Вариативность и цикличность глобального социального развития человека

Что может противопоставить человечество реализуемой ныне модели глобализации? Данная проблема — своеобразный интеллектуальный вызов для мировой общественной мысли. Первым вариантом ответа на него явилась теория антиглобализма, вторым — альтерглобализма. Саму идею восстановления локализованных миров, культурной самоизоляции, ухода стран и народов за рамки глобализационных процессов следует признать нереалистичной. Несмотря на все неравномерность развитости, существует единое в планетарном масштабе информационное и технологическое пространство. Создать непреодолимые искусственные барьеры для распространения информации сегодня попросту невозможно. Да и ценность такого самоизоляционизма весьма сомнительна. Другая идея заключается в изменении геополитической конфигурации глобализационного процесса. Глобализму в версии Pax Americana противопоставляются альтернативные модели глобализации.

На роль, которая прежде отводилась США, номинируются новые геополитические субъекты или их временное объединение. Американский образец мироустройства сменяется в итоге другими цивилизационными образцами. Однако главная проблема при этом — преодоление глобализационного экспансионизма — остается без решения. Выход из данного тупика обнаруживается не в смене парадигм глобализма, а в смене парадигм международных коммуникаций. Требует изменений не содержание глобализационных порядков, а характер коммуникаций самих субъектов взаимодействия. Попытку решения этой стратегической задачи можно обнаружить в практике деятельности учрежденного в 2002 г. Мирового общественного форума «Диалог цивилизаций».

Международные отношения и цивилизационный диалог: потребность категориальной ревизии

С понятием «международные отношения» существует определенная путаница. Оно используется в российском общественном сознании в двух основных трактовках. Широкий подход определяет международные отношения сообразно с правилами русского языка в качестве коммуникаций между народами. Данные коммуникационные связи устанавливаются на любом уровне субъектности — взаимодействия государств, общественных организаций, частных лиц. Другая трактовка понятия «международные отношения» производна от введенной в научный оборот Дж. Бентамом на рубеже XVIII–XIX вв. категории «International relations». «Национальное» (national) в данном случае рассматривается как эквивалент «государственного». В соответствии с утвердившейся в Европе в бентамовское время теорией суверенитета, понятия «нация» и «государство» были синонимичны.

При такой трактовке международные отношения ограничиваются коммуникацией государственных институтов, выводя за скобки иные субъекты взаимодействий, индивидуумы, общественные организации. В целях обнаружения коммуникационной специфичности «диалога цивилизаций» нами используется именно узкое понимание рассматриваемого понятия. Оно позволяет, в частности, выявить сущностные различия государственной и цивилизационной форм коммуникаций.

Современная теория международных отношений не восприняла теории цивилизаций.

Она оперирует в основном представлениями о сущностной однородности участвующих в них субъектов. Абстрагированное понимание природы человека дополняется абстрагированным восприятием народов. Современное международное право закрепляет не только равноправие народов, но и их сущностное подобие друг другу. Отсюда — принципиальное непонимание природы диалога между народами. Диалог предполагает различие вступающих в диалоговую коммуникацию сторон. Признание многополярности мира обусловливает даже не диалогичное, а полилогичное воплощение. В тривиальном же для практики современных международных отношений переговорном процессе философия диалога оказывается нивелирована. Отсутствует в современном международном праве (да и в юридической науке) и определение цивилизаций. Упоминание о них нельзя найти ни в  одной из принятых на уровне ООН деклараций. Сам термин «цивилизация» если и употребляется в практике международных отношений, то не в значении исторических локально-культурных типов, а в смысле единой среды общечеловеческих достижений и ценностей.

Итак, цивилизации не получили по сей день официального признания. В XIX в. таким же образом долго не признавалась реальность классов. Однако грянувшие классовые революции заставили ортодоксов провести существенную ревизию своего категориального понимания.

Понадобились кровавые катастрофы, чтобы доктрина социального государства приобрела в международном праве характер общепризнанного универсалия. Не тот же ли сценарий реализуется и ныне при упорном непризнании на уровне международного права категории цивилизаций?

