Возможны ли вообще адекватные демографические прогнозы?

Большинство значимых для человеческой жизни предсказаний, предвидений и собственно прогнозов было сделано людьми из сферы философии и искусства. Вспомним Роджера Бэкона, Герберта Уэллса или Велемира Хлебникова. Что касается обществоведов, то они зачастую отличаются поразительной способностью выдавать прогнозы с точностью до наоборот. Более чем стотысячный корпус западных советологов и кремленологов не сумел в 1990 году спрогнозировать крах СССР, а доморощенные политологи предсказывали распад США по неким, одним им известным, цивилизационным швам в 1997 и 2003 годах. В то же время принципиальный отказ вообще от любых прогнозов резко снижает эвристический потенциал науки и размывает ее статус — тем более что за последние двадцать пять лет в мире социальные науки (social sciences) подверглись масштабной девальвации.

Поэтому любой серьезный эксперт, дорожащий репутацией, старается делать прогнозы по возможности неопределенными — чтобы любое развитие событий могло интерпретироваться как форма их реализации. По моему мнению, эта ситуация во многом является порождением того, что постмодернизм и постмодернистское отношение к жизни не только разрушили идеал объективного знания, но и поставили под вопрос само существование тех сфер человеческой деятельности, суждения о которых могут быть верифицированы или фальсифицированы независимо от субъективных оценок. Так, о состоянии больного человека можно судить как по объективным показателям — температура или кровяное давление, так и по субъективным оценкам. Если первая в точности совпадает с комнатной, а второе равно нулю, то человек, как говорится, скорее мертв, чем жив. Субъективная же оценка может быть выражена словами: “У него землистый оттенок кожи и потухший взгляд”.

В ориентированной только на объективные показатели науке уже не проводится различий между собственно научным и экспертным суждением. Выход из такого положения лежит, на мой взгляд, в плоскости максимально жесткого разделения того, что относится к объективно природной и объективно исторической сфере, и того, что лежит в сфере субъективной. Первым управлять нельзя, а вторым можно. Один человек, зная, что, по прогнозу, днем пойдет дождь, не берет с собой зонт, простужается и заболевает. А другой берет с собой не только зонтик, но и плащ, защищающие его от простуды. Этот элементарный пример показывает принципиальную разницу между двумя субъективными стратегиями при одних и тех же объективных условиях. Приведу исторический пример. В начале ХХ века соотношение этнических албанцев и сербов в регионе Косово и Метохия было примерно один к девяти против албанцев. В результате быстрого увеличения албанского населения этническая конфигурация региона менялась. Уже в 1960 — 1970-х годах сербское население было в меньшинстве, составляя около тридцати процентов. Тогда впервые появились прогнозы о практически неизбежном межэтническом конфликте и первые планы по территориальному размежеванию в соответствии с пропорциональностью этнического компонента. Тогдашнее руководство Югославии сложившуюся ситуацию игнорировало. В итоге сейчас Косово и Метохия для Сербии потеряны, а остатки сербского населения, в том случае, если они не будут вообще выдавлены, окажутся в условиях, мало чем отличающихся от жизни в резервации.

Человеческое общество представляет собой сложнейшую иерархию уровней, основа которой лежит в царстве природной необходимости, а верхний слой уходит в царство свободы. Своего рода пограничным слоем, буферной зоной, связывающей внутри себя свободу и объективную необходимость, является демографическая сфера. Пожалуй, только к концу ушедшего века пришло понимание того, что это особая область жизни, которая гораздо ближе к биологии, экологии и антропологии, чем, например, к экономике или социологии.

Я думаю, что сегодня отправным пунктом в демографических прогнозах должен стать учет объективных тенденций и временного лага прогноза. Думаю, что прогноз на 2001 год из 1001 года и даже из 1901 года выглядел бы весьма комично. А как насчет 1991 года? В первые его дни в одной из солидных просоветских газет появилась статья, автор которой утверждал, что задавленные гонкой вооружений и неподъемной программой “звездных войн” Соединенные Штаты уже не могут нести бремя мирового лидера и в ближайшие два—четыре года уступят место трем новым лидерам мирового развития: Японии, Европейскому Союзу и СССР с его “новым мышлением”. Однако уже в конце того же года Советский Союз развалился, Япония впала в глубочайшую депрессию, из которой не может выйти по сей день, а Европейский Союз так и не стал прогнозируемым игроком на мировом уровне.

