти? И, кстати говоря, можно ли стрелять? На эти вопросы очевидных ответов нет и не может быть. Но общество и власть все время друг друга проверяют на прочность. Никто не представляет, в какой момент черта может оказаться пройдена.

Опора на неграмотность и иллюзии.Во многом стабильности системы способствует низкий уровень экономической и политической грамотности в стране. Подавляющее большинство граждан не замечают связи между показателями макроэкономическими, с одной стороны, и качеством своей жизни – с другой. Бегство капитала, секторальные санкции, динамика ВВП –все это мало интересует основную массу населения: колокол звонит не по мне.

Непонимание реальности, выстраивание ложных схем, которые объясняют суть происходящих событий, равно как и сознательные действия властей по построению иллюзорной картины мира («Россия в кольце врагов», привлекательность «русского мира» для населения других стран, моральный упадок Запада и прочее) – все это в глазах очень многих наших сограждан делает сложившуюся политическую систему оправданной как минимум. Но ставка на непросвещенность и архаику, на изоляцию эффективной вечно не может быть. Россия не информационно закрытое пространством, как Северная Корея.

Удивительно еще и то, что власть сама начинает верить в создаваемые пропагандой мифы, уговаривает не только граждан, но и саму себя. В выступлениях президента прорываются пассажи о том, что западные фонды рыщут по нашим школам, чтобы вывозить на Запад талантливых детей, – сюжет, достойный телевизионного ток-шоу. Государственная дума заслушивает девочку-видеоблогера, веря, что она представляет активистов интернета. Странные, никакими фактами не подтвержденные представления об истории становятся основанием внешнеполитической стратегии. Иллюзии – это всегда опасно. Но если вооруженный, держащий палец на спусковом крючке человек видит не реальность, а смутные проекции собственных страхов, – это катастрофа.

Потребность власти в кризисах. Обладая фантастическим уровнем одобрения и поддержки, власть тем не менее чувствует, что не все так хорошо, как на экране телевизора или даже по данным социологических опросов. Перенос президентских выборов на 18 марта – дату присоединения Крыма – очевидное свидетельство неуверенности. Речь, разумеется, не о цифрах, в которых будет зафиксирована победа, а о том, как они будут восприняты. События 2011–2012 годов показали, что есть определенный уровень фальсификаций, при котором люди, по крайней мере в столицах, выходят на улицу, подрывая тем самым легитимность только что избранного руководства.

Выполнение «задачи 70–70», по слухам поставленной Кремлем (семидесяти процентной явки и голосования семидесяти процентов пришедших за Путина), требует существенных изменений в общественных настроениях. Пресловутое путинское большинство никак не мотивировано идти на избирательные участки – результат предрешен, крымская эйфория прошла, положение дел в стране восторга не вызывает. Поэтому, как ни парадоксально, объявляя высшей ценностью стабильность, власть не может существовать без кризисов. Причем не только в контексте подготовки к выборам, но и вообще – кризисы оправдывают ее неэффективность и позволяют уходить от трудных вопросов. Власть активно использует предоставляемые возможности (блестящий пример – смена власти на Украине) либо сама создает или придумывает кризисы: от военной операции в Сирии до телесюжетов о коварной «пятой колонне», от полетов наших самолетов в непосредственной близости от кораблей НАТО до раскручивания темы с «оскорблением чувств верующих».

Опыт последних трех лет показывает, что не всякая война обладает консолидирующим потенциалом. Сирийская операция по этому показателю, очевидно, проигрывает украинской – в ней нет понятного морального оправдания, «защиты своих». Кто знает, где может вспыхнуть новый конфликт, – в Приднестровье, на севере Казахстана, в Белоруссии – местах компактного проживания русских? И по-прежнему вероятна эскалация в Донбассе, сулящая новых «распятых мальчиков» и, увы, новое кровопролитие.

Возрастание дистанции между народом и властью. Власть становится все менее интересной народу. Как это уже было в последние годы советской власти, люди живут частной жизнью, выстраивая ее так, будто никакого начальства вообще не существует. Да и властям население нужно только в день выборов, и есть ощущение, что во все остальные дни им предпочтительна страна вообще без людей.