Об угрозе цивилизационных потрясений — как прежде об угрозе классовых революций — уже открыто пророчествуют по всему миру. Методологическая парадигма современной практики международных отношений восходит к философии Дж. Локка. Альтернативный взгляд о врожденных идеях, представленный монадологией Г. Лейбница, оказался в целом отвергнутым. Доминирующей стала локковская линия развития. Между тем, теория цивилизационного диалога восходит именно к лейбницевскому подходу, утверждавшему неоднородность структурных компонентов мира. Само признание цивилизаций в качестве своеобразного участника международных отношений может явиться препятствием на пути унифицирующей глобализации. Легитимизация существования цивилизаций будет означать нелигитимность политики их разрушения.

Субъекты международных отношений и диалога цивилизаций: опыт классификации

Однако перспективная задача по достижению признания цивилизационного измерения на уровне государственного строительства и межгосударственных взаимодействий не должна приводить к смешению перспективы и существующей реальности. В настоящее время сферы международных отношений и диалога цивилизаций структурно разграничены. Организационно «Диалог цивилизаций» — это мировой общественный форум, где слово «общественный» является ключевым. Сейчас не в меньшей мере, чем социальный вопрос для начала XX в., в условиях глобализации приобретает актуальность движение за признание прав народов и индивидумов на выражение собственной цивилизационной идентичности. Цивилизационность из принципа, разъединяющего человечество по неким локальным сущностям, превращается в формате движения «диалога цивилизаций» в принцип объединяющий. Попытка ухода от уравнительного подхода, возвращения к лейбниицевской парадигме в теории международных отношений нашла отражение в рамках концептуального направления «нового политического реализма».

Сформулированный К. Уолтцем концепт заключается в указании на нереалистичность существующих абстрагированных моделей институционального определения субъектов международного права. «Человек экономический», «человек политический», «человек моральный» — все эти категории не имеют отношения к реальному человеку. Однако, разрушая субъекты международных отношений, неореализм не предложил путей их создания. Реализовав исследовательскую стадию анализа, он не приступил к этапу синтеза. Между тем, вся совокупность указанных выше понятий могла бы быть объединена в рамках цивилизационного измерения. Таким образом, именно диалог цивилизаций задает новый — как в теоретическом, так и в практическом плане — формат международных отношений.

Неореалист К. Уолтц ставил в упрек Г. Моргентау смешение понятий международных отношений и внешней политики. Внешнеполитическая деятельность представляет собой лишь один из уровней международных взаимодействий. Она далеко не исчерпывает всего существующего многообразия их форм. Но кто эти указанные уровни структурно разделил на более меньшие? Действительно, общественное движение, представленное в рамках форума «Диалог цивилизаций», далее непродуктивно оставлять строго за рамками международных отношений в их широком понимании; но столь же неоправданно и его смешение со сферой внешней политики. Основанием для уровневого разграничения может стать классификация по субъектам участников взаимоотношений.

Верхний уровень такого рода структурной пирамиды составляет сфера взаимодействия государств. Они формируют политическое измерение международных коммуникаций.

Другую уровневую нишу занимают национальные общества. Наконец, сам человек, взятый как индивидуум, не представляющий каких-либо общественных организаций, также может выступать (хотя его персональные возможности будут здесь ограничены) в качестве субъекта международной деятельности.

Ниши негосударственных коммуникаций могут формироваться в сферах торговли, культуры, науки, религии, туризма и спорта.

Какой из указанных форматов определяет рамки движения «диалог цивилизаций»? По-видимому, ни один из них. Он не исчерпывается ни наукой, ни культурой, ни религией, хотя и включает в свое содержание компоненты научных, культурных, религиозных коммуникаций. Подобным потенциалом обладали прежде всемирные фестивали молодежи и студентов. Исторически, делая поправку на соответствующий левоориентированный идеологический крен, они внесли для своего времени существенный вклад в становление цивилизационного диалога. Эффект для СССР 1957-го года — даты проведения первого Московского фестиваля — может быть охарактеризован как «культурный шок». Впервые с начала советского периода на уровне массового сознания подверглась сомнению парадигма интернационалистского подхода. Впервые пришло осознание: «мы — разные». Впервые ставилась под сомнение модель биполярного мироустройства. Данный эффект менее всего входил в замыслы идеологизированных устроителей фестиваля. Однако развитие движения вышло на определенном этапе из-под контроля партийных политических органов. Тем самым демонстрировалась незаметная негосударственная природа диалога.