С другой стороны, философ и социолог Франц Фанон еще в середине прошлого столетия предрек крах Советского Союза. В 1970-х такой прогноз высказал известный советский диссидент Андрей Амальрик, имея в виду неизбежную войну с Китаем. И хотя войны с Китаем не случилось, Советский Союз распался, правда, по другой причине.

Можно спросить, какой толк в знании объективных тенденций, если им нельзя противостоять. Применительно к советской ситуации это выглядело бы следующим образом: если бы жившие в так называемых национальных республиках этнические русские знали, что через двадцать лет их жизнь радикально изменится, некоторые предпочли бы тогда, году в 1970-м, поменять роскошные квартиры в центре Баку или Ашхабада на скромное жилье в России. Кто-то стал бы учить местный язык и обычаи, готовиться к новым условиям жизни. В конце концов Алжир и Кения тоже когда-то считались “странами Белого Человека”, из которых он уже никогда не уйдет. Но в итоге в выигрыше оказались те, кто поверил не раннему де Голлю или Черчиллю, а прислушался, скажем, к мнению Грэма Грина. Так, французские “черноногие” и англо-африканцы, покинувшие Алжир и Кению в 1950-м, оказались в заведомо более выигрышной ситуации, чем те, кто бежал оттуда в 1960 году.

Для того чтобы адекватно моделировать ближайшее будущее России, следует понять, какие объективные тенденции связаны собственно с российским контекстом, а какие — с мировым.Мое внимание прежде всего сосредоточено на двух важнейших факторах мирового развития: демографической глобализации и демографическом переходе. Россия ни в коей мере не является изолированной от мировых процессов. Русский этнос на протяжении последних пятисот лет активно участвовал в демографической глобализации — наряду с другими этническими субъектами белой расы.

Демографическая глобализация

Одним из проявлений демографической глобализации является этническая глобализация — расширение (экспансия) этноса за пределы своего первоначального ареала. Этническая глобализация необязательно сопровождается геноцидом, этноцидом или этнозамещением. Она формируется либо путем образования диаспор, либо в форме этнической колонизации тех или иных территорий. Между этими двумя типами этнической глобализации принципиальное различие. Диаспоры образуются на территории, которая уже населена другими людьми. Поэтому диаспоры, даже сохранившие высокую степень социальной и культурной автономии (например, еврейская диаспора в Европе на протяжении всего второго тысячелетия), вынуждены встраиваться в уже существующий социальный и культурно-цивилизационный ландшафт. Одним из определяющих признаков диаспоры является ее подчиненное положение по отношению к исконно коренному населению. В этнической глобализации следует выделить жесткую и мягкую. Жесткая глобализация связана с завоеванием доминирующих количественных позиций. При этом аборигены либо вытесняются, либо вымирают, либо уничтожаются, либо ассимилируются. Мягкая этническая глобализация связана не с количественным доминированием, а с завоеванием господствующих позиций в важнейших сферах жизни общества. Пример жесткой этнической глобализации — современные США и Канада, Австралия и Новая Зеландия, мягкой этнической глобализации — историческая Индия.

Причины возникновения этнической глобализации до сих пор не имеют корректного объяснения. Тут нельзя недооценивать и умалять материальную сферу человеческой жизни. Частично экспансию этносов объясняет теория пассионарности Льва Гумилева — но она неуниверсальна. Не следует, однако, исключать того, что полноценная теория этнической экспансии когда-нибудь будет построена.

Сегодня для объяснения этнической экспансии приходится довольствоваться эмпирическими и феноменологическими моделями. Важно, что далеко не все этносы проявляли стремление (интенцию) к этнической экспансии колониального типа. Что касается образования диаспор, то такая этническая экспансия возникает в силу исключительно технических, а не принципиальных причин. Объяснить интенцию к колониальной форме этнической глобализации некоей культурно-цивилизационной общностью сложно. Для таких различных этносов, как, с одной стороны, монголы, хань, японцы, с другой — англичане, испанцы, французы, с третьей — турки, греки, персы, с четвертой — русские, найти культурно-цивилизационный инвариант трудно. До сих пор этого не удавалось сделать ни в рамках всемирно-исторического подхода, ни в рамках культурно-исторической школы.

