Багдасарян В.Э.
В связи с постановкой задач модернизации России особого осмысления требует феномен сервиса. С его развитием сегодня связываются перспективы грядущего мироустройства. Именно сервису отводится основная роль в утверждении модели постиндустриального общества. Сегодня идея о формировании нового типа общества – сервисного типа прочно вошла в актуальный общественный дискурс. Смена технологических укладов, действительно, не может не привести к экономическому, социальному и даже культурному переустройству. Ощущение перемен находит преломление в различного рода футурологических концепциях. Наиболее популярной из них по-прежнему остается теория «постиндустриального общества».

Предположим, что Россия действительно изберет постиндустриализм основным ориентиром своего стратегического целеполагания. Как отразится это на жизнеспособности страны? В представленном исследовании предпринимается попытка оценить риски и угрозы применения к России рецептуры постиндустриального развития и сервисизации.

Сервисное государство

Сервисную парадигму сейчас предлагается некоторыми адептами глобальной сервисизации взять за основу государственного реформирования. Основная идея заключается в утверждении принципа услуги как основного ориентира деятельности чиновника.[13] Но применимо ли это к специфическим условиям России?

В качестве преамбулы к рассмотрению проблем реформы государственного управления через призму сервиса целесообразно привести сопоставление ментальных различий двух моделей образования. Так, в рамках американской образовательной системы бинарная связка преподаватель-студент трактуется в качестве взаимоотношений агента и клиента. Идеология их коммуникационной зависимости, по существу, определяется условиями найма. На этой основе выстраивается концепция образовательного сервиса.

Восточная модель образования предполагает принципиально иной характер взаимоотношения субъектов процесса обучения. Преподаватель и студент в ней маркируются в качестве учителя и ученика. При такой идентификации на первый план выходят идейно-духовные основы обучения. Не студент нанимает преподавателя, а преподаватель выбирает себе достойного ученика. Какая модель лучше? – это вопрос аксиологических предпочтений. Но, по меньшей мере, можно констатировать наличие парадигмальной инвариантности выстраивания образовательных систем.

Тоже в равной степени относится и к государственно-управленческому моделированию. Для современных западных сообществ характерна идеология сервисной модели государства. Институты государственной власти выступают в данном случае в качестве агентов, а граждане – клиентов. Однако такая модель противоречит всей традиции развития государственности в России. Неудача реформы государственного управления 2003 – 2004 гг. во многом объясняется экстраполяцией применительно к специфическим российским условиям элементов чужеродной управленческой системы.

Для России сервисная модель государственности функционально не подходит. Государство в ней не может ограничиваться функцией обслуживания граждан. На него исторически возлагается, в частности, задача развития промышленного и аграрного производства, которое на Западе переложено на плечи «третьего мира».

Идентификация государства в качестве агента соотносится с идеологическим полем теории общественного договора, Однако она, как известно, не исчерпывает существующее многообразие версий генезиса государственности. (См. рис. 1). [10] Теория общественного договора преломляется через вполне определенный социокультурный контекст развития западной цивилизации. Исторически она выстаивалась на основе протестантского и пантеистического мировоззренческих компонентов.

Православное понимание государственности с теорией общественного договора принципиально не сочетаемо. В соответствии с традициями православия праведное государство строится не снизу вверх, а сверху вниз. Оно есть земная проекция Царствия Небесного. Божественная харизма доводится через высшие институты государственной власти до низовых общин верующих. Православный государь (вообще христианский правитель) не может в принципе быть агентом.

Идеологеме сервисного государства противоречит и органическое понимание его в качестве «большой семьи». Агент-клиентные отношения для выстраивания семейных связей естественно не применимы.

Рис.1. Религиозные парадигмы моделей государственности. Сервисное государство как проекция протестантского религиозного типа

Идеология сервисного государства находится в резком диссонансе со всем историческим опытом развития государственности в России. Не социальные и технологические сдвиги вызывали в ней к жизни управленческие реформы, а сами реформы определяли вектор социальных и технологических инноваций. Государство являлось главным катализатором происходящих в обществе перемен. Поэтому функциональное назначение государственной власти в России принципиально иное, нежели на Западе.

Принципы построения государства сервисного типа противоречат также социальной структуре российского общества. Общественная система в России сохраняет де-факто иерархическую природу, что не позволяет применить к ней идеологию моделирования сервисной государственности. Для иерархических сообществ модель государства-агента попросту лишена смысла.

В России государственный чиновник есть начальник, но никак не агент. Отношения начальник – подчиненный составляют базовый принцип российского управленческого функционирования, имеющие под собой глубокие ментальные основы. Поэтому чтобы хотя бы гипотетически рассчитывать на успех реализации реформ по формированию в России государства сервисного типа надо первоначально произвести инверсии на уровне менталитета.