Очевидно, что ни один из субъектов классической триады государство — общество — человек не может быть в полной мере определен в качестве главного актора диалога цивилизаций.

Каждый из них имеет в своем развитии некие цивилизационные основания, но ни один не может взять на себя роль представлять цивилизацию в межцивилизационном диалоге, формулировать ее ценности и смыслы. Необходимостью представляется, таким образом, выделение особого системообразуещего субъекта цивилизационого строительства.

В поисках подсказки следует обратиться к модели субъектного миростроительства древних. Четыре уровня варновой функциональной идентификации могут послужить своеобразной матрицей для выстраивания цивилизационной вертикали.

•    первый и высший уровень — это уровень ценностей и смыслов

•    второй — государственно-политических институтов

•    третий — различных форм общественной деятельности

•    четвертый — бытового, повседневного существования человека

Субъектно не определенной оказывается, таким образом, вершина воссоздоваемой пирамиды. Затененным в современном миростроительстве оказался высший для цивилизационной идентификации уровень установления смысловых и ценностных оснований. В современной общественной практике пласт ценностей и смыслов оказывается попросту выведеным за скобки. Но ведь диалог цивилизаций — это и есть диалог на языке ценностно-смысловых категорий. В древности данная сфера субъектно закреплялась за духовенством (жречеством). Представители религиозных организаций и сейчас играют весьма заметную роль в движении диалога цивилизаций. Однако выведение ценностно-смысловых категорий уже не составляет исключительного ведения религий. Да и цивилизационные основания не сводимы исключительно к их религиозному измерению. Русский язык дает возможность терминологически определить субъект ценностно-смысловых генерирований в современном мире. Эту функциональную роль выполняет общественность. Именно общественность вступает в диалог от лица цивилизации.

Она не представляет собой какую-то замкнутую профессиональную или сословную корпорацию, как это имело место в традиционных сообществах. Она не изолирована для государственных деятелей, также входящих в состав общества как такового. Общественность может кооптироваться из представителей самых различных групп общества и групп населения. Вершина и фундамент пирамиды, таким образом, смыкаются. В диалог цивилизаций вступают люди, но ведут его не в бытовом, а в цивилизационно значимом, ценностно-смысловом дискурсе. Необходимо подчеркнуть, что в предлагаемой функционально-иерархической пирамиде политико-институциональный уровень помещается статусно ниже уровня расположения общественности. Вначале формулируются ценности и смыслы и только затем, для их практической реализации, выстраиваются соответствующие политики. Кстати сказать, здесь существует очень глубокая проекция на способность политической системы страны соединять смыслы, востребуемые обществом, и официальные государственно-политические императивы развития. К сожалению, часто происходит их рассогласование. В России нового времени тому имеется множество примеров. Часто все происходит совершенно иначе.

Ценности подгоняются под уже существующую, по сути, самодостаточную в своей смысловой и ценностной неопределенности политику.

То, что общественность располагается в этом контексте статусно выше институтов государственной власти, указывает на значимость диалога цивилизаций в уровневой иерархии структуры международных отношений. Если удастся договориться на уровне смыслов — удастся договориться и на уровне внешних политик. Не будучи политически формализованным диалог цивилизаций оказывается по своей стратегической миссии в чем-то более значим, чем коммуникации политического свойства.

Почему субъектами цивилизационного диалога не могут выступать государства? Дело в том, что смысл их деятельности на международной арене совершенно иной. Это не формат диалога, а формат внешней политики. Функцией государства является политическая реализация национальных интересов. В ходе достижения этой функциональной установки неизбежно возникают межгосударственные противоречия. «У Англии, — провозглашал лорд Генри Пальмерстон, — нет ни вечных врагов, ни вечных друзей, но есть вечные интересы». Говоря так, британский премьер мыслил, естественно, как политик, имея в виду под Англией — государство. Действительно, этическая категория дружбы — это не язык политики.