Ввиду отсутствия теоретических моделей, адекватно объясняющих стремление к этнической экспансии, приходится довольствоваться просто его констатацией. Поскольку русский этнос включен в состав белой расы, полезно сопоставить его по данному критерию с другими ее этносами. Здесь необходимо сделать терминологическое и методологическое уточнения: “белая раса” — это не антропологическая и, тем более, не биологическая категория. Так принято обозначать исторически сложившуюся общность, представленную в основном романскими, германскими и славянскими этносами, а также некоторыми иными этносами, тесно с ними ассоциированными. В этом смысле белую расу характеризуют определенный способ мышления, культурно-психологическая общность и традиционно-историческая принадлежность к иудео-христианской религиозной традиции. Термин “европеоидная раса” имеет чисто антропологический смысл и слишком размыт; термин “европейская раса” также размыт и имеет слишком сильную региональную нагрузку. Русский этнос представляет собой сплав славянского, тюркского и угро-финского элементов. На протяжении последних трех столетий принадлежность русского этноса к белой расе часть исследователей оспаривала. Однако господствующей стала точка зрения, что этнодемографические характеристики и синхронность этнодемографического развития русского этноса органически ложатся в более общую картину динамики белой расы в целом.

Появляется необходимость ввести новую категорию: индекс этнической глобализации, то есть отношение максимального ареала данного этноса к его первоначальному примордиальному ареалу. Для английского этноса этот индекс 220, голландского 67, французского 21, испанского 60, португальского 109, немецкого 5, датского 40, итальянского 4. Для ряда этносов, не входящих в состав белой расы, индексы: хань 4, монголы 30, турки-османы 20, японцы 30. Индекс этнической глобализации русского этноса колеблется в пределах от 5 до 7. Из всех субъектов этнической глобализации он один из самых низких. Если учитывать, что свою территориальную экспансию русский этнос осуществлял на протяжении более чем пятисот лет, этот показатель выглядит еще более скромным. Надо отметить, что из всех белых этносов русский — наиболее многочисленный. Английский этнос в начале XIX века, уступая в шесть раз русскому по численности, контролировал в два раза большую территорию. Отсюда следует важный вывод: несмотря на существующие стереотипы, потенциал этнодемографической экспансии русского этноса — низкий, он значительно уступает (в соответствующие исторические моменты) соответствующим потенциалам других этносов белой расы. В период от своего начала в 1492 году и до 1925 года, когда белая раса достигла пика своего удельного веса по отношению к человечеству в целом (чуть более одной трети) и максимума в своей территориальной экспансии (собственно говоря, демографическая глобализация в течение указанного времени прежде всего и была территориальной экспансией белого человека), индекс демографической глобализации для нее составлял примерно 18—20. Как видим, он в четыре—пять раз превышает соответствующий показатель для русского этноса.

После Второй мировой войны начался непрерывный, продолжающийся и сегодня откат белой расы с завоеванных ею в ходе демографической глобализации позиций. Так, если индекс демографической глобализации для белой расы в целом 5—6, то для русского этноса он равен 3,5. Ареал русского этноса существенно сузился по сравнению с максимальным значением. Снижение индекса демографической глобализации характерно для всех вышеперечисленных этносов. В этом смысле положение русского этноса едва ли не самое выигрышное по отношению к другим субъектам демографической глобализации.

Здесь необходимо сделать существенное пояснение. Во времена Российской империи и СССР вся их территория была ареалом русского этноса. При этом не важно, что на многих территориях удельный вес этнических русских мог иметь минимальные значения. В этом смысле термин “ареал”, как он понимается в демографической глобалистике, не совпадает с традиционным пониманием, характерным для этнографии, этнологии и, конечно же, биологии. После распада СССР ситуация изменилась коренным образом. Если в советское время союзная республика была частью ареала русского этноса, то сейчас постсоветские государства либо имеют на своей территории диаспоры русского этноса, либо отдельные части их территорий являются частью его ареала. Что касается государств Центральной Азии, за исключением Казахстана, то Туркмения, Узбекистан, Киргизия и Таджикистан из состава ареала русского этноса вышли. Иная ситуация в Казахстане, поскольку, по-видимому, половина его территории пока еще входит в ареал русского этноса. Однако со временем это может измениться. В отношении государств Балтии речь может идти только об этнических русских диаспорах, но никак не об ареале. Противоречивая ситуация сохраняется на Украине, часть территории которой остается этническим русским ареалом. Из этого можно сделать вывод, что с этнодемографической точки зрения русский этнос переживает процесс территориального сжатия, характерный и для других “белых” этносов. При том что по сравнению с ними этот процесс носит, по крайней мере пока, гораздо более мягкий характер.