Моральная привлекательность сервисной государственности также весьма сомнительна. Статус агента определяются вступлением его в отношения найма. Соответственно, и государство – агент также нанимаемо. Оно служит тому, кто платит. Такой подход таит в себе потенциальную угрозу для национальной безопасности. Феномен государственного компрадорства в данном случае весьма вероятен.

Неуспех реформы 2003 – 2004 гг., как и других подражательных по своему характеру преобразований последних лет, был, таким образом, предопределен. Задача управленческой оптимизации делает необходимым выработку для России собственной государственной идеологии, основанной на учете специфичности ее развития.

Сервисный концепт не применим в полной мере и к модели государственного управления сложившегося в странах Запада. Функции государства далеко не ограничиваются задачами оказания услуг населению. Оно не только реализует интересы социума, но и само ставит перед ним стратегические ориентиры, организует на свершения. Государство ведет народ, а не только обслуживает его потребности. При необходимости оно даже прибегает к насилию. Понятно, что государственное принуждение под категорию государственных услуг не подпадает.
Сервис является весьма важной сферой общественного бытия. Однако он не распространяем на все бытие. Должны существовать естественные ограничители сервисизации, и в частности, к такого рода несирвисизуемым нишам относится институт государства.

Роль государства в современной системе рыночной экономики не ограничивается сервисными компетенциями. Предполагается не просто эксцессное вмешательство в экономику при чрезвычайных ситуациях, а активное, пусть и опосредованное, управление экономическими процессами.

Традиционно с позиции экономической теории функции современного государства определяются следующим образом:

1. правовое обеспечение;

2. организация денежного обращения;

3. производство общественных благ;

4. минимизация трансакционных издержек эксплуатации экономической системы в целом;

5. антимонопольное регулирование и содействие развитию добросовестной конкуренции;

6. оптимизация влияний внешних факторов – снижение негативного эффекта и усиление позитивного воздействия согласно национальным политико-экономическим интересам;

7. перераспределение доходов в обществе;

8. поддержание оптимального уровня занятости;

9. проведение региональной политики выравнивания уровней жизни территорий;

10. реализация национальных интересов на международной арене [11].

Наличие регулирующей управленческой миссии государственной власти по отношению к рыночной экономике признается ныне даже на уровне ведущих монетаристских структур мира. К ним, например, относится Всемирный банк, который в Отчете о мировом развитии 1997 г. представил список непременных функций государства в современных условиях экономического развития. В противоречии с концептом саморегулирующегося рынка определялись сферы, неподвластные рыночным механизмам. Говорилось даже о видах противодействия стихийности рынка. Все это далеко не исчерпывается понятием государственные услуги. (См. табл. 1) [6].

Табл. 1. Функции государства в условиях рыночной экономики.

Постиндустриальные тренды и экономический кризис: постиндустриализ как путь к катастрофе

Популяризация теории постиндустриального общества России имеет  все основания, чтобы стать предметом изучения со стороны органов государственной безопасности. Постиндустриализм представляет собой особого рода «стратегическую ловушку». Принятие его на вооружение в качестве ориентира государственного целеполагания может иметь самые разрушительные последствия. Практически постиндустриализм означает разрушение связанного с отраслями реального производства фундамента экономики. Лишившись фундамента, дом неизбежно рухнет. При этом под его руинами окажутся погребены и отрасли сервисных направлений. Жизнь за счет виртуальных сфер экономики, аккумулируемых в понятии сервис – опасная  иллюзия. Кто будет против развития услуг связи? С ним, действительно, связываются сегодня перспективы инновационной динамики. Но связь без наличия материальных средств связи не возможна. А это значит, что она не возможна без соответствующего промышленного производства. В то же время субъекты выстраиваемых через каналы связи коммуникаций должны, как минимум, потреблять продовольствие. А это определяет необходимость наличия сельского хозяйства. Демонтируем аграрное или индустриальное производство, исчезнет и функционально производный от них сервис. Так собственно исторически и происходило. Многие из фиксируемых в истории цивилизационных и страновых катастроф соотносились с процессом сервисизации экономики. Данная реструктуризация определяла, в частности, эрозию древнеримской системы хозяйствования периода упадка. Образовавшиеся на осколках империи раннесредневековые варварские королевства вновь переориентировались от приоритетного развития сферы услуг к модели экономики аграрного типа.