Дружить могут только люди, тогда как государства лишь заключают между собой союзнические альянсы при совпадении национальных интересов.

Но, может быть, приведенная цитата отражает специфичность лишь английского прагматизма? Фактически ту же мысль, что и в признании английского премьер-министра, выражало высказывание русского царя Александра III: «У России есть только два союзника: ее армия и флот». При этом, как известно, российский император выстраивал для государства новую архитектуру союзнических отношений. Заключая союзы (например, с Францией), он, таким образом, не питал никаких иллюзий, что речь идет не о дружбе, а о балансе межгосударственных интересов.

Все исторически предпринимаемые попытки создания межгосударственного органа по обеспечению мирного сосуществования народов заканчивались фиаско. Претендующие на предводительствующую роль в такого рода альянсах государства подменяли в них консолидированный интерес собственными национальными интересами. Межгосударственные противоречия только усиливались, приводя в конечном итоге к распаду всей системы. Причем, распад этот¸ сопровождался глобальными военными столкновениями, превосходящими по своему масштабу все войны прошлого. Первым межгосударственным органом такого рода явился «Священный Союз», номинально учрежденный по итогам победы над Наполеоном в целях предотвращения впредь военных и революционных потрясений. Однако усиление занимавшей в нем главенствующую роль России вступало в противоречие с интересами других европейских государств. Результатом явилась Крымская война, полностью разрушившая установленную «Священным Союзом» систему международных отношений. По окончании Первой мировой войны миссию обеспечения коллективной международной безопасности взяла на себя Лига Наций. По существу, через нее реализовывалась политическая линия Великобритании и Франции.

О неспособности Лиги Наций разрешать межгосударственные конфликты свидетельствует динамика выхода или исключения из нее отдельных государств: 1925 г. — Коста-Рика, 1926 г. — Бразилия, 1933 г. — Аргентина, Германия, Япония, 1935 г. — Парагвай, 1936 г. — Гватемала, Гондурас, Никарагуа, 1937 г. — Италия, Сальвадор, 1938 г. — Австрия, Венесуэла, Чили, 1939 г. — Албания, Венгрия, Испания, Перу, СССР, Чехословакия, 1940 г. — Дания, Румыния, 1941 г. — Франция, Югославия, 1942 г. — Гаити, Люксембург.

Вторая мировая война подвела кровавую черту под разрушением институционально выражаемого Лигой Версальско-Вашингтонского миропорядка.

Наконец ООН. Сегодня только ленивый не говорит о кризисе и политической беспомощности Организации Объединенных Наций. Как и в случаях с аналогичными по замыслу международными организациями прошлого, ООН действует в фарватере политики определенного субъекта (субъектов) политических интересов — в данном случае США. С основной своей задачей — предотвращение военных конфликтов и их урегулирование — ООН не справляется. Три четверти всех войн XX столетия пришлось на период существования Организации Объединенных Наций. Динамика роста конфликтов в мире с ее созданием не только не уменьшилась, но резко возросла. Коэффициент эффективности ООН в урегулировании международных конфликтов, в сравнении с другими региональными и континентальными институтами, признается экспертами наименьшим. Вмешательство ее в локальные конфликты в подавляющем большинстве случаев не дало никаких результатов, а в отдельных «горячих точках» даже привело к их усугублению.

Логика сценария разрушения миропорядка, организованного в коммуникативном поле взаимодействия государств, представляется очевидной. Конфликтный выход из существующей системы мироустройства в силу возросшего военного потенциала может иметь для будущего человечества самые катастрофические последствия. В этой связи задача формирования системы внегосударственного диалога есть вопрос выживания. Попытку работать в формате межцивилизационного диалогового режима предпринимает и Организация Объединенных Наций. Однако, будучи институтом государств, а не общественным форумом, она, вопреки всем позитивным намерениям не может перейти к мышлению в категориях диалога. Симптоматично, что именно 2001 г., обозначивший терактом в Нью-Йорке новый вектор военной эскалации в мире, был официально провозглашен ООН годом «Диалога цивилизаций».

Важно сохранить грань, отделяющую цивилизационный диалог от политики.