Специфика геоцивилизационной динамики России состоит в том, что русский этнос заполнял окружающее пространство, расширяя свой исходный ареал. В этом отношении изменение этнического ландшафта Северо-Востока Евразии было процессом длительным и для русского этноса более органичным, нежели для других субъектов демографической глобализации. Территориальная неразделенность пространства Российской империи стала, быть может, главной причиной сохранения русским этносом своего единства. Вторая по значимости причина состоит в том, что ближайшие партнеры русского этноса по колонизации Урала, Сибири и Дальнего Востока — украинский и белорусский — в условиях пространственной изоляции от своего коренного ареала быстро ассимилировались и интегрировались в состав русского этноса. В этом ключе полезно сопоставить колонизацию Сибири и Дальнего Востока с колонизацией Северной Америки в узком смысле этого слова. Несмотря на сильные ассимиляционные процессы, англичане, шотландцы, ирландцы, немцы и многие другие этносы не стали частью живущего в Канаде и США английского этноса, но образовали некие новые общности. Вклад в колонизацию Сибири и Дальнего Востока украинского этноса и русских казаков (субэтноса) не уступает вкладу собственно чисто русского этнического элемента. Украинские корни имеют от двадцати пяти до сорока миллионов российских граждан. При том, что этнический украинский элемент Сибири и Дальнего Востока весьма значителен, пока, по крайней мере, рождение некоего сибирского или дальневосточного этноса (наподобие квебекского или англо-новозеландского) не состоялось.

Сейчас мир переживает известный эффект маятника. В 1925 году белый человек практически господствовал на планете, так как прямо контролировал все территории за исключением Китая, части районов “Большой Монголии” и Японии с ее владениями. Но если учесть, что Китай находился под сильнейшим косвенным влиянием, то господство белого человека было практически неоспоримым. Кроме того, демографический взрыв среди белого населения Земли привел тогда к тому, что его удельный вес составил треть населения Земного шара. В последующие сорок лет территориальная ситуация кардинальным образом изменилась, и белый человек ушел оттуда, куда, как казалось, в свое время пришел навсегда. Это не объясняется одними лишь политическими или экономическими причинами. Глубинные феномены этого явления до сих пор не вполне осознаны. Русский этнос переживает сходные процессы. Важнейшие среди них: утрата витальности и пассионарности, атомизация, дезинтеграция и десолидаризация, кризис воли, морали и культуры, “нежелание преобразовывать ландшафт” (Лев Гумилев) и гипертрофия гуманитарной сферы. В России так и не пошел процесс формирования нации и, как его следствия, общенационального государства. Если формирование нации в Западной Европе и Северной Америке проходило по достаточно жесткой схеме: консолидация этноса — формирование этнонации — формирование нации, то Российская империя по морфологическому типу была близка Австро-Венгерской и Османской империям и, вместе с тем, имела существенные отличия. После распада последних на части их территорий формирование наций и национальных государств прошло, с моей точки зрения, достаточно успешно.

Трагедией России стала избыточная масса людей, которые, имея высокий заряд пассионарности и витальности, не смогли направить его в русло существующих социокультурных механизмов, не знали, куда деть собственную жизненную энергию. Осваивать Сибирь или Дальний Восток они не захотели или не смогли (реформы Столыпина не были осуществлены), а участвовать в экспроприации чужой собственности, в войне и революции могли и хотели. (Впервые эту идею высказал крупнейший экономист XX века сэр Джон Кейнс).

Территории, контролировавшиеся Российской империей, в большинстве своем вошли в состав Советского Союза, устройство которого в очень малой степени способствовало консолидации и формированию собственно российской нации. Как реальности, а не как декларации, ее просто не существует. Хочу сразу оговориться: подъем этнического сепаратизма в современном мире так велик, что специалисты уже всерьез сомневаются в существовании испанской, британской, бельгийской и им подобных мультиэтничных наций. Фактически в современном дискурсе, если, например, анализировать документы Европейского союза, термины “нация” и “население” практически неразличимы, что делает первый термин просто излишним.