Особого внимания применительно к идеологеме перехода к «постиндустриальному обществу» заслуживает тема глобальных экономических кризисов. Очередная волна депрессии поразила мировую экономику. Является ли постиндустриальная рецептура развития гарантией преодоления депрессивного состояния? Ввиду того, что кризис 2008 г. – далеко не первый в мировой истории, такое соотнесение целесообразно провести в ретроспективной проекции протекания кризисных процессов. Для рассмотрения было взято 28 кризисов двух последних столетий: 1825 г. (Англия), 1836-1837 гг. (Англия, США), 1847 г. (Европа, Северная Америка, Китай), 1857 г. (мировой), 1866 г. (Англия, Франция), 1873 г. (мировой), 1882 г. (Франция, США, Англия), 1890-1893 гг. (мировой), 1900-1903 гг. (мировой), 1907 г. (мировой), 1920 г. (мировой), 1929-1933 г. (мировой), 1937-1938 г. (мировой), 1948-1949 гг. (мировой), 1953-1954 гг. (мировой), 1957-1958 гг. (мировой), 1960-1961 гг. (США, Англия, Канада, Япония), 1966-1967 гг. (Западная Европа, Япония), 1973-1975 гг. (мировой), 1979-1982 гг. (мировой), 1990-1993 гг. (мировой), 1994-1995 гг. (Мексика, Аргентина), 1997 г. (Восточная Азия), 1998 г. (Россия, некоторые страны Восточной Европы), 1999 г. (Бразилия), 2001-2002 гг. (США, некоторые западные страны), 2001-2002 (Аргентина), 2008-2010 гг. (мировой) [7]. Буквально говорить о теории «постиндустриального общества» применительно к контексту девятнадцатого, да и первой половины двадцатого столетий, безусловно, не корректно. Однако само направление переориентации от товарно-производящих отраслей к третичному сектору экономики уже тогда являлось актуальным вызовом развития.

Вывод из проведенного анализа состоит в том, что постиндустриалистские ориентиры (и их исторические модификации) не только не выводят из состояния депрессии, но являются ее непосредственной причиной. Следуй по лекалам постиндустриализма, переориентируйся от реального производства к виртуальному – и кризис непременно произойдет. В большинстве рассматриваемых случаев кризисный процесс начинался именно в третичном, сервисном секторе. Детонирующий сбой происходил, прежде всего, в наиболее аккумулятивных по отношению к фиктивному капиталу отраслях торговой и финансовой деятельности. Всякий раз при реконструкции источников кризиса обнаруживается непомерно разросшаяся спекулятивная компонента экономики. Как раковая клетка она поражала в итоге весь экономический организм, парализуя его основные функции. Спекулятивность, причем, могла выдаваться за инновационность. Образ инноваторов, двигателей прогресса примерялся в частности в XIX веке по отношению к колониальному купечеству.

Начавшись в третичном секторе экономики, кризис далее переходил на сферы реального производства. Глубина кризисного поражения определялась именно в этих отраслях. При всех рассматриваемых кризисах страдала в наибольшей степени сфера промышленности. Показатели ее падения оказывались в отраслевом сопоставлении наивысшими. Напротив, в периоды подъемов самые высокие темпы роста фиксировались в индустриальном производстве. Это лишний раз доказывает, что именно с состоянием промышленности связывается, прежде всего, общее экономическое и социальное благополучие. Промышленность выступала платформой экономики, на основе которой выстраивались сопутствующие сервисные ниши. Она являлась и продолжает являться сегодня своеобразным локомотивом экономического развития.

Иллюстративно выглядит соотнесение экономических кризисов с трансформацией структуры ВВП у лидера мировой системы капитализма – Соединенных Штатов Америки. Наиболее значительными, по своему разрушительному воздействию на американскую экономику, стали, как известно, кризисы 1920, 1929-1933, 1957-1958, 1960-1961, 1973-1975, 1979-1982 и  2008-2010 гг. Самым катастрофичным однозначно считается период «великой депрессии» 1929-1933 гг. Многие эксперты предрекают сегодня об аналогичных по масштабу последствиях современного кризисного периода. Наложение сетки кризисов на динамику удельного веса сферы услуг в американской экономике позволяют обнаружить устойчивую зависимость данных процессов. Кризисные ситуации выражались в структурной динамике падением доли промышленности и повышением сервиса. При этом рост совокупного ВВП находился в траектории понижения, указывая, тем самым, на парадигмальную роль индустриального производства. Наиболее стремительное возрастание удельного веса сервисных отраслей приходится на самый катастрофичный период  - «великую депрессию». Процесс сервисизации прослеживается по американской экономике уже в 1920- е гг. «Великая депрессия» явилась логическим итогом данного тренда переструктуризации. Новый экономический подъем США, напротив, точно совпал с понижением доли сервиса и повышением индустриальной составляющей. Кризис 2008 г., как и кризис 1929 г., разразился после длительного периода долевого роста сервисного компонента американской экономики. Аналогии – очевидны. (См. рис.104) [3].