Данная мысль постоянно подчеркивается в выступлениях руководителей форума «Диалог цивилизаций». «Меньше всего, — говорилось на открытии конференции «Россия и новая глобальная архитектура» в Санкт-Петербурге, — хотелось бы, чтобы дух политической борьбы просочился в наши размышления о будущем России и ее пребывании в мире. Соотносясь с глобальной архитектурой, нам важно оставаться на собственной смысловой и ценностной площадке и хотя бы на общественном уровне не вступать в порой кичливую полемику по поводу разделения сфер международного влияния».

Человечество перед глобальными угрозами: цивилизационный диалог как путь их снятия

В чем же видится мировая историческая востребованность выстраивания системы межцивилизационного диалога? Человечество еще в XX столетии подошло к тому порогу (критической точке) развития, за которым реально обозначились угрозы даже его гибели. Рефлексия Римского клуба с предложенной им рецептурой «нулевого роста» являлась попыткой ответа лишь на один из обозначенных вызовов грядущей катастрофы. Современная футурология обладает широким арсеналом такого рода сценарных катастрофических прогнозов. Достаточно назвать лишь некоторые из них:

•    ядерный геноцид;

•    техногенная катастрофа (компьютерный сбой, катастрофа на АЭС);

•    генетическая модификация;

•    новая вирусная экспансия;

•    мировой финансовый обвал;

•    тотальное загрязнение атмосферы;

•    исчерпание запасов энергоресурсов;

•    депопуляция;

•    всемирный голодомор;

•    разрушение озонового слоя Земли;

•    глобальное стихийное бедствие (мегацунами, извержения вулканов, кардинальное изменение магнитного поля, потеря атмосферы, уплотнение атмосферы, сверхсильный шторм);

•    новая катастрофа в рамках космогенеза (падение астероидов, столкновение комет, осевые отклонения, второй «большой взрыв», поглощение «черной дырой»);

•    непрогнозируемые последствия изменения климата (глобальное потепление, «пустынный мир», «замороженный мир»);

•    применение биологического оружия;

•    планетарный теракт;

•    новые варвары (неуправляемая миграция, гибель культуры, восстание масс);

•    взаимоистребление в глобальных войнах (войны геополитических конкурентов, религиозные войны, расовые войны).

Для того чтобы тривиально выжить, человечеству надлежит объединить свои усилия. Препятствием этому являются взаимные распри, претензии, противоречия. Преодоление их возможно лишь в режиме диалога. Необходимо, наконец, признать обреченность попыток монистического объединения мира. Стремление к унификации не приводит к интеграции, а лишь расширяет конфликтогенные основания международных отношений. Признание многомерности мира может создать почву для подлинной интеграционной консолидации.

«Мы различны»: цивилизационная вариативность международных отношений

Итак, мы различны, и это различие имеет цивилизационную природу. До настоящего времени на уровне теории и практики международных отношений данный, казалось бы, очевидный подход так и не был воспринят. Соответствующий дисциплинарный дискурс осуществляется в пространстве выбора между двумя полюсами антропологических трактовок. Обе альтернативные точки зрения были сформулированы еще на стадии генезиса политологической мысли. Базовую раздвоенность формирует ответ на вопрос об незаметном состоянии — добре или зле — природы человека. Первый вариант ответа получил логическое отражение в теории политического идеализма, второй — политического реализма. Характерной особенностью обоих подходов являются оперирование некой универсальной моделью человека, представление об антропологической всеобщности. Даже признание категории «национальный интерес» врамках теории политического реализма не означает отхода от обозначенной объяснительной парадигмы.

Национальные интересы в трактовках политических реалистов одномерны. Интересы каждой из наций повторяют друг друга.