Более того, старое научное понимание нации как единства не по крови, но по неким общим ценностям и культурным традициям, применимо, пожалуй, только к Соединенным Штатам, Австралии и Новой Зеландии. Да и то с большими допущениями и натяжками.

Россия необязательно будет повторять тот путь, который другие общества проходили на протяжении ста — трехсот лет назад. Тем не менее я позволю себе сделать прогноз, который мне представляется достоверным, если исключить возможные катаклизмы глобального характера. Нынешнее единство России держится на русской этнической солидарности и вообще на факте существования русского этноса. Пока он не находится в фазе полного разложения, реальный распад не угрожает России. Вот когда жители, например, Дальнего Востока или Сибири станут ощущать себя иными этносами, тогда можно будет говорить о распаде и о конце России как единого государства. Нечто подобное в мире уже было. В конце XIX века англоговорящие жители Канады, Австралии и Новой Зеландии осознали себя в чем-то отличными от британского или английского этноса. В начале ХХ века существовали также проекты отдельной Сибирской республики, Дальневосточной республики или государства казаков на Кубани. Тем не менее эти проекты провалились, в том числе и в первую очередь потому, что русский этнос не дезинтегрировался до такой степени, как, например, португальский (португальцы в Португалии и в Бразилии) или английский (англичане в Англии и в Северной Америке). Для того чтобы такая дезинтеграция произошла, необходима смена хотя бы одного, а лучше двух демографических поколений, должно пройти двадцать пять—пятьдесят лет.

Закономерности демографической ситуации

Численность населения определяется тремя факторами: рождаемостью, смертностью и сальдо миграции. Необходимость и возможность решения проблемы недопустимо высокого уровня смертности очевидна. Что касается уровня рождаемости, то он практически не поддается внешнему управлению. Дело в том, что, вопреки, чрезвычайно широко распространенному заблуждению поведение человека и его жизненный путь определяются в большей степени иррациональными мотивами, чем сферой рационального. Последние исследования в области теоретической и математической демографии (проф. А.В. Акимов, проф. С.П. Капица) показывают, что человечество в целом представляет собой автомодельную (самоподобную) систему, что означает жесткую закономерность его количественного роста. Отсюда следует, что уровень рождаемости есть не самостоятельный фактор или следствие влияния социально-экономических условий (так думали в пятидесятых годах ХХ века), а выражение объективной тенденции развития человечества и биосферы в целом.

Люди рожают детей тогда, когда хотят их иметь, и внешние факторы не играют тут никакой роли. Если бы желание человека воспроизводиться зависело от его материального благосостояния, то рождаемость повышалась бы там, где люди хорошо обеспечены, однако происходит совсем наоборот: например, в странах Евросоюза, где высокие детские пособия, бума рождаемости среди коренного населения не наблюдается. Сейчас много говорят о так называемом скандинавском феномене, когда рост автохтонного населения происходит не в результате повышения уровня рождаемости, а вследствие значительного снижения младенческой смертности. Долгое время коэффициент простого воспроизводства населения (его численность не растет, но и не падает) составлял 2,16. В эти 0,16 был заложен уровень младенческой смертности. Современная медицина позволяет снизить коэффициент до 2,06 и даже до 2,03. Но считать это ренессансом белого человека вряд ли можно.

Допустим, что каким-то чудом население России в ближайшие годы удвоится. Хорошо ли это? Во-первых, произойдет деформация половозрастной структуры и нагрузка на работающее население вырастет несоизмеримо — больше, чем в два раза, надежно похоронив любой экономический рост. Во-вторых, сегодня страна с почти 150-миллионным населением не может выпустить хороший автомобиль, не говоря уже о приличном телевизоре, то есть решить задачу, с которой вполне успешно справляется 45-миллионная Южная Корея. Ну, станет нас 300 миллионов, и что, Россия сразу начнет выпускать конкурентоспособные автомобили и телевизоры? В Советском Союзе население было немногим менее 300 миллионов, а качество автопродукции и электроники было не выше, чем сейчас, — и это при том, что по крайней мере был жив высокотехнологичный сегмент военно-промышленного комплекса.