Такая ситуация может длиться сколь угодно долго, но лишь при одном условии – если очевидное возрастание дистанции не приведет к потере управляемости, с которой уже и сейчас есть немалые проблемы. Пассивность в экономической сфере и отъезд активных экономических субъектов за рубеж закрепляют отставание, однако власть это, похоже, не волнует. Экономикой, такой, как она сложилась сейчас, по-видимому, можно управлять при минимальной активности населения: реально значимой для существования государства является добыча и транспортировка полезных ископаемых, которая не требует большой занятости рабочей силы.

Более вероятно, что управляемость будет потеряна в политической сфере. Ставка на учительниц в избирательных комиссиях и на условных «таджикских дворников» на митингах срабатывает лишь в спокойной ситуации. Любая дестабилизация – из-за ошибок и некомпетентности местных чиновников, например – может вывести ситуацию из-под контроля.

Политическая невозможность реформ. В конце восьмидесятых – начале девяностых лишь считаное число людей в стране понимало, что надо делать для предотвращения катастрофы. Сегодня это понятно миллионам. В базовом варианте ясно, что следует предпринять в экономике, как реформировать правоохранительную систему, как выходить из международной изоляции и так далее. Проблема лишь в том, что любые разумные шаги неизбежно приводят к потере привилегий, бесконтрольности, статуса, а может быть, и свободы тех самых людей, которые и составляют элиту и опору системы. Реформы, столь необходимые стране, для этих людей смертельны. А поскольку нет никаких оснований ожидать, что они предпочтут общественный интерес личному – их аморальность и эгоцентризм имеют, к сожалению, множество подтверждений – серьезных шагов они предпринимать не будут. Многочисленные – и очень хорошие – программы, скорее всего, останутся невостребованными. Там, где нужно менять несущие конструкции, будет проводиться, в лучшем случае, косметический ремонт.

Готовность использовать силу. Ночной кошмар властей – цветная революция. Явление, которое власти обозначают этим термином, на мой взгляд, носит не политический характер. Это не борьба, допустим, левых с правыми или националистов с либералами. На площади Тахрир в Каире, на киевском Майдане или с обеих сторон Берлинской стены в 1989 году были люди самых разных политических убеждений. Автор этих строк, например, в дни ГКЧП познакомился у Белого дома с активистом общества «Память», который на вопрос, не смущает ли его соседство с евреем, ответил, что главное – победить «этих», а уж потом между собой мы договоримся.

Цветные революции – конфликт власти с народом или с его активной, сознательной частью по моральным, прежде всего, вопросам. Цветные революции не обязательно имеют признанных лидеров. Почти никогда у них нет позитивной программы. Людей объединяет не доверие конкретному оппозиционеру и не приверженность либеральным, националистическим или каким угодно ценностям, а понимание аморальности власти, невозможности и дальше жить с этим уровнем лицемерия, коррупции и вранья. Так было у нас в конце восьмидесятых – начале девяностых. В антикоммунистических манифестациях того времени проявлялось не столько желание сменить неэффективную социально-экономическую систему на более разумную, сколько массовое отторжение тогдашнего режима. Да и сегодня манифестантов на Тверской объединяли не политические лозунги, а ощущение: «Достали!»

Опасность для властей любой страны такого морального протеста не только в том, что он обладает огромной сплачивающей силой, расширяя ряды активистов и сочувствующих. Более важно, что его практически невозможно победить обычными политическими методами. Когда доверие потеряно, доводы, даже и разумные, услышаны не будут. Единственный аргумент власти, если протесты и моральное отторжение системы действительно становятся столь массовыми, что заслуживают названия «революция», – сила. Водометы, пули и тюрьма могут загасить протест. Иногда – надолго.

Недавние заявления президента о том, что власть не допустит цветной революции в России и готова помочь в борьбе с этим злом коллегам по ОДКБ, свидетельствуют о трех вещах. Во-первых, он считает цветную революцию реальной угрозой, а значит, оценивает уровень морального неприятия режима как весьма высокий – явно превышающий успокоительные отчеты социологов. Во-вторых, он готов применять силу. Росгвардия создавалась не для парадов, глава государства говорит об этом прямым текстом. В-третьих, он готов использовать вооруженные силы и специальные подразделения для сохранения власти диктаторов на постсоветском пространстве, добиваясь в обмен согласия этих диктаторов на вассальный статус.

Поскольку пропасть между людьми и властью увеличивается, поскольку современные технологии и упорство активных оппозиционеров предопределяют донесение убийственных для власти фактов и интерпретаций довсе большего числа людей, уровень морального отторжения будет расти. Это делает насилие со стороны власти если не неизбежным, то по крайней мере весьма вероятным.