Да и сами нации предстают как сконструированные по единому подобию феномены. О том, что национальные интересы могут выстраиваться по совершенно различной ценностно-иерархической шкале, сторонники политического реализма, как правило, не задумываются. Как научная дисциплина, теория международных отношений получила преимущественное развитие в США. В результате, родовые особенности американского мышления получили в ней характер теоретической доминанты. Невосприимчивость американцев к принципу многополярности мира предопределила формирование указанных выше концептуальных стереотипов. Достаточно указать на введенный в широкий оборот с подачи Френсиса Фукуямы термин «исламо-фашизм». Удивляет в данном случае не столько американская позиция, сколько некритичность отношения к ней со стороны научных школ международных отношений других государств, включая Россию. Критикуется главным образом практика выстраивания внешнеполитической деятельности США, но не ее теоретические основания. В противовес обоим универсалистским походам трактовки природы международных отношений авторами предлагается третий вариант формирования объяснительной модели.

Базовым принципом для нее является представление о цивилизационной неоднородности основных субъектов мирового взаимодействия.
 Обреченность идеи унифицирующего планетарного миростроительства заключается не в имманентном зле человека, а в различиях понимания природы добра и зла. Глубинные истоки международных конфликтов видятся в отсутствии разработанной системы диалогической практики. Диалог подразумевает цивилизационный билингвизм выстраиваемой модели коммуникаций. Современная же система международных отношений сконструирована по принципу монолога. Ее цивилизационная основа монолингвистична — «английский язык с североамериканским прононсом».

Вариативность и цикличность глобального социального развития человечества

Ограничение С. Хантингтоном взаимодействия цивилизационных систем исключительно конфликтогенным измерением носит искусственный характер. Цивилизации не только сталкиваются друг с другом в конфликтах взаимного отторжения, но и выстраивают дружеские отношения, формируют цивилизационные альянсы. Через познание «другого» включался в действие важнейших механизм самопознания. Диалог цивилизаций исторически выступал, таким образом, как фактор укрепления собственной цивилизационной идентичности. Приходится констатировать, что диалогический аспект взаимоотношений цивилизаций оказался совершенно вне понимания американского политолога. Ведя статистику цивилизационных войн, С. Хантингтон игнорирует исторические факты союзов государств, принадлежащих к различным цивилизациям. Никогда за всю многовековую историю взаимная вражда не омрачала, например, отношения между Россией и Индией.

Особого внимания в контексте исследуемой проблематики заслуживает исторический прецедент формирования всеевропейской системы регуляции международных отношений в рамках Священного Союза наций. Его история была существенно искажена, фальсифицирована, представлена в инфернально-гротескном свете. Священный Союз наций переобозначался как Священный Союз императоров. Его миссия была историографически сведена исключительно к задачам подавления революций. Причем многие из такого рода репрессивных акций были приписаны ему без всякого на то основания. В действительности же, Священный Союз наций санкционировал применение военной силы даже реже, чем это делает ныне ООН. Безусловно, установившуюся после победы над Наполеоном в Европе систему международных отношений не следует ни идеализировать, ни даже оправдывать.

Но приверженность принципу исторической объективности заставляет указать на неудовлетворительное состояние разработки истории данной организации. Между тем, особый интерес и системные связи Священного Союза наций обусловлены российской идейной генерацией. Это был российский, по преимуществу, проект урегулирования международных отношений в масштабах континента. Лига Наций и ООН являются по-своему функциональному назначению преемниками Священного Союза. Однако в мировоззренческо-ценностном отношении они выстраивались на принципиально иных основаниях. Если здание Священного Союза закреплялось на фундаменте религиозных ценностей, то Лиги Наций и ООН — на основе секулярного миропонимания.

Религиозность Священного Союза не подразумевала религиозного унификаторства. Неслучайно его осевую конструкцию составлял политический альянс России, Австрии и Пруссии, выражавших, соответственно, триаду направлений христианского мира Европы — православия, католицизма, протестантизма.

Впервые, таким образом, предпринималась попытка создания на уровне политического взаимодействия моста межцивилизационного диалога. Постигшая Священный Союз неудача также весьма показательна. Государственные институты не справились с возложенной на них миссией, приведя к опорочиванию самой идеи. Политически навязываемые народам ценности вызвали отторжение, лишили их прежде присущего им сакрального ореола. Диалог цивилизаций, как свидетельствует опыт Священного Союза, не может быть доверен политикам.