Демографическую мощь очень редко удавалось конвертировать в политическое могущество. Трудно объяснить существующими теориями, как компактные и небольшие этносы подчиняли себе гигантские пространства и огромные группы населения. Арабские страны, имевшие почти стократное превосходство над Израилем, с треском проигрывали войны с этой страной. Исключением стала последняя война с Ливией. Очень мало известно об арабо-чеченской (черкесской) войне 1970 года, когда король Иордании Хусейн при поддержке черкесов (чеченцев) и верблюжьей кавалерии бедуинов в считаные часы разгромил палестинские отряды на территории своей страны. В прямых боевых столкновениях арабских и израильских войск потери сторон иногда доходили до соотношения 300:1. В 1973 году на Синае шестидесятитысячная израильская армия без труда взяла в плен стопятидесятитысячную египетскую. В 1980—1988 годах вооруженный до зубов западным миром и лагерем социализма во главе с СССР Ирак не сумел добиться значимого успеха в войне с Ираном, чья армия была практически разрушена революционными реформами, а техника и вооружение остались без комплектующих, которые перестали поставлять США. Во время февральско-мартовской 1979 года войны громоздкие китайские корпуса численностью от шестисот тысяч до миллиона человек были наголову, под насмешки и улюлюканье всего мира, разгромлены даже не регулярной вьетнамской армией, а всего лишь отрядами местного ополчения. Понеся огромные потери убитыми, ранеными и попавшими в плен, китайские войска с позором отступили. В болотистом Полесье закончилась монгольская экспансия, а плохо организованные дагестанские ополченцы остановили великого Надир-Шаха. Испанская империя вынуждена была подписать мир с арауканскими племенами. Вспомним разгром войск Тухачевского на Висле и потери Красной Армии в советско-финляндской войне 1939 года. Один из самых крупных советских демографов Б. Урланис проделал титаническую работу по исследованию демографических особенностей войн. Он выявил такую закономерность: армия, обладающая бо€льшими демографическими ресурсами и достаточно технически оснащенная, несет большие абсолютные и относительные потери, чем армия, не имеющая равных ресурсов.

Проблема миграции

Надо ясно отдавать себе отчет в том, что в ближайшие десять—пятнадцать лет рынок рабочей силы России будет испытывать всевозрастающий дефицит. Необходимость привлечения в Россию значительного контингента рабочей силы уже не вызывает сомнений. Без мигрантов экономика любого мегаполиса остановится. Тут Россия в точности повторяет западную ситуацию. Впереди маячит катастрофическая проблема дефицита квалифицированных рабочих и среднетехнического персонала. В Нидерландах и Великобритании уже в 1980-е годы рынок медицинских услуг средней и низшей квалификации заняли мигранты. В Австрии мигранты заполняют вакансии школьных педагогов. Европа испытывает сегодня колоссальную нехватку инженерных кадров. Обывательская схема “все места заняли мигранты, а русские мужики спиваются” путает причину со следствием. Тотальное пьянство (причем вне классовых и социальных границ) началось еще в 1970-е годы, так что скорее верна формула: “мигранты занимают рабочие места потому, что местное население спивается”. Но неправильно сводить проблему лишь к алкоголизму и/или наркомании. Своего рода гуманитарная гидроцефалия — стремление работать в гуманитарной сфере, — давно поразившая Запад, в полную силу проявилась в России. Слишком много людей хотят быть политологами, культурологами, PR-менеджерами и юристами, слишком мало — инженерами и слесарями.

Отношение людей к мигрантам неоднозначно. Жители, например, Владивостока или Москвы опасаются, что в недалеком будущем население этих городов будут составлять в основном мигранты. Однако пока серьезных оснований для такого сценария нет. Мировой опыт показывает, что ряд стран, в частности эмираты Персидского залива, благополучно существуют при соотношении местных жителей и приезжих 1:2, 1:3 и даже 1:4. Проблема решается политическими и административными мерами. В Люксембурге мигранты составляют от трети до половины населения. Там они даже пользуются некоторыми правами граждан, в частности, правом избирать местные органы власти. При этом поток иммигрантов, конечно, регулируется, дабы избежать эксцессов вроде разрушения палестинскими беженцами уникальной цивилизации Ливана.