Закономерности, прослеживаемые по отношению к экономике США, подтверждаются и на статистических материалах других стран. В нашем распоряжении имеются, в частности, данные Б. Митчелла по доле сферы услуг в ВВП Канады. И вновь периоды кризисов совпадают с динамикой сервисизации экономики. Три крупнейших для Канады кризиса первой половины 1930-х, 1957 и 1973 гг. – точно соотносятся с катализацией долевого роста сервисного компонента. (См. рис.2, 3) [3].

Рис.2. Доля услуг в ВВП США, в %

Рис.3. Доля услуг в ВВП Канады , в %

Аналогичные выводы следуют из анализа феномена американских кризисных циклов. Имеющиеся в нашем распоряжении статистические данные позволяют оценить факторное значение промышленности в подъемах и спадах экономики США. На стадиях падения совокупного американского ВВП, падение промышленного производства было наиболее стремительным. Напротив, в фазах подъема прирост в сфере промышленности имел заметно опережающие по отношению к остальной экономике темпы. (См. рис.4) [4].

Рис.4. Соотношение динамики роста совокупного ВВП с динамикой роста ВВП в сфере промышленности в экономике США (1945-1975 гг.), в %

Теория «постиндустриального общества» как «стратегическая ловушка» для России

Когда Д. Белл приступил в 1950-е гг. к разработке концепта «постиндустриального общества» ничто, казалось бы, не давало к тому оснований. Запад испытывал очередной индустриальный подъем. Гонка вооружений обусловливала приоритетность развития ВПК, а он был напрямую связан с соответствующими отраслями промышленности. Белловская футурологическая проекция не являлась производной от существующих экономических трендов[1].

Важна в данном случае констатация хронологической последовательности. Вначале выдвигается концепция постиндустриализма и только затем осуществляется видимая реструктуризация экономики Запада. Что это – гениальное предвидение? Возможно и так. Но не менее вероятностен - проектный характер разрабатываемой теории. Новой геополитической реальностью на тот момент стал распад мировых колониальных систем. На карте мира одно за другим появлялись самоопределившиеся государства. Возникла реальная угроза потери Западом положения мировой метрополии. Тогда на смену колониализму приходит модернизированная модель неоколониального управления. Постиндустриализм и неоколониализм возникли фактически одновременно. Собственно, постиндустриальная теория и служила прикрытием неоколониальной практики. Она фактически обосновывала право Запада на более высокие стандарты жизни. После выдвижения постиндустриального концепта инициируется активный процесс вывода реального промышленного производства в страны третьего мира. Это было необходимо не только с точки зрения рентабельности (дешевизна рабочей силы), но и в геоэкономическом смысле. Выводя индустрию в третий мир, Запад обеспечивал его новую экспортную привязку к метрополии.

Еще одна скрытая сторона теории «постиндустриального общества» определялась контекстом «холодной войны». Советский Союз, как известно, сделал основную ставку на развитие индустриального сектора экономики. Индустриализация страны преподносилась в качестве главной экономической задачи. Теория постиндустриализма подсказывала совершенно иные стратегические ориентиры. Удивительным образом ее вброс в мировое информационное пространство совпал с изменением траектории мировой историмческой гонки между СССР и США. Советский Союз с начала индустриализационного рывка последовательно сокращал свое отставание от Соединенных Штатов по совокупным объемам промышленного производства. К началу 1960- х гг. этот разрыв был минимальным. Сохранение существующих на тот момент трендов означало бы, что СССР обходил в течение десятилетия США. И тут – происходит нечто. Темпы промышленного роста в США резко возрастают, тогда как в СССР (РСФСР) происходит соответствующее торможение. На постсоветском этапе показатели роста промышленности в России и вовсе приобретают отрицательное значение. США, между тем, продолжают увеличивать обороты промышленного производства.

Случайны ли такие совпадения? Экономическая политика сегодня подразумевает не только целевое инвестирование собственной экономики, но и подрыв экономики конкурентов. Одним  из приемов в этой борьбе является дезинформация, выражающаяся, в частности, в подсказке ложных стратигем развития. По-видимому, такой стратегической ловушкой и явился концепт постиндустриального общества.

Далеко не все страны, подобно России, подпали под обаяние постиндустриалистского концепта. Один из главных геоэкономсических вызовов современности состоит в «атаке неоиндустриалов». Ряд прежде перифкрийных стран избрали своим ориентиром ту самую стратегию форсированного индустриального развития, на которую в свое время ориентировался СССР. Россия отказалась от нее в пользу приманки постиндустриализма, тогда как другие с успехом применяют ее в мировой экономической гонке. (См. рис.5) [5].