Цивилизационный диалог в логике анализа и синтеза: от этнопсихологии до мессианского проекта

Осмысление феномена цивилизационного диалога и его структурная реконструкция подводит исследование к изучению механизмов этнопсихологической рефлексии. Современная этнопсихология уделяет достаточно большое внимание реконструированию на уровне мифологем этнического сознания архетипа «чужака». Классической для нее является дуальная модель «свой — чужой». В ней на ином научно-дисциплинарном материале редуцируется, по сути, модель международных отношений С. Хантингтона. Дихотомический принцип моделирования приводит к иллюстрации на этнопсихологическом материале объективной заданности природы конфликта. В действительности, древнейшие мифологические образы имеют в своем архетипическом основании не дуальность, а трехмерность. Переход к ней связан с внутреннему разделению образных характеристик «чужака». «Чужой» разделяется между образами «чужой — чужой» («враг») и «чужой — свой» («друг»).

Именно последний в традиционной этнопсихологии и оказался наименее идентифицирован. Конфликтному содержанию мифа было отдано предпочтение перед его диалогическим содержанием. Логика синтезирующего рассмотрения феномена диалога цивилизаций приводит к постановке задачи о сочетании цивилизационного самоохранительства с планетарным миропониманием. Каждая цивилизация самим фактом своего существования имманентно стремится к утверждению собственных принципов бытия. Но как при наличии такого рода устремлений возможно войти в поле диалога? Подход к решению данной проблемы был найден в России.

Разрешение вопроса о сочетании «русскости» и «вселенскости» составило парадигму русской идеи. Ответ был найден в феномене русского мессианства.

На Западе его совершенно не поняли, да и не хотели понять. Русское мессианство стало отождествляться там с русским империализмом. В действительности же, мессианская идея менее всего империалистична. Империализм утверждает принцип господства и подчинения. Мессианство имеет прямо противоположный смысл. Христианский Мессия спасал мир, но не завоевывал. Он освобождал его путем самопожертвования. Именно так исторически действовала и Россия. Даже российская революция, устроенная в полуфеодальной стране, имеет скорее не собственное национальное значение, а важна как катализатор мирового революционного пожара. Великий Ф.М. Достоевский в «Пушкинской речи» прекрасно выразил национально-вселенскую адресацию русской культуры. Мессианские мотивы представлены и в других цивилизационных традициях. Мессианство (спасение в его широком понимании) должно, таким образом, быть провозглашено в качестве высшего ценностного ориентира диалога цивилизаций.

Феномен мирового гражданского общества как следствие диалогизации международных отношений

Мышление диалога цивилизаций оперирует не узконациональными (парадигма теории политического реализма), а планетарными параметрами. Народы в своем развитии уже давно пришли к осознанию необходимости формирования гражданских институтов, обеспечивающих устойчивость общественного функционирования и гарантирующих реализацию личностных прав. Однако эти институциональные структуры и нормы составляют пока исключительно предмет внутреннего пользования. Принятые применительно к уровню национальных государств они до настоящего времени на систему международных отношений так и не были перенесены. Отсюда все возрастающие страновые диспаритеты в общественном развитии, двойные политические стандарты, незащищенность идентификационного выбора. Так, общепризнанной категорией является в настоящее время концепт социального государства. Однако действие его адресно ограничено лишь группой граждан соответствующего государства. Между тем, заложенные в нем принципы социального гуманизма вполне могли бы быть реализованы в масштабе международных отношений.

Почему этого не сделано до сих пор? Для ответа на этот вопрос достаточно сопоставить уровень среднедушевого потребления граждан США и представителей стран Третьего мира. Плюрализм общественного мнения оценивается ныне как непременный атрибут демократии. Однако на международные отношения плюралистический подход опять-таки не распространяется. Там с подачи единственной в современном мире сверхдержавы доминирует монистическая парадигма.

Бомбардировки Ирака и Югославии ярко проиллюстрировали диссонанс между плюрализмом для внутреннего пользования и тоталитарностью для внешнего потребления.

Преодоление такого рода расхождений видится в формировании институционального поля мировой общественности. Это принципиально новая по отношению к предшествующему международному опыту постановка задачи. Гражданское общество выстраивается не в рамках национальных государств, а в мировом масштабе. Преодолеваются в формате диалога цивилизаций противоречия между вселенскостью и национальной партикулярностью.