Перед российским обществом стоит сегодня более, на мой взгляд, важная, чем мигранты, проблема, — тьермондизация: “третий мир” приходит в “мир первый”. Этот процесс отражает, с одной стороны, жесточайшее социальное расслоение, которое в России сейчас соответствует уровню развивающихся и слаборазвитых стран, с другой стороны — разделение человечества на глобалов, то есть людей, вписавшихся в глобализацию и уже не мыслящих себя без интеграции в ее структуры и институты, и локалов — людей, “лишних на этом празднике жизни”. Проблема не сводится к лобовому и тривиальному конфликту между космополитами и почвенниками. Сторонникам так называемого евразийского пути развития или антизападной ориентации следовало бы помнить, что Россия, ее менталитет и культура прежде всего представляют интерес, пусть и в качестве своего рода метафизического зазеркалья, для западного культурного ареала. Толстой и Достоевский для Евро-Атлантики великие писатели, причем “свои” великие писатели. Что касается таких претендентов на глобальное доминирование в XXI веке, как Китай или Индия, то там существует собственная и достаточно закрытая культурная традиция, которая нуждается в русской культуре не больше, чем Россия, допустим, нуждается в Конфуции. Это в Евро-Атлантике “таинственный рюсский душа” все еще вызывает интерес, пусть и значительно ослабевший. Китайский этнос в собственно культурном смысле самодостаточен, и потребность в диалоге культур носит для него прежде всего инструментальный характер. В этом смысле при реализации Всемирного Антизападного Проекта (что возможно, хотя и маловероятно) России уготована роль глубокой периферии.

Пять вариантов демографического будущего России

Нельзя не отметить, что, по крайней мере на протяжении последних пятисот лет, центральным направлением русской истории был территориально-экспансионистский (территориально-милитаристский) вектор. Он находил отражение в гипертрофированной территориальной экспансии за пределы своего исторического ареала. При этом культурно-цивилизационная компонента оставалась в явно подчиненном положении. Одной из самых главных и болезненных проблем России было отсутствие компенсаторного механизма, который бы позволял конвертировать территориально-милитаристские импульсы в конструктивное и креативное социополитическое и культурно-цивилизационное строительство. Иными словами, территориальная интенция (мечта о контроле над Босфором и Дарданеллами, о захвате Константинополя и превращение его в русский Царь-град, о европейской или всемирной панславистской империи и ряд других утопических и полуутопических проектов) не давала энергии для позитивной деятельности, но становилась своего родом ide€e fixe. Та же картина в уменьшенном виде сохраняется и в наши дни. Только сейчас роль Проливов играет, пожалуй, Крым.

Любой этнос имеет, разумеется, территориально-милитаристскую компоненту (если пользоваться терминологией русского философа Даниила Андреева). Однако в русской цивилизационной традиции, по его мысли, второе явно берет верх над первым. В современных Японии и Германии также достаточно тех, кто мечтает о возврате “северных территорий” или Восточной Пруссии (здесь можно вспомнить пресловутые непрекращающиеся картографические войны). Даже в тихой и нейтральной Финляндии немало организаций, выступающих за “Великую Суоми” — от Атлантического океана до Урала. Однако в этих цивилизационных традициях территориально-милитаристский импульс конвертирован через компенсаторные механизмы культуры в социальные, экономические, научно-технологические и другие культурные формы. Можно даже сказать, что гипертрофированная экономическая экспансия Японии и в более ослабленном виде Германии есть виртуальная реализация территориально-милитаристского вектора, своего рода его инобытие. В этом плане проигравшая имперскую войну Япония свою теперь уже виртуальную “Сферу Сопроцветания Восточной Азии” все-таки сумела построить. В России ничего подобного не происходит. Более того, относительно краткие исторические периоды конвертации территориально-милитаристского вектора (эпоха Александра II прежде всего) носили неглубокий и кратковременный характер. Территориально-милитаристские устремления, казалось бы, полностью утратившие свое влияние на исторический процесс в период 1985—1993 годов, возродились в Первой чеченской кампании 1994 года и стали доминирующими после весны 1999 года. Причем детонатором для резкого усиления послужила Балканская кампания НАТО 1999 года.