Рис.5. Доля России в мировом промышленном производстве, в %

Деиндустриализация постсоветской России: посиндустриализм или деградация

Распад СССР хронологически четко соотносится с процессом сервисной трансформации. Все произошло в точном соответствии с рецептурой постиндустриального перехода. Доля занятых в сфере услуг резко возросла, тогда как в промышленности и строительстве стремительно снизилась. Прослеживается при этом три различных по динамике изменеий этапа. В позднесоветский период услуги, по аккумуляции экономически занятого населения, постепенно догоняют промышленность и в 1980-е гг. получают незначительный перевес. Трансформационный процесс на этом этапе шел крайне медленно. Но уже тогда, сев на иглу нефтяного экспорта, Советский Союз фактически отказался от необходимого для него нового индустриального рывка. На втором этапе – в 1990-е гг. процесс деиндустриализации экономики России приобрел революционный характер. Это были, по-видимому, самые высокие за всю историю мировой экономики темпы сервисной трансформации. Деиндустриализационный пафос 1990-х выразился даже в незначительном повышении удельного веса в структуре занятости сельского и лесного хозяйства. Постиндустриализм удивительным образом выродился в России в экономическую и социальную архаизацию. На третьем этапе – в 2000-е гг. темпы сервисной трансформации несколько снизились, однако сам вектор деиндустриализации остался неизменным. (См. рис.6) [16].

Рис.6. Среднегодовая численность занятых в экономике России, в %

По аналогии с «бешенными темпами коллективизации», применительно к 1990-м гг. уместно говорить о «бешенных темпах сервисизации». (См. рис.7) [14]. Еще в 1990-ом году доля товаров в ВВП России почти вдвое превосходила долю услуг. Не прошло и двух лет как все принципиально изменилось. Уже в 1992 г. удельный вес услуг был выше. За два года доля товарного производства снизилась на 14,3 %. Новая максимизация долевого значения сервиса приходится на 1998 год – время дефолта. Случайно ли это? Развитие по постиндустриальным лекалам обернулось для страны системной катастрофой. Стоит ли в очередной раз наступать на те же грабли?

Рис.7. Структура производства валового внутреннего продукта в России в период трансформации 1990-х гг., в %

Показательны изменения, произошедшие в структуре занятости населения. Еще в 2000 г. больше всего россиян было трудоустроено в сфере обрабатывающего производства, на второй позиции находилось сельское хозяйство. Теперь первую строчку занимает направление торговля и ремонт. По доле торговцев и ремонтников Россия превосходит сегодня любую из западных стран. Помимо обрабатывающего производства и сельского хозяйства, снизили свое долевое значение: добыча полезных ископаемых; производство и распределение электроэнергии, газа и воды; образование. Наряду со статьей торговли и ремонта, возрос удельный вес в структуре занятости: финансовой деятельности; операций с недвижимым имуществом, аренды и предоставлений услуг; строительства; гостиниц и ресторанов;  транспорта и связи; государственного управления; предоставления коммунальных, социальных и персональных услуг. (См. рис.8) [16, С 140]. Происходило, таким образом, за некоторыми исключениями, усиление позиции тех направлений, которые Л. Ляруш относит к сферам концентрации фиктивного капитала. Россияне стали больше торговать и заниматься финансовыми операциями, но при этом меньше работать над производством реальных товаров в промышленном и аграрном секторах[8].

Рис.8. Структура занятости в российской экономике, в % к совокупной занятости

Повышение доли сервиса в ВВП и структуре занятости социума, само по себе не означало развития отраслей услуг в абсолютных статистических показателях. Основной удар распад СССР нанес по сектору промышленности. Но разрушение базового для экономики сектора повело разрушение и других производных от него отраслей услуг. За исключением по сути одного – финансового направления. Вошедшие в обиход в постсоветский период достаточно широкое понятие сервис нивелировало более частную проблему бытового обслуживания населения. Результатом этой нивелировки явился парадокс разновекторной динамики указанных показателей. В то время как финансовые потоки в сфере сервиса неуклонно возрастали, бытовые услуги в общей структуре сервисной деятельности столь же устойчиво сокращались. (См. рис.9) [15].

Рис.9. Бытовые услуги в структуре платных услуг населению в РФ, в %.

Мировой ориентир - неоиндустриализм

Концепт о постиндустриальном пути развития выстраивается на апелляции к универсальному мировому опыту. России предлагается идти по тому пути, по которому движется большинство государств мира. Предположим, действительно, что универсальная рецептура успешности существует. Но правильно ли отождествлять этот путь со стратегией постиндустриализма. Проведенный страновый анализ по критерию роста добавленной стоимости в сферах промышленности и услуг позволяет утверждать о неоиндустиальном векторе развития современного мира. В большинстве наиболее динамично развивающихся экономик четко фиксируется тенденция роста добавленной стоимости в секторе индустрии и снижения (или стагнации) в секторе услуг. (См. рис.10.) [18]. Вектор уменьшения в сфере промышленности имеет вполне определенную геоэкономическую локализацию. Наличие его обнаруживается только по трем категориям стран – 1. золотомиллиардный Запад, 2. Тропическая и Экваториальная Африка, 3. Россия. К западной или африканской модели ближе по своей природе российский случай деиндустриализации? Ответ – очевиден.

Рис.10. .Добавленная стоимость в сферах промышленности и услуг по регионам мира, % ВВП

О том, что «бешенная сервисизация» являлась тривиальной деградацией экономики, свидетельствует тенденция наметившегося по ряду постсоветских республик тенденция «промышленного отката». Как только экономическое падение прекратилось, перейдя в фазу роста, доля добавленной стоимости сектора промышленности в ВВП соответствующих государств начала постепенно возрастать. Чем увереннее восстанавливала свои позиции сфера индустриального производства, тем выше оказывался рост экономики. Напротив, там, где траектория упадка не была остановлена, происходило дальнейшее сокращение значимости сектора промышленности (среди них – Молдова, Киргизия, Таджикистан). Следовательно, деиндустриализация 1990-х гг. являлась не переходом к новому постиндустриальному укладу, а разрушением связанных преимущественно с индустриальным сектором базовых потенциалов постсоветских экономик. (См. рис.11) [18].

Рис. 11. Добавленная стоимость в сферах промышленности в экономике постсоветских государств, % ВВП

Модель периферийного капитализма модель и постиндустриальная анклавизация в России

Принципы функционирования современной России всецело и четко описываются довольно известным историческим феноменом –периферийный капитализм. Для проверки данного утверждения были взяты признаки, которые присутствуют во всех учебниках при описании характерных черт стран данного типа. Далее оценивалась степень их применимости к современному российскому государству.

Какие это признаки?

Во-первых, основные инфраструктуры развитости периферии связаны с территориями, находящимися во внешнем мире. Применительно к России эта инфраструктура очевидно. Речь, понятно, идет о нефтегазовом комплексе. Остальная территория при такой модели находится в архаизированном состоянии. До ее состояния собственно никому и нет дела. Будучи не нужна метрополии, она не развивается, а то и деградирует.

В постсоветский период произошла переориентация России от собственных экономических запросов на обслуживание внешнего потребления. Сегодня доля торговли в ВВП страны составляет более трети от его общего объема. Достаточно сравнить с Соединенными Штатами Америки, где удельный вес экспорта в валовом внутреннем продукте – лишь 11 %. Примерно столько же было в СССР – в районе 10 %. Сейчас же многие российские регионы больше торгуют с иностранными государствами, нежели внутри страны. Они, таким образом, оказываются ориентированы в большей степени не на Россию, а на внешний мир.

Второй признак периферийности – это моноспециализированность. Экономическая устойчивость страны связана с наличием широкого спектра отраслей. Главным соображением здесь выступает принцип национальной безопасности. В колониях – по-другому. Там получают развитие - одна, максимум две отрасли, наиболее рентабельные с точки зрения взаимодействия с Центром. И опять-таки эти отрасли применительно к российскому случаю достаточно хорошо известны. Дискурс о путях модернизации России идет по сути дела в рамках периферийной парадигмы. Суть номинируемых предложений сводится к следующему. Давайте откажемся от модели экспортной республики и будем обеспечивать мир (т.е. Запад) сельскохозяйственной продукцией. Другие ставят вопрос иначе - давайте торговать оружием и в этих целях развивать ОПК. Но периферийная парадигма при этих вариантах остается неизменной. Для ее смены нужна принципиально иная постановка вопроса - давайте ориентироваться не на внешний мир метрополий, а на внутренние потребности и проистекающие из них собственные задачи развития.

Третий признак периферийного устройства – социальная анклавизация. В странах периферии существуют, как правило, территориальные анклавы благоденствия, диссонирующие по своей развитости с остальной страной. Эти анклавы связаны с элитой, включенной в международную элитарную сеть. Такой территориальный анклав относительного благоденствия в России хорошо известен – это Москва. Москва - остальная Россия – типично колониальная ситуация регионального раскола.

В самих регионах есть такие же анклавы развитости на фоне общей люмпенизированной пустыни провинции. Как Москва связана с Центром - западным миром, так они связаны с Москвой. Их относительное благоденствие определяется включенностью в низовые структуры столичного капитала. Реализована типичная схема, характерная для центр-периферийного устройства.

Следующий признак колониальной системы – выстраивание модели управления по принципу «разделяй и властвуй». Этнические группировки и этноплеменные структуры поддерживаются по отношению друг к другу в состоянии перманентного конфликтного напряжения. И такая система может постоянно взорваться. Сохранение в России модели федералистского национально-территориального устройства дает широкие возможности для проведения колониальной политики. Имеется механизм провоцирования этнических конфликтов едва ли не по всей территории Российской Федерации. Посмотрите на Северокавказский федеральный округ – чем не структура для отделения Кавказа от России?

Сопутствующим признаком периферийной модели определяется также наличие криминальных анклавов. Достаточно вспомнить Китай в периоды опиумных войн: торговля оружием, торговля наркотиками, торговля людьми. Попытки местных властей по проведению декриминализации приводят к жесткой отповеди со стороны метрополии, имеющий свой интерес в криминальных потоках. Такого рода криминализованные территории в Российской Федерации тоже хорошо известны.

Таким образом, случайно или нет, все основные признаки территориального развития современной России точно совпадают с описанием центр-периферийной модели функционирования.

Постиндустриализм в России стал прикрытием политики анклавизации. Москва сегодня не просто сервисная столица страны. По аналогии с природой международного отраслевого разделения, сверхконцентрация услуг в Москве является оборотной стороной финансовой обескровленности провинции. (См. рис.114). При 7,4 % проживающего в столице российского населения, она потребляет по отдельным видам сервиса более 40 % общего объема платных услуг (услуги культуры и услуги правового характера). Причем доля потребления Москвы, по сравнению с уровнем 1990-х гг., возросла фактически по всем (за единственным исключением) сервисным номинациям. (См. рис.12) [12].

Рис.12. Объем платных услуг населению в РФ по субъектам Федерации

Рис.12. Доля Москвы в платных услугах населению в РФ, в %

Постиндустриализм и национальная безопасность

Принятие постиндустриального концепта развития содержит прямые угрозы для национальной безопасности. Основу ВПК во всех странах составляет, как известно, индустриальное производство. Развитие сервисных отраслей, таких, как, к примеру, связь производно от этого базиса. Государственная власть должна отдавать себе отчет в том, что деиндустриализация объективно ведет и к свертыванию сферы вооружения. Напротив, при росте промышленного производства, растет соответствующими высокими темпами производство военной техники. Не случайно, война рассматривалась традиционно как лучший способ выхода из кризиса. Перспектива масштабного военного конфликта диктовала необходимость перенаправить финансовые ресурсы в сферу военной промышленности. Она же тянула за собой и иные отрасли индустриального производства. Запуск промышленности означал применительно к  социальной сфере минимизацию безработицы. Кризисное состояние экономики в результате оказывалось преодолено[17].

В 1990-е гг. в большинстве стран мира наблюдалось сокращение расходов на оборону в процентах к ВВП. Вероятно, сказывался эффект окончания «холодной войны». Одновременно вновь актуализировалась тема постиндустриального перехода. Но все это уже в прошлом. Сегодня вновь по наиболее значимым геополитическим субъектам мира (за исключением тех, которые находятся под военным защитным колпаком других держав) фиксируется рост удельного веса расходов на оборонные нужды. (См. рис.13) [18]. Мир интенсивно вооружается. К чему он готовится? Грянувший в 2008 г. финансовый кризис, по аналогии с прежними кризисными периодами, катализировал дискурс о перспективах новой глобальной войны. Принятие постиндустриалистского концепта в этих условиях, мягко говоря, недальновидно.

Рис.13. Расходы на оборону по ряду стран мира, в % к ВВП

Фантом «экономики знаний»

А как же, может возникнуть вопрос, когнитивная экономика, общество знаний? Такого типа экономики и общества – один из идеомифов постиндустриалистской теории. Действительно, никто ведь не будет выступать против повышения роли знаний. Звучат призывы, что будем жить не за счет продажи нефти, а за счет продажи знаний. Но производя одни лишь знания, долго не проживешь. В ведущих странах Запада внутренние расходы на исследования и разработки не достигают и трех процентов от ВВП. Бесспорно больше, чем в России, но для характеристики соответствующих хозяйственных систем в качестве экономики знания – явно недостаточно. К тому же за 2000-е гг. эта доля в западных странах фактически повсеместно снизилась. Повышение ее произошло в неоиндустриальных странах Востока. Но в данном случае важно, что принципиального скачка к когнитивной экономике в мире не обнаруживается. (См. рис.14) [2].

Рис.14. Внутренние расходы на исследования и разработки (в процентах к ВВП), %

Жить за счет экспорта знаний – опасная иллюзия. В мировом экспорте, также как и в экспорте номинированных стран постиндустриалов, доля интеллектуального продукта минимальна. По-прежнему промышленные товары имеют в мировой торговле однозначную доминацию. (См. рис. 15, 16, 17) [9].

Рис.15. Основные статьи мирового экспорта, в %

Рис.16. Основные статьи экспорта стран еврозоны, в %

Рис.17. Основные статьи экспорта в США, в %

Другое дело, что Запад убедительно лидирует по доле продаваемого высокотехнологического товара. Но это преобладание сложилось не сегодня, и удельный вес соответствующего компонента в торговой структуре остается неизменным. Более того, фактически по всем западным странам за период 2000-х гг. этот показатель даже снизился. (См. рис.18) [2]. Какой уж тут постиндустриальный переход?!

Рис.18. Доля высокотехнологичных товаров в экспорте по странам мира, %

Возникновение иллюзий о вступлении в постиндустриальную фазу развития явилось следствием аберрацией близостью. Стремительность изменения жизни человека под влиянием научно-технических инноваций (мобильные телефоны, Интернет), создает впечатление о наступлении принципиально нового периода в человеческой истории. Однако обращение к  научной и публицистической литературе прошлого позволяет утверждать, что такого рода ожидания не являются чем-то существенно новым в развитии общественной мысли. Наступление эры знаний провозглашалось и в шестидесятые, и в двадцатые годы ушедшего столетия. В 60-70 гг. XIX века материалистически ориентированная часть российской интеллигенции также провозглашала начало принципиально новой эпохи, в которой сознание человека освобождалось от пут идеалистической метафизики. Лейтмотивом эпохи Просвещения, в соответствии с указанным логотипом, являлось противопоставление наступающей эры разума и религиозного мракобесия.

По большому счету, экономика во все времена определялась парадигмой знаний. В конкурентной борьбе неизменно выигрывал тот, кто предлагал более технически и технологически совершенный продукт. Создание же такого продукта предполагало определенный познавательный  приоритет. Не будет преувеличением сказать, что императивом экономики знаний определялась еще неолитическая революция. В этой связи  противопоставление современной эпохи предшествующим фазам человеческого развития, как отрицание исторического опыта в качестве основы для ее понимания, представляется контрпродуктивным.

Проведенный анализ позволяет квалифицировать теорию постиндустриального общества не просто как ошибочную научную гипотезу. Содержательно это продукт совершенно другого свойства. Постиндустриальный концепт разрабатывался на Западе как стратегическая ловушка. Предполагаемой ее жертвой являлась Россия.

Литература
1.  Bell D. The End of Ideology: On the Exhaustion of Political Ideas in the Fifties. N.Y., 1965; Bell D. The cultural contradictions of capitalism. N.Y., 1976; Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М., 1999.
2.  http://www.statinfo.biz/Geomap.aspx?region=154&act=8943&lang=1
3.  Mitchell B.R. International Historical Statistics: Europe, 1750-2000. New York, 2003.
4.  Аникин А.В., Энтов Р.М. Механизм экономического цикла в США. М, 1978. С. 81.
5.  Болотин Б. Мировая экономика за 100 лет // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 9; Мировая экономика: прогноз до 2020 года. М., 2007; Динамика российской и советской промышленности. М., 1929; Народное хозяйство СССР за 70 лет. М., 1987; Промышленность России: статистический сборник. М., 2000; Симчера В.М. Развитие экономики России за 100 лет: 1900-2000. Исторические ряды, вековые тренды, институциональные циклы. М., 2006. С. 134-136.
6.  Государство в меняющемся мире. Отчет о мировом развитии. 1997.  Всемирный банк. М., 1997. С. 33; Фукуяма  Ф. Сильное государство: Управление и мировой порядок в XXI веке. М., 2006. С. 22-23; Перская В.В. Глобализация и государство. М, 2005. С. 121.
7.  Гринин Л.Е. Глобальный кризис в ретроспективе: Краткая история подъемов и кризисов: от Ликурга до Алана Гринспена. М., 2010. С. 300-311.
8.  Ларуш Л. Физическая экономика. М., 1997; Тукмаков Д. Уподобление Богу (Физическая экономика Ларуша как преодоление энтропии) // www.zavtra.ru.
9.  Мир в цифрах – 2009. М., 2009.
10.  Мировой опыт государственно-церковных отношений. М., 1998
11.  Перская В.В. Глобализация и государство. М, 2005. С. 120.
12.  Платное обслуживание населения в России.2009: Стат. сб. / Росстат. М., 2009. С. 42, 60, 77, 130, 222, 242, 260, 315, 337, 345; Российский статистический ежегодник. 2009. Статистический сборник. М., 2009. С. 531-532.
13.  Проблемы современного государственного управления в России. Труды научного семинара. Выпуск 3. Научный эксперт. М., 2006
14.  Российский статистический ежегодник. 2001. Статистический сборник. М., 2001.
15.  Российский статистический ежегодник. 2008: Стат. сб. М., 2008
16.  Российский статистический ежегодник. 2009. Статистический сборник. М., 2009
17.  Стариков Н. Спасение доллара – война. СПб., 2010.
Страны и регионы 2008. Статистический справочник Всемирного банка. М., 2009.


http://rusrand.ru/analytics/riski-i-ugrozy-servisizatsii-rossii-v-ramkah-ideologemy-postindustrializma