Диалог цивилизаций и межкультурная коммуникация

Глобальная коммуникация между народами не ограничивается лишь торговлей и научно-техническим взаимодействием, имея и свое культурное измерение. В особом осмыслении через призму теории глобализации нуждается феномен миссионерства. Нельзя быть истинно верующим и не стремиться убедить в правоте своей веры другого. Сюжет о произошедшем в результате религиозного диспута конфессиональном выборе получил широкое распространение в идеомифологических преданиях различных этносов. Распространение христианства являлось, по существу, своеобразной исторической версией глобализации. Сходную глобализационную миссию выполнили в период своего подъема другие мировые религии — буддизм и ислам. Однако религиозный глобализм прошлого имел разные способы трансляции. Известен, например, насильственный путь осуществляемой крестоносцами католической христианизации, приведший к исчезновению с европейской этнической карты череды славянских и кельтских этносов.

По меткому образному выражению В.В. Кожинова, — если Россия являлась «тюрьмой народов», то Европа — их «кладбищем». Иным путем христианской глобализации являлось не расширение политической орбиты новой веры, а распространение самой «благой вести». Получая откровение, народ не только не утрачивал своей национальной идентичности, но обнаруживал иные ее грани. Опыт православного имперостроительства вместо унифицированного тождества основывался на соблюдении принципа множественности идентификаций.

Современный глобализм лишен миссионерского содержания.

Он не утверждает новые религиозные ценности, а лишь разрушает существующие. Ценностный выбор в пользу «свободного мира», по существу, оказывается сведен к вопросу об удобствах материального потребления. Дефицит высших ценностей прикрывается подменой их средствами, такими, как, например, гражданские свободы и демократия.

Ответ на вопрос: во имя чего наделяется человек свободой и утверждаются демократические институты? — в идейном арсенале глобалистов отсутствует. Современный глобализм не предполагает межкультурного взаимодействия, ибо сам по себе является антиподом культурных традиций. Идея диалога цивилизаций для него чужеродна, ибо сам он антицивилизационен. Сейчас вызов брошен самому праву цивилизационной вариативности. Задача самосохранения цивилизаций обязывает их к вступлению в диалог. Сценарий диалога не входит в планы теоретиков унифицированного мира. Более желательной для них является модель цивилизационных войн, на роль третейского арбитра в которых номинируется американская сверхдержава. Доказательство экспансионного по отношению к национальным идентичностям характера современной глобализации позволяет ставить вопрос о смене глобализационной парадигмы.
Экспансии должна быть противопоставлена межкультурная коммуникация. Идея диалога цивилизаций как раз и предоставляет возможность коммуникационной "перезагрузки" глобализационных процессов.

«Важнейшее и ценнейшее достояние человечества, — говорилось на открытии первой сессии Международного общественного форума «Диалог цивилизаций» на острове Родос в 2003 г. — это его многообразие. Цивилизация на планете Земля — это не однородная масса, а созвездие локальных цивилизаций, каждая из которых, будучи частью общечеловеческого целого, светит своим собственным светом. Без любой из этих звезд наш мир был бы иным, неполным, ущербным. Попробуйте представить себе мир без России… или без Индии… или без Китая… или без Европы, без любой другой самобытной части общечеловеческого целого… Как обеднела бы без каждой из этих цивилизаций общечеловеческая сокровищница духа. Какой хаос наступил бы во всей системе, сложившейся за тысячелетия в архитектонике политических, экономических, гуманитарных отношений». Теория и практика международных отношений нуждается, таким образом, в цивилизационной ревизии. Основанием для формирования нового подхода может послужить концепция вариативности глобального человеческого развития. Формат выстраивания международных отношений нового типа задается логикой диалога цивилизаций. Поле диалога конструируется не столько на уровне государственных взаимодействий, сколько общественных коммуникаций. Угрозы цивилизационных войн, а также иные вызовы стоящих перед человечеством глобальных катастроф обусловливают выдвижение задачи формирования мировой диалогически мыслящей общественности.

http://rusrand.ru/analytics/teorija-i-praktika-dialoga-tsivilizatsij