Главным процессом современности безусловно становится глобализация. Она, на мой взгляд, исторически необратима, по крайней мере в перспективе наступившего века. Одна из самых важных ее черт — постепенная эрозия и деконструкция Вестфальской системы мира, основанной на абсолютном примате суверенитета. В ближайшее время лишь незначительное число субъектов мировой политики, причем не отдельные только государства, а их блоки и союзы, будут обладать суверенитетом в строгом смысле слова. В этой связи мощь и влияние того или иного субъекта на мировую политику будут прежде всего определяться тем, сколько его представителей инкорпорированы в состав глобального слоя лиц, принимающих решения во всех сферах, и в глобальную элиту. Инкорпорировать туда всех своих членов не удастся ни одной стране. Поэтому одна из важнейших задач, стоящих перед Россией, — максимальное включение своих представителей в глобальный слой Лиц, Принимающих Решения (ЛПР), и в Мировую Элиту.

В свете изложенного выше предлагается пять вариантов демографического состояния России на 2017 год.

Вариант первый. Россия мало чем отличается от России-2006, только противоречия сегодняшнего дня усилятся. Богатые стали еще богаче, существует малочисленный, но вполне успешный средний класс, остальная часть населения находится в состоянии между выживанием и прозябанием.

Вариант второй. В полной мере реализовалась рентная стратегия развития. Россия остается великой энергетической и сырьевой державой. Развиваются и другие отрасли экономики, в частности, индустрия производства по лицензии и индустрия отверточной сборки. Серьезные изменения произошли в сельском хозяйстве: Россия превратилась во всемирную продовольственную базу. Аграрной продукции хватает не только для собственного населения, но и для значительной части третьего мира. В Россию потоком идут иностранные инвестиции, а также иностранная рабочая сила, главный поставщик которой Китай. Очень отдаленно такая модель развития напоминает Малайзию. Высокие доходы от ренты позволяют решить многие социально-экономические проблемы. В материальном отношении средний россиянин живет значительно лучше, чем в 2006 году, но в стране из-за большого количества мигрантов, в том числе иностранной рабочей силы, крайне высокая степень напряжения на почве расовой и этнической неприязни.

Вариант третий. Вследствие некоего жесточайшего общемирового кризиса, вызванного, например, очень крупной локальной войной или серьезным экологическим бедствием, в Россию устремляется неконтролируемый поток мигрантов. Это резко изменяет ее этноцивилизационный ландшафт, что приводит ко всеобщему коллапсу.

Вариант четвертый. Происходит очень серьезная трансформация всего мирового порядка, в том числе экономического. Основанная на абсолютном примате суверенитета Вестфальская система мира все дальше уходит в прошлое. Реальный контроль над мировой политико-экономической жизнью от правительств национальных государств переходит либо к их блокам, либо к глобальным субъектам экономической жизни, роль которых играют созданные на базе нынешних ТНК мегакорпорации, своим могуществом и влиянием вызывающие ассоциации с Британской Ост-Индской компанией. Процесс тьермондизации усиливается, и успешно интегрированные в процесс глобализации люди образуют сообщество глобалов, чьи интересы, образ жизни и стиль поведения сильно отличают их от выпавших из этого процесса локалов. На все это сильнейший отпечаток накладывает миграция, которая активно поощряется в ее легальной форме. Что касается нелегальной формы, то ей никто особо не препятствует. Такая модель представляет собой причудливую смесь средневекового мира и ЮАР времен агонии апартхейда.

Вариант пятый. Реализация кластерно-бутербродного сценария. Миграционные потоки специфическим образом изменяют этнический и культурно-цивилизационный ландшафт. Мигранты, группируясь по разному набору признаков — этническому, религиозному, культурному и т.д., — концентрируются в определенных локусах, тем самым единое этническое и культурно-цивилизационное пространство России сегментируется. На всех уровнях — от мегаполиса до районного центра — реализуется мультисегментарная и мультикластерная модель. Жители различных кластеров существуют в достаточной степени автономно и обособленно друг от друга. То есть реализуется многообщинный сценарий. Вполне возможна и трансформация социально-политической системы в сторону ее ливанизации или балканизации. В лучшем случае осуществляется мирный сценарий, когда различные общины не допускают перехода противоречий между ними к силовой конфронтации. В худшем случае — термины “ливанизация” и “балканизация” говорят сами за себя.
________________________________________
1 ГАЛЕЦКИЙ Владислав Францевич, кандидат экономических наук, ведущий научный сотрудник Института макроэкономических исследований.

http://demoscope.ru/weekly/2007/0299/analit